— Алло, алло! Мулов заметили? Разгрузите их немедленно и тотчас пришлите сюда высланные из По новые парашютные ремни.

— Какие мулы? Мы не ждем никаких мулов, — ответил голос.

— Как какие мулы? Ну мулы, вышедшие сегодня из деревни Аретт. И, по-видимому, они уже показались. Вы их не видите?

— Нет, нет, не видим никаких мулов и очень бы удивились, если бы они здесь появились.

— Что за вздор, вы что — с ума сошли? Кто у телефона? — вышел из терпения Кастере.

— Здесь у телефона? Лепине.

Оба аппарата стояли рядом; Кастере в поспешности схватил трубку телефона, проведенного в пропасть, и всеми силами старался убедить Лепине, находившегося на глубине 350 метров, что он должен ждать прибытия обоза мулов.

Как видите, встреча была веселая. Но нужно было подумать о серьезных вещах и расстаться.

Партия «Б» должна была вернуться к дневному свету, а партия «С» снова погрузится в глубины пропасти. Мерей, Леви и я уже начали спускаться по обвальному склону зала Лепине, когда нас окликнули:

— Эй, вы, заступ не забыли захватить?

— Заступ? Это зачем?

— А чтобы углубить пропасть!

Последние взрывы смеха и пожелания удачи…

За один прием мы пересекли залы Лепине, Элизабет Кастере и Марселя Лубена. Миновали то место, где несколько дней тому назад окрашивали воду ручья флюоресцеином; прошли вдоль длинного коридора «Метро», где рядом могли проехать десять железнодорожных поездов, и, наконец, дошли до Большого Барьера, конечного пункта нашего предыдущего маршрута. Там, воспользовавшись остановкой, я распаковал тяжелый авиационный альтиметр, доверенный нам летчиками из По. Я его тщательно отрегулировал и наблюдал с самого первого дня, без конца выверяя отклонения, испытывая чувствительность и точность на уровнях, разница в которых была известна. Альтиметр меня вполне удовлетворял, и я был уверен, что с этим прибором получу точные и очень ценные данные.

Стоя, как и во время нашей первой рекогносцировки, наверху Большого Барьера, мы сегодня уже имели право спуститься до потока, протекавшего через зал, свод которого ускользал от прощупывания светом даже очень сильного электрического фонаря.

Наши предшественники проявили большую внимательность, посвятив зал тому, кому они были обязаны возможностью спуститься в пропасть (и подняться наверх) без неприятных происшествий: инженеру Квеффелеку. Пересекая зал Квеффелека, мы также с благодарностью вспоминали нашего «великого колодезника» и не замедлили проникнуть во второй неф[43], еще более обширный и еще более хаотичный, — зал Адели, названный так в память того, что прошлый год Лепине провел в добровольном заточении на далекой Земле Адели.

Пересечение зала Адели потребовало непрерывной изнурительной гимнастики, как и преодоление подобного же мифического хаоса всех прочих залов пропасти. Сражаясь с богами, гиганты нагромоздили Пелион на Оссу, чтобы взобраться на Олимп. Не здесь ли происходила эта борьба титанов? Нет, здесь титаны называются Тектоникой, Эрозией, Растрескиванием; эти природные агенты — явления гидрогеологии создали архитектуры, выходящие за пределы человеческих мерок: нефы колоссальной высоты и протяженности, беспорядочные завалы упавших со сводов огромнейших глыб породы.

Эти нагромождения скальных обломков, достигающие 30 и 40 метров высоты, заваливают залы, скапливаются, непрерывно перемещаются бурно разливающимися водами потока, все подмывающими, все смещающими и все переносящими. Поэтому, в то время как обычно от посещения пещер остается впечатление тишины, неподвижности и тысячелетней безмятежности, тут, наоборот, впечатление совсем другое. Здесь оказываешься в земной полости в самый разгар ее эволюционного развития, находящейся в состоянии непрерывного потрясения, в пещере молодой, говоря геологически, и «живой», где силы природы активно работают и борются. Стены и своды (когда их можно разглядеть) носят внушительные свежие шрамы, следы отслаивания и откалывания масс породы, обрушивающих вниз тонны камня[44].

Нигде не видно первоначального каменного пола пещеры; он всюду замаскирован, скрыт под горами навороченных глыб, перебираться через которые приходится с трудом и очень осторожно, потому что все здесь подвижно. Некоторые обломки скал величиной с дом несут на себе следы разрушения, доказывающие, что «они работают». Другие же, не такие чудовищные по размерам, разбились и лежат в равновесии. Если, ухватившись рукой за каменную глыбу, видишь, что она, начинает наклоняться, нужно немедленно отпустить руку; если идешь по плите и она начинает качаться, то нужно или прыгнуть, или быстро переступить. И всюду видны бесчисленные, совсем свежие звездчатые следы от ударов упавших сверху «снарядов» самых различных размеров.

Все это вместе взятое придает пещере Пьерр-Сен-Мартен атмосферу крайней ненадежности, враждебности, создает постоянную обстановку опасности и страха, которого, поверьте нам, никто не может избежать. И над всем этим господствует постоянно преследующая мысль о возможности серьезного несчастного случая и организации спасения; о подробностях стараешься не думать.

Среди этого фантастического пейзажа случай заставил нас пройти мимо пирамидки, сложенной из плоских камней. Это скромное сооружение напомнило нам, что наши товарищи прошли здесь несколько дней назад. Но зачем этот знак? Запечатлена ли им просто остановка, место бивуака? Опознавательный ли это знак, указывающий направление, — геодезический знак топографов Баландро и Летрона?

Да, здесь действительно стояли они; можно различить место, где они пытались выровнять почву, чтобы поставить свою маленькую палатку, а на соседнем большом камне ножом выцарапано: «Лагерь топографов. G. В. М. L.»[45].

Отважные ребята! Нельзя сказать, чтобы их лагерь был очень комфортабельным. В записной книжке Мишеля Летрона, побывавшей у меня в руках после окончания работы экспедиции, рассказывается, при каких обстоятельствах они попали сюда. Из рассказа видно, что труд их был нелегким и не оставлял времени, чтобы восхищаться фантастическими пейзажами.

Вот коротенькая выдержка из этой записной книжки:

«Все время идем вперед, поднимаясь, спускаясь… Жорж идет первым, разматывая метражную ленту. Не видя больше моего света, он останавливается и кричит.

Его крик, наполовину заглушенный шумом гремящего потока, значит: «Можешь идти сюда, можешь визировать, я не двигаюсь».

Ставлю громоздкий треножник, долго нащупываю надежное место для третьей ноги — о, эта третья нога! — прилаживаю клинометр на треножнике и долго шарю глазами в темноте, отыскивая маленькую светлую точку фонаря Жоржа.

Нашел. Отлично.

Жорж не двигается; ставлю уровень на место, передвигаю буссоль; вынимаю записную книжку, карандаш, определяю углы и делаю заметки. Теперь прячу записную книжку в правый карман комбинезона, клинометр в левый, а карандаш в третий карман, подхватываю треногу и кричу в свою очередь.

Жорж переводит: «Мишель кончил съемку и сейчас подойдет». Отмечаю число метров, а он сматывает ленту, которую я держу за конец. В то время когда я снимал, он зарисовывал формы галереи.

Ну вот, лента зацепилась! Нужно идти отцеплять. Готово.

А чтоб ей, опять зацепилась!

Наконец, она у меня в руках, и я присоединяюсь к Жоржу. «47 метров», — говорит он и отправляется до следующей станции, отыскивая себе дорогу среди глыб…

21 час. Снимаем.

21 час 30 минут. Продолжаем снимать.

22 часа. Довольно! Ляжем спать здесь на месте».

Мы находимся в большом зале, названном передовой партией залом Адели. Нигде ни одного плоского места.

Ни одного горизонтального места! — вот характерная особенность пещеры Пьерр-Сен-Мартен, всюду мы его некали и нигде не могли найти.

Вскоре после бивуака топографов мы дошли, наконец, до конца зала Адели и вошли в вестибюль, где стены сблизились, а своды постепенно понижались, придавая обстановке интимность, очень редкую в подземном мире: чувствуешь уверенность, когда можешь одним взглядом охватить пол, потолок и стены.