Наш носильщик отважился на свой первый спуск в пропасть без какой-либо другой страховки, кроме моральной и иллюзорной надежды на свою петлицу. Мысленно мы поздравили себя, что на голову нам падали только babouches.
В другой раз, когда я только что вышел из грота, где обнаружил гуано, увидел бежавшего ко мне одного из носильщиков, ушедшего с Элизабет, единственного знавшего несколько слов по-французски. Больше жестами, чем словами, он пытался объяснить мне, что Элизабет встретилась в пещере с каким-то животным, по-видимому очень страшным, судя по его выразительной, однако малопонятной мимике.
Гиена? Шакал? Я ничего не мог понять. Но все же не пантера, надеюсь! Хотя мне было известно, что в нашем секторе пантера водилась. Я бегом отправился вместе с бербером до входа в пещеру и нашел жену, сидящую под сенью перечного дерева, в добром здравии, но с перевязанным коленом, на которое была наложена повязка с сулемой. Она никого за мной не посылала, носильщик побежал звать меня по собственной инициативе. Пробираясь ползком по узкому ходу, Элизабет напоролась на иглу дикобраза, которая глубоко вошла ей в колено. Эти животные часто встречаются в пещерах.
Иглы дикобраза считают ядовитыми, и действительно у жены образовался большой нарыв, доставивший ей много страданий; из-за него ей пришлось отказаться от участия в заключительной части нашей кампании.
Берберы обычно ходят босиком и хорошо знают, какие неприятности приносят колючки дикобраза, и потому один из них решил меня поскорее предупредить: он приписывал мне, так же как и вообще всем французам, знакомство с хирургией. Кроме того, в Тазе меня снабдили маленькой аптечкой и, главное, пилюлями хинина, которые мне надлежало раздавать во внутренних областях Марокко, в случае если мне попадутся кочующие бедуины.
Наша «подземная кампания» в горы Атласа дала нам очень много и была весьма полезной, поскольку теперь мы могли сравнивать карстовые явления Пиренеев и Атласа. Кроме того, она явилась для нас источником разнообразных знаний об этой привлекательной пустынной стране с ее дикой красотой. Берберы, гордые полукочевники, вызвали нашу горячую симпатию, особенно неожиданным и трогательным, очень характерным для них качеством — удивительной любовью к маленьким детям.
Глава двадцать третья
Двадцать пять лет с летучими мышами
Весной 1936 года профессор Бурдель из Парижского музея естественной истории вручил мне сотню алюминиевых колец, чтобы я окольцовывал встречающихся мне в пещерах летучих мышей. При этом он сказал, что о жизни и повадках этих маленьких животных известно очень мало и было бы интересно кольцевать их более или менее регулярно, чтобы точнее определить продолжительность их жизни, которая, как полагают, достигает трех или четырех лет.
Я весьма легкомысленно отнесся к своему новому оригинальному занятию — метить этих зверюшек — и отправился в хорошо известную мне пещеру, где еще раньше приметил колонию рукокрылых, висящих на своде на высоте шести или семи метров.
Вероятно, 8 апреля 1936 года можно считать исторической датой в анналах истории изучения летучих мышей, так как именно в этот день я стал первым во Франции, кто занялся отловом, кольцеванием и систематическим изучением их в естественной среде.
Теперь мною создана целая школа, а служба центра изучения миграции млекопитающих и птиц при Парижском музее насчитывает добрую сотню кольцевальщиков летучих мышей, в том числе, кажется, одну женщину.
Итак, вооружившись громадным полотняным сачком на длинной ручке, я отправился в пещеру Тиньяхюст (так на местном наречии называются летучие мыши). Начало оказалось успешным: добросовестно поводив сачком по своду, где висела колония, я сразу же до отказа наполнил свою ловушку.
Выйдя из пещеры, я расположился у входа и осмотрел добычу — двести двадцать пять летучих мышей вида мурин[25] (Myotis myotis). Это самые крупные летучие мыши в нашей стране (в среднем 40–42 сантиметра).
К счастью, летучие мыши были в состоянии оцепенения, почти зимней спячки. Они двигались и защищались вяло, и я без труда брал их в руки, осматривал и окольцевал штук сто. Это заняло у меня довольно много времени: ведь у меня не было опыта, и я еще не научился надевать крошечное алюминиевое колечко не на лапу, а на крыло животного. На каждом кольце очень тонко, почти незаметно выгравированы слова «Парижский музей», затем буква, обозначающая серию, и регистрационный номер.
Первый сеанс кольцевания остался у меня в памяти как скучная и довольно неприятная процедура, так как животные, пробуждаясь, становились агрессивными, с ними было труднее справляться, и они награждали меня многочисленными укусами. По окончании кольцевания мне не пришлось нести мою добычу обратно в пещеру. Почти все животные проснулись и смогли сами долететь до своего родного свода.
Итак, в этот день я окольцевал сотню летучих мышей без всякого восторга, и, признаюсь, не было особого желания продолжать это занятие, тем более что, вернувшись домой, должен был сесть за скучнейшее дело: передавая мне кольца, профессор Бурдель вручил также печатные листки, которые надо было заполнить в трех экземплярах на каждое окольцованное животное. В этих листках следовало аккуратно отметить дату и место кольцевания, вид, пол и возраст (молодая, взрослая или старая) каждой летучей мыши. С этого момента животные заносились в регистр, в котором предусмотрены также другие графы — дата, место и обстоятельства повторного отлова данной особи.
Насколько мне известно, на летучих мышей никто не претендует, даже собственники пещер, в которых они обычно живут, и каждый раз, когда я ловил одну из них, кольцевал и регистрировал, мне было приятно думать, что она становилась немножко моей собственностью! Сегодня это сделало бы меня сказочно богатым обладателем стада более чем в двенадцать тысяч голов летучих мышей: ведь именно столько рукокрылых я окольцевал с тех пор!
Не эта ли забавная и сомнительная награда влечет меня к «моим» летучим мышам? Не думаю. Но во всяком случае я довольно скоро проникся интересом и даже некоторой нежностью к этим робким, всеми презираемым и оклеветанным созданиям.
Должен сказать, что моя жена тоже разделила со мной эту весьма редкую склонность и, став ловким кольцевальщиком, всегда отпускала своих временных пленников не иначе, как нежно почесав у них за ушками!
Раньше я относился к этим подземным обитателям с полным безразличием. Кое-что я, конечно, успел заметить мимоходом (например, что летучие мыши, по-видимому, имеют свои излюбленные пещеры). Много раз я был свидетелем их неправдоподобной ловкости, когда, пролетая по очень узким проходам, они лишь слегка задевали меня. Иногда во время зимней спячки я снимал их со стен пещеры, рассматривал их перепончатые крылья, мягкую и густую короткую шерстку и «страшное лицо, застывшее в гримасе».
Но с того дня, когда я впервые окольцевал и зарегистрировал летучих мышей пещеры Тиньяхюст, я проникся к ним интересом, который возрастал, по мере того как я, изучая и наблюдая их повадки и нравы, открывал удивительные вещи.
Пещера Тиньяхюст оказалась идеальным местом для наблюдений. Она расположена в двадцати километрах от Сен-Годенса, и до нее легко добраться на велосипеде, а это мой любимый способ передвижения. Достаточно отдаленная и хорошо замаскированная на склоне крутой и лесистой горы, она практически никому не известна, в ней нет ничего особенно привлекательного, и никто ее не посещает. Поэтому я был уверен, что смогу без помех проводить наблюдения, предполагая вести их в течение полного годового цикла.
Я стал отлавливать и кольцевать летучих мышей и сразу же натолкнулся на первую странность — в колонии примерно в тысячу особей были только самки.
Вскоре у меня образовалась привычка всегда навещать эту спящую глубоким сном стаю. Позднее я решил, что, поскольку летучие мыши — животные ночные, наблюдения надо вести ночью, если хочешь получить какие-нибудь результаты. Действительно, оказалось, что рукокрылые не только зимуют в пещерах с ноября по апрель, когда находятся в состоянии спячки, но и спят в них также в течение всего дня в другие времена года. С наступлением ночи они пробуждаются и оживленно вылетают на охоту за насекомыми, которых ловят на лету, как настоящие ночные ласточки.
