Я совершенно не представлял себе, в какое время летучие мыши отправляются на охоту. После многократных наблюдений заметил, что они вылетают через час после захода солнца. Наблюдение за вылетом открыло новые необъяснимые, или, лучше сказать, необъясненные, особенности их поведения.

Пещера Тиньяхюст состоит из двух смежных залов, соединенных низким и узким проходом. Колония летучих мышей расположилась во втором зале, примерно в шестидесяти метрах от входа в пещеру. Здесь всегда царит полный мрак.

Вот как развивались события: место для наблюдений я выбрал под наклонной аркой входа. Я расположился на своем посту, как только зашло солнце, часов в восемь (дело происходило в мае), и замер, стараясь ничем не напугать летучих мышей, чтобы они не изменили своего обычного поведения.

Сумерки сгущались и переходили в ночь, и я ожидал, что сейчас колония пробудится от дневного сна и вылетит дружно, как стая воробьев, чего вполне можно было ожидать от таких стадных животных, как летучие мыши.

Однако только около девяти часов, то есть через час после того, как солнце скрылось за горизонтом, я услышал характерный звук, производимый одним или двумя животными (этот звук возникает, когда летучая мышь энергично бьет крыльями, чтобы затормозить перед поворотам). Одна-две летучие мыши влетели в первый зал. Я слышал, как они приближались, пересекли порог пещеры, пролетев в нескольких сантиметрах от моего лица, и сразу пропали на фоне ночного неба.

Прошло несколько минут. Быстро по прямой линии пролетает еще семь-восемь летучих мышей. Затем число вылетающих животных возрастает, и они летят уже сплошным потоком.

Но довольно скоро поток начинает редеть. Теперь я опять различаю каждое отдельное вылетающее животное и могу пересчитать их. Ритм вылета заметно снижается. Еще несколько летучих мышей покинули пещеру, и наконец я отмечаю, что последняя летучая мышь вылетела в десять часов пятнадцать минут. Странность такого нарастающего и снижающегося вылета побудила меня много раз повторять эти наблюдения в те бессонные ночи, которые я посвятил летучим мышам пещеры Тиньяхюст.

С того дня я вел наблюдения с блокнотом и карандашом в руке и светящимися часами на запястье, и результаты всегда совпадали с первоначальными. Теперь я мог сказать с полной уверенностью, что вылет всегда длится более часа (а это немало для колонии в какую-то тысячу особей). Сначала вылетает по одной летучей мыши в минуту, затем наступает максимум — пятьдесят особей в минуту, и под конец за последнюю минуту вылетает одно запоздавшее животное.

Точные цифры, которых здесь не буду приводить, давали на бумаге колоколообразную кривую, называемую «кривой Гаусса», заинтересовавшую многих метрологов^[26]. Сам же механизм этого странного явления объяснить так и не удалось.

Теперь следовало определить, когда и в течение какого времени животные возвращаются с охоты.

Здесь наблюдения показали полнейшую анархию или по крайней мере такое разнообразие вариантов, что мне не удалось обнаружить в них какой-либо закономерности. Сравнивая отметки в моем блокноте в различные дни, я увидел, что первые летучие мыши возвращались около полуночи, а последние прилетали лишь на заре.

Иногда, впрочем, животные возвращались группами и гораздо раньше, например, между одиннадцатью часов вечера и часом ночи. Но эту кажущуюся неправильность всегда было легче понять, чем загадочный вылет «колоколом». Теплой безветренной ночью в воздухе летает много ночных насекомых, и летучие мыши быстро находят обильный корм и, насытившись, возвращаются в свою пещеру. Если же ночь холодная, ветреная, да к тому же немного дождливая, насекомых в воздухе совсем нет или во всяком случае очень мало, и муринам, чтобы насытиться, приходится долго охотиться, иногда до самого рассвета, всю ночь прочерчивая воздух в различных направлениях, чем и объясняется их возвращение в пещеру лишь к утру.

Когда я вел наблюдения в течение одной или нескольких действительно холодных ночей или в дождливую погоду, я отмечал, что, несмотря на наступление вечера, летучие мыши вообще не покидали пещеру. В это время они ничем не питались, и их пост длился столько же, сколько и дурная погода. Я заметил также, что им не требуется ничего, чтобы определять время суток. Безошибочный инстинкт подсказывает им это.

В Тиньяхюсте колонию летучих мышей отделяло от входа каких-нибудь шестьдесят метров, и можно было заподозрить внешние воздействия. Но я мог убедиться, что в других пещерах, где летучие мыши жили очень далеко от входа, иногда на глубине многих километров, они «знали», какая погода, и не трогались с места в те ночи, когда погода не благоприятствовала их полетам и не обещала хорошей добычи.

Однажды солнечным утром мы с моим другом аббатом Домиником Катала вошли в гигантскую пещеру Алден (департамент Од). Мы долго бродили по нижним горизонтам пещеры. На обратном пути около полуночи я увидел на высоком своде колонию летучих мышей, которую приметил еще утром. Она неподвижно и безмолвно висела в полном составе, и я легко пришел к определенному выводу.

— Мы намокнем, когда выйдем из пещеры. Идет дождь.

— Странно, — сказал аббат, — ведь утром была такая хорошая погода.

— Да, но теперь идет дождь.

— Вы что, колдун?

— Нет, но знаю, что идет дождь, — продолжал я упрямо настаивать.

Через двадцать минут, когда мы вышли под небольшой навес входа, мы заколебались, идти ли дальше, чтобы добраться до нашей машины, которую оставили в пятнадцати минутах ходьбы. Лил проливной дождь. Аббат Катала убедился в точности моего прогноза и был поражен, когда я поделился с ним секретом.

Я продолжал посещать пещеру Тиньяхюст и вести там наблюдения и был немало удивлен, когда заметил, что между 1 и 3 июня более тысячи самок, как одна, произвели на свет по детенышу (очень редко двух). Едва родившись, эти голые и слепые крошки с помощью маленьких коготков прицеплялись к матери и присасывались ротиком к ее соску. В таком положении они проводили примерно месяц. В течение этого времени мать и детеныш как бы составляли одно целое. Днем это не так удивительно, как ночью. В течение всего июня я наблюдал ночные вылеты мурин, и каждая самка вылетала на охоту вместе с детенышем.

Дети росли довольно быстро, и уже к концу июня самкам стало не под силу летать с такой ношей. И вот в одну прекрасную ночь мне пришлось присутствовать при удивительном, поистине единственном в своем роде зрелище.

В повадках летучих мышей все очень точно упорядочено (в том числе роды — все самки колонии разрешились от бремени в течение двух суток). Однажды ночью в конце июня самки, по-видимому, «решили», что детеныши могут теперь повисеть под сводом одни, пока взрослые летучие мыши будут заниматься своей обычной ночной охотой.

«Операция отделения» детенышей от матерей была проведена блестяще за один раз.

Самки «решили» избавиться от необходимости таскать на себе лишнюю тяжесть, а напуганные детеныши ни за что не хотели отпускать матерей. Началась страшная потасовка. Мурины «болтали» и кричали совсем как попугайчики. Можно себе представить, какой гам стоял в пещере. Наконец матери одержали верх, освободились от детенышей и улетели, а молодняк, повиснув на потолке, остался ждать их возвращения. Ждали они отнюдь не молча, а испуская все время резкий и жалобный писк, очень похожий на писк отбившихся цыплят.

Я заметил, что в этот раз, а также в следующие ночи летучие мыши возвращались гораздо раньше, чем обычно. Вероятно, они спешили к своему потомству. Можно было предположить, что у животных, ведущих стадный образ жизни, чувство коллективизма развилось до такой степени, что каждая самка воспитывает любого первого попавшегося детеныша. Но это совсем не так.

Мы наблюдали тысячу самок, которые, возвращаясь в пещеру к тысяче малышей, образующих копошащуюся в темноте массу, умудрялись каждая находить своего детеныша (как овца и ее ягненок находят друг друга в большом стаде). Чтобы убедиться в этом, мы много раз пытались оторвать детеныша от матери и заставить его прицепиться к чужой матери, но нам это ни разу не удалось. Самка начинала кусаться и не принимала чужого детеныша.