Спелеологи не похожи один на другого, и наряду с нервными людьми, наделенными излишним воображением, есть люди, принимающие любые события такими, какими они приходят, и пропасти, какими они в действительности есть, не создавая себе воображаемых забот.
Первым из этих бесстрашных, закованных в тройную броню надежной пассивности и абсолютного спокойствия я назову мое второе «я», моего неразлучного спутника — Жозефа Дельтейля. Под землей он всегда знает, что делать, и, подвергаясь тяжелейшим испытаниям, принимает, как они есть, с совершенным спокойствием, даже самые худшие положения, никогда не теряя хладнокровия.
Сколько раз я видел его во время случайной задержки в самых неудобных диаклазах забившимся в уголок и занимающимся мелкими починками, перед тем как двинуться дальше.
Чтобы покончить с подобными рассказами, а заодно и с этой написанной очень бессвязно главой, познакомим читателя с одним случайным спелеологом, поразившим меня однажды своим олимпийским спокойствием при весьма трагических обстоятельствах.
Мы встретили Жана Карелини, коренастого дровосека и охотника, уроженца гор, во время наших первых спусков в пропасть Хенн-Морт. Он каждый раз приходил помочь нам, с неимоверной силой вытаскивая со дна пропасти на веревках громадные мешки или измученных спелеологов, с которых вода текла в три ручья.
Тронутые его добровольной помощью и преданностью, как-то раз мы предложили ему спуститься вместе с нами, что он с благодарностью принял, однако из-за своей удивительной флегматичности не выразил никаких чувств. К несчастью, именно этот спуск оказался самым беспокойным и драматичным из всех, которые мы пережили в зловещей пропасти Хенн-Морт. На глубине двухсот сорока метров произошли сразу два несчастных случая.
Марсель Лубан был тяжело ранен, а Клод Морель, упав с высоты нескольких метров, сломал себе руку. Нам было исключительно трудно поднять пострадавших в расположенные друг над другом колодцы. Несчастья преследовали нас: оборвалась веревка, на которой поднимали раненых.
В кульминационный момент выпавших на нашу долю испытаний, когда некоторые юные члены отряда начали проявлять признаки нервозности, граничащей с паникой, и когда все говорили и двигались в крайнем смятении, Карелини, который впервые в жизни спустился в пропасть и курил трубку, прислонясь спиной к мокрой стене, вдруг тронул меня за плечо. «Господин Кастере, — сказал он со своей обычной флегмой, вынимая трубку изо рта, — мне кажется, мы начинаем делать глупости!»
Глава тридцать седьмая
Писатель и лектор
Как и когда мне пришла в голову мысль написать книгу? Боюсь, что не смогу ответить на этот вопрос. Просто я не могу уже этого вспомнить — настолько все происходило постепенно.
Собрав статьи, которые я помещал в различных периодических изданиях, я опубликовал рукопись первой книги под названием «Dix ans sous terre» («Десять лет под землей»), хотя к тому времени прошло более десяти лет, как я душой и телом отдался подземным исследованиям. Книга вышла 14 июля 1933 года, и, хотя мне самому не подобает судить о собственной книге, могу все же сказать, что она была принята критикой гораздо лучше, чем меня самого принимали различные издатели, когда я предлагал им своего пещерного «кота в мешке»!
Моя книга была даже отмечена Французской академией и очень быстро переведена на многие языки, но мне показалось наиболее занятным то, что первой страной, выразившей желание приобрести право на перевод, оказалась Голландия — страна, в которой нет ни одной пещеры.
Благодаря такому успеху я вошел во вкус и разразился второй книгой — «Au fonds des gouffres» («На дне пропастей»), получившей «Гран-при» Литературной академии в Тулузе. Потом я написал еще ряд книг, материал для которых мне давали мои подземные исследования и которые все были написаны по одному рецепту: первая часть — динамическая, в ней рассказывается об открытиях, вторая — статическая, включающая главы, написанные с целью популяризации.
Однако я не ограничился одним жанром. Мне захотелось написать приключенческий роман «Terre ardente» («Пылающая земля») и роман из спортивной жизни «La longue course» («Длинная дистанция»). Я даже изобразил, конечно в несколько беллетризированной форме, однако основываясь на действительных фактах и научных данных, жизнь летучей мыши.
Позволено ли мне будет сказать, что «Une vie des chouve souris» («Жизнь летучей мыши») имела известный успех? Во всяком случае, я могу утверждать, что ее оценили дамы, заинтересованные, даже плененные приключениями маленькой мурины Мио. Заставить женщин полюбить летучую мышь! Никогда бы не подумал, что я могу быть до такой степени убедительным!
Будучи исследователем и писателем, я не имел права, я просто не мог не стать также лектором. Никто не заставлял меня заниматься подземными исследованиями и тем более не просил писать о моих открытиях и издавать книги. Но рассказывать перед аудиторией о том, что я повидал под землей, меня начали приглашать очень рано.
Поскольку никто не бывает пророком в своем отечестве, случилось так, что на первое публичное выступление меня пригласили в Лондон, куда я приехал, чтобы навестить мисс Г., молодую специалистку по первобытной истории, которую за год до этого я побудил посетить несколько пиренейских гротов.
С помощью словаря и мисс Г. я составил по-английски сообщение о моем недавнем открытии в пещере Монтеспан, и в тот же вечер в отеле Пикадилли, в штаб-квартире Первобытноисторического общества Восточной Англии, я оказался, как на скамье подсудимых, перед избранной и очень смущавшей меня аудиторией.
Сидя по правую руку от председателя за пюпитром, на котором я лихорадочно раскладывал листки с записью доклада, я слушал, ничего не понимая, довольно длинную преамбулу и переживал все муки страха, задавая себе с ужасом вопрос: как я мог совершить такое безумие и принять предложение сделать доклад по-английски, тогда как я никогда не выступал даже по-французски в своей родной стране?
Председатель продолжал что-то говорить. По-видимому, он спросил о чем-то аудиторию, и мне показалось, что я уловил одобрительный шумок.
Председатель обратился ко мне по-французски. Он сказал, что нет лучшего места для изучения первобытной истории, чем Франция, и поэтому большинство членов ассоциации знают знаменитые гроты Дордони и Пиренеев и более или менее понимают по-французски. Так что, если мне удобнее и легче, я могу говорить на французском языке при условии, что буду говорить медленно и отчетливо.
Это меняло дело, и я сразу освободился из ужасного положения, в которое попал.
Таково было начало нескольких тысяч лекций, с которыми мне пришлось выступать не только во Франции и Англии, куда я неоднократно возвращался, но также в Шотландии, Ирландии, Голландии, Дании, Бельгии, Люксембурге, Швейцарии, Италии, Югославии, Испании, Тунисе, Алжире, Марокко и Соединенных Штатах Америки.
В отношении публичных выступлений нельзя сказать, что трудны только первые шаги. Учиться выступать приходится очень долго, и страх, сохраняющийся в течение очень длительного времени, может вдруг совершенно неожиданно вернуться. Бывает даже так, что лицо, представляющее докладчика (персонаж, которого в одинаковой мере опасается как сам докладчик, так и публика), ставит его в исключительно неловкое положение.
Например, в Нанси, в зале Пуарель, человек, представлявший меня публике, оказался слишком многословным и слишком увлекся похвалами, очень подробно и пространно рассказывая о моих подземных кампаниях и «подвигах».
Все это время я, к сожалению, стоял за кулисами, и после напыщенной заключительной части оратор простер руку в мою сторону. Я вышел, стараясь быть как можно проще и скромнее, и вдруг мой мучитель присвоил мне еще один эпитет, который приберег под конец. Положив руку мне на плечо, как импресарио, представляющий боксера, он вдруг воскликнул: «Вот гигант пещер!» — и удалился.
