12 Лают лисы, воют волки, кружит галенье. Две недели отбивается Торжок. Ой вы, светы мои, близкие и дальние. Губы стынут. На губах – снежок. В стенах стрелы, в стенах стоны, стены низкие. На ордынца лей кипящую смолу! Ой вы, светы мои, дальние и близкие, бьет таран, и татарье – в дыру. Коли старость, коли молодость жива еще, стой до хрипа, стой у смерти на краю. Здесь я, с вами, в осажденном и пылающем на избитье, зубы сжав, стою. Рубят старых, режут малых, крики в воздухе. Дым стоит, и пух летает во дворах. Едет знамя на коне девятихвостое, едет знамя о пяти углах. – Вот и срок пришел. Расстанемся, как водится. – Прощевай, талань. Прощай, лихой Торжок. Ты прости-прощай, несуженая вольница. Губы стынут. На губах – снежок… 13 Полыхали пожары, не стихали пять дней. Уводили татары за Волгу коней. Кони ржали в трясинах, был разлив на носу. Как вдова голосила неясыть в лесу. Где Егорка безотчий? Где Иванка-отец? Ворон выклевал очи, меч в золе кладенец. За семью ли веками от низин да болот топь вспарит облаками и татарник взойдет. Над забытым колодцем, над зацветшей водой встань обугленным солнцем, крестный полдень мой! ______________ Скачи иноходцем за поле, синицей лети за моря, моя молодая неволя, плененная песня моя. Осталась. Склонилась и плачешь. Над бурой крапивой стоишь. Скачи! А куда ты ускачешь? Лети! А куда улетишь? 25 декабря 1959 – 6 января 1960 «Из трех тетрадей». Книга стихов (1976) Посад * * * («Под вечер, только сняли валенки…») Под вечер, только сняли валенки, мороз устроил чертовщину – скрипел, как сторож на завалинке, сопел, почесывая спину, он знал: когда он не поленится, а хватит оземь рукавицы, в сарае вырастет поленница, и в доме печка задымится, и уголек в золу закатится, и, чтобы возместить пропажу, у печки ста́рина усядется разматывать слепую пряжу, и осмелевшие от голода на чердаке проснутся крысы, которые спаслись от холода лишь потому, что снег на крыше, и белым-белая беспутица в метелице угомонится, и если лошадь не заблудится, то заплутается возница, и то не сирины стеклянные засвищут из морозной рощи, а стрикулисты бесталанные, а может, их живые мощи. …….. Так сон, не зная сам, что сбудется, прислушивался из постели, как свистуны морозной улицей брели куда глаза глядели… 1959 Илья То ли вёдро, то ли льет как из ведра. Петухи прокукарекали. Пора! Время делу, хватит дрыхнуть на боку! Взял бы палицу – да сдвинуть не могу. Двадцать лет уже я сиднем сижу. Двадцать лет уже я лежнем лежу. А еще десять лет мне сидеть, десять лет мне на дорогу глядеть. Дело будет, еще рано помирать. Три дороги мне еще выбирать. А покамест ни седла, ни коня – только песни про запас у меня. Сколько песен у родной стороны – то ли свадьба, то ли похороны: гляну вправо – величая поют, гляну влево – отпевая поют. Черный бор. Волчья степь. Воля вольная. Ой ты, родина моя! Ой ты, боль моя! Вот гляжу я с покаянною улыбкою: не покажутся ль калики за калиткою? 1960 * * * («Зима. Мороз. Трусит кобылка…») Зима. Мороз. Трусит кобылка по снегу, и – красней зари – на теплый злак из-под копыта выпархивают снегири. Зима. Мороз. Месить бы тесто, топить бы печь – да недосуг: вождь похоронного оркестра вставляет костяной мундштук. И бабы, закрывая трубы, спешат от жаркого труда туда, где индевеют шубы, туда, где трудится труба, туда, где всё до слез знакомо: слова и взгляды из-под век, стенокардия, и саркома, и долгий день, и краткий век. О скорбный марш – один и тот же средь свадеб, войн и перемен, – стучи, стучи в свиную кожу, работай легкими, Шопен! Смолкает разговор в народе. Венки выносят из дверей… Писать бы лучше о природе, ну хоть про тех же снегирей. 1960 * * * («На камешке, у бережка…») На камешке, у бережка сидит, бубнит под нос. – Что мелешь ты, Емелюшка? – Да ничего… Овес… Сидит да сучит бороду. Столетия идут. А бабы выйдут по воду – с три короба наврут. А слухи в каждом коробе, что шут его крестил: поймал-де щуку в проруби, поймал, да отпустил. А щука-де ученая – с Емелей говорит. О чем? Тут дело темное, не зря, видать, сидит. А смолоду, а с голоду – холера да война. – А кто же мутит воду-то? – А всё она, она. По щучьему велению – ступайте в печь, дрова! По щучьему велению – зубастые слова! У вас – волочат волоком, у нас – наоборот: летит ковер под облаком, крестьянский самолет. У вас – указ, не иначе, указ везет гонец. А мы – на печке сидючи прибудем во дворец. А в царстве замечается: дела идут не так. А в царстве заручаются – сиди себе, дурак. А он на трон не зарится, живет да хлеб жует. А щука – слышишь? – жарится. А сказке – свой черед. 1961 |
