Зычный гудок, ветер в лицо, грохот колес нарастающий.

Вот и погас красный фонарь –   юность, курящий вагон.

Вот и опять вздох тишины веет над ранью светающей,

и на пути с черных ветвей сыплется гомон ворон.

Родина! Свет тусклых полей, омут речной да излучина,

ржавчина крыш, дрожь проводов, рокот быков под мостом, –

кажется, всё, что улеглось, талой водой взбаламучено,

всплыло со дна и понеслось, чтоб отстояться потом.

Это весна всё подняла, всё потопила и вздыбила –

бестолочь дней, мелочь надежд –   и показала тщету.

Что ж я стою, оторопев? Или нет лучшего выбора,

чем этот край, где от лугов илом несет за версту?

Гром ли гремит? Гроб ли несут? Грай ли висит над просторами?

Что ворожит над головой неугомонный галдеж?

Что мне шумит, что мне звенит издали рано пред зорями?

За семь веков не оглядеть! Как же за жизнь разберешь?

Но и в тщете благодарю, жизнь, за надежду угрюмую,

за неуспех и за пример зла не держать за душой.

Поезд ли жду или гляжу с насыпи –   я уже думаю,

что и меня кто-нибудь ждет, где-то и я не чужой.

Заколодило наши пути.

Развело –   и путей не узнаешь.

Жар еще не сошел, погоди!

Веет липой –   а ты уезжаешь.

Сохнут губы, и пальцы как лед.

Что случилось? С какого недуга

так горячечно липа цветет

и глаза избегают друг друга?

Ни о чем я тебя не прошу,

уезжай –   наша связь добровольна.

На вечерний перрон провожу,

уезжай, уезжай –   мне не больно!

Всё равно! Что тянуть канитель,

если память копейки не стоит?

Застилай на дорогу постель,

и не стоит об этом, не стоит…

И когда отшатнувшийся свет

поплывет и закружатся тени,

 – Я любил тебя! – выдохну вслед

и –   ступени, колеса, колени.

И экспресс застучит второпях,

и стремглав за экспрессом летящим

горы шлака на черных путях

вдруг откроются в небе горящем.

Вот и всё. И обдаст колею.

И заклинит рычаг семафора.

Ничего. Я и это стерплю.

…И отпустит. Теперь уже скоро…

…И пока гомонит воробьиная ночь,

я скажу тебе так: ни к чему эти счеты.

С нас довольно! Не воду ли в ступе толочь –

объясняться, когда целый мир на двоих?

Мы в расчете со всеми, и эти щедроты –

только мелочь надежд, и довольно о них!

Воробьиная ночь, это всё ее зной,

грозовая испарина душной столицы.

Как деревья шумят помертвелой листвой!

Как сверкают зарницы, дождем обходя!

И, шарахаясь сослепу, мечутся птицы,

клювы жадно раскрыв. И ни капли дождя.

И ни грусти, ни радости –   и никакой

ни грозы, ни прохлады, лишь ветер горячий,

да еще тополя сыплют спермой сухой,

да еще прожитое меж пальцев течет,

да еще все амбиции, все неудачи,

да еще, да еще… О погашенный счет!

Всё погашено… Всё, что могли погасить!

Для чего же душа еще жжет головешкой?

Я, наверно, устал, и обиды сносить

нету сил… Я устал… Это жар или бред?

Так чего же ты медлишь? Скорей же, не мешкай,

брось мне вызов и ты –   это лучший ответ!

Чем больнее, тем легче. И прочь этот вздор!

Утром дворники встанут и падаль ночную –

эти перья и пух, засорившие двор, –

на ребячью потеху сгребут и сожгут.

Ты –   свободна! К чему же тебя я ревную?

К безрассудству, с которым и птицы не мрут?

Воробьиная ночь, воробьиная мгла.

Всё смешалось в одно, а нельзя ошибиться.

Я спокоен, и там, где лишь пыль да зола,

уголек еще пышет, пытаясь помочь.

Я спокоен, спокоен, но страшно решиться.

О, пролейся ливмя, воробьиная ночь!

Робея, сама прибежала,

накидку смахнула рывком

и, волосы взбив как попало,

осыпала талым снежком.

А плечи так жарки до дрожи,

так мокро топорщится ворс,

что только ознобом по коже

и страшно, что это всерьез!

Ах, радость моя, успокойся.

К чему наводить марафет?

Присядем. Не бойся, не бойся.

Как зябко! И выключим свет.

О чем ты? Как доводы долги.

Как руки твои холодны.

Не надо, не надо о долге –

мы только любимым должны.

Да ладно, сочтемся со всеми.

Скорей же! – я сам без ума.

Скорей! – и колени в колени,

и сердце у горла, и тьма.

…А там, за тяжелою шторой,

где в соснах стоит Орион,

протяжно торопится скорый,

влача за вагоном вагон.

Он буфером буфер толкает,

динамо-машиной гремит,

стрекочет, стучит, громыхает,

спешит, затихает, скрипит…

А наша с тобою дорога –

навстречу да в две колеи.

Ты плачешь? Прости, ради бога!

Я руки целую твои.

Ты плачешь? Не мучься обманом,

смотри, как счастливо горит

на пальце твоем безымянном

болезненный камень нефрит.

И так хорошо, что мы рядом,

что темен случайный ночлег

и ночь шелестит снегопадом,

и только и свету что снег…