«Нет, не классно!» — хотелось заорать Димке, но это было бы уже совсем тупо. Он почему-то подумал про Сергея, который улетел впервые за столько лет, про родителей, про странное поведение Ляльки… Стало тошно.

— У тебя случилось что-то? — неожиданно для самого себя спросил он.

Крестовский бросил взгляд на Машку и, быстро отвернувшись, неопределенно пожал плечами.

— Это из-за Машки? — напрямик спросил Димка, для верности указав в Машкину сторону.

— Нет, ты что! Маша здесь вообще ни при чем. Просто у меня не получилось здесь.

— Что не получилось? У тебя с учебой все в норме, какие-то еще проблемы?

Димка и сам не знал, зачем все это выясняет. Но мысль о том, чтобы остаться здесь без Крестовского, вдруг показалась такой отвратительной, что захотелось взвыть.

Крестовский надул щеки и, шумно выдохнув, уселся на краешек ближайшей парты.

— Дим, я не знаю, как это объяснить. Просто, короче… я сообщил, и все.

После этих слов, по законам жанра, Крестовский должен был бы встать и уйти в закат, но он продолжал сидеть, словно чего-то ждал.

— Думаешь, я буду тебя отговаривать? — разозлился Димка.

— Да нет, конечно. Зачем тебе меня отговаривать? Я Ляльке сам потом скажу, ладно?

— Ты общаешься с Лялькой? — обалдел Димка.

— Ну разумеется, — приподнял бровь Крестовский, будто иначе и быть не могло, а потом негромко добавил: — Она немного странная в последнее время. Ты бы проверил ее контакты, а то она у меня доступ забрала.

— У тебя был доступ к ее контактам? — окончательно офигел Димка.

— Да. Мы договорились, что у меня есть пароль от ее странички и я буду периодически чистить ее контакты от всяких уродов, а она не будет возмущаться. А два дня назад она сменила пароль. Так что ты присмотрись.

Димка стоял, прислонившись к стене, и некоторое время молча разглядывал Крестовского, которого самозабвенно ненавидел последние три года.

— Зачем ты это делал? — негромко спросил он.

Крестовский потер шею и пожал плечами.

Димка вздохнул и понял, что ему будет не хватать этого придурка. Реально.

Крестовский резко поднялся, стараясь не встречаться взглядом с Машкой, шагнул вперед и замер перед Димкой, будто собирался протянуть руку.

— А где Шилова? — спросил Димка, не вынимая рук из карманов, и Крестовский после заминки перехватил правой рукой сползающий с плеча рюкзак, решив тем самым вопрос с рукопожатием.

— Ее не будет. У нее академ.

— Крестовский, что ты с ней сделал? — прищурился Димка.

— Да так, — туманно ответил Крестовский и добавил: — Я пойду. Я приходил, чтобы с тобой пересечься. Пока.

— Пока, — отозвался Димка и, дождавшись, когда Крестовский выйдет, повернулся к Машке: — Что у вас тут без меня случилось?

Маша и сама не ожидала, что слова Крестовского об отъезде так ее оглушат. Несмотря на злосчастное СМС, когда Крестовский заявил, что он не хотел бы ничего рассказывать, несмотря на то что он так ни разу и не заговорил с ней за все четыре дня, не считая утренних приветствий и прощаний после уроков, Маша чувствовала себя окрыленной.

Потому что Крестовский на нее смотрел. Она чувствовала его взгляд, когда ее просили прочесть вслух отрывки на английском, и начинала сбиваться, потому что в голову лезло то, что читает она с акцентом и он это слышит. Она чувствовала его взгляд, когда писала лекции, но стоило ей повернуться в его сторону, как он тут же опускал голову и делал вид, что перечитывает конспект, хотя Маша видела, что он почти ничего теперь не записывает. Когда же ей пришлось отвечать на семинаре, она едва не закипела от смущения, потому что ему не нужно было скрывать свое внимание. Двадцать две минуты он смотрел на нее так, что Маше очень хотелось отложить конспект доклада и выбежать из аудитории: сердце колотилось в горле и соображать в таком состоянии было невозможно. Маша даже хотела потом высказать ему все, что думает о такой подставе, но стоило ей вернуться за свою парту, как он уткнулся в мобильный, а к концу занятия она немного остыла, и предъявлять претензии показалось глупым.

Эти четыре дня происходило что-то, чему Маша боялась даже дать название. Она сама себе стала напоминать героиню Остин. Теперь каждое утро начиналось с мысли о Крестовском. Это бесило и держало в тонусе. Поначалу Маша даже всерьез подумывала о том, чтобы покрасить волосы или же сделать модную стрижку. Хотелось закрепить во внешности те перемены, которые происходили внутри. Но когда она заикнулась об этом маме, та посмотрела так, что Маша быстро передумала, потому что объяснять то, что с ней происходит, не хотелось никому. Да она и не смогла бы.

Ее жизнь напоминала американские горки. А Крестовский молчал. И смотрел.

Маша дала себе и ему время до пятницы. Решила, что, если он так и не заговорит до конца учебной недели, она подойдет к нему сама.

Когда Димка позвонил и сказал, что больше не может сидеть дома, поэтому придет на занятия, Маша, к собственному стыду, испытала приступ досады. Она-то настроилась на то, что сегодня сможет поговорить с Крестовским и выяснить наконец, что происходит. И вот теперь Димка собирался в универ. От неожиданности Маша изобразила бурную радость — и в телефонном разговоре, и после, когда он пришел. Она изо всех сил старалась, чтобы все выглядело как раньше, хотя стоило взглянуть на Димку, как ее щеки сами собой залились краской. Маша четко поняла, что отдала бы все на свете за то, чтобы того поцелуя не было. Димке, судя по тому, какой он был дерганый, их общение давалось не легче.

Эйфория, ставшая Машиной спутницей в последние дни, улетучилась, уступив место тревоге, потому что стоило появиться Димке, как Крестовский перестал смотреть в сторону Маши. Будто она исчезла из аудитории, из универа, из города и вообще из жизни. Он смотрел на преподавателя, в телефон, в тетрадь. Он даже вновь принялся писать конспекты. Впервые за всю неделю. Маша не пыталась объяснить эти странности, ей просто было страшно.

К концу занятия Димка себя явно накрутил. С ним такое бывало, и Маша знала, что ему нужно покурить, побыть одному, и, возможно, его плохое настроение само рассосется. Если же нет, то его может чем-нибудь бомбануть, потом случится какой-нибудь большой капец, а потом Димка будет милым и виноватым. Маша искренне надеялась на первый вариант. Когда после лекции Димка рванул к выходу, Маша бросилась следом, но вдруг услышала:

— Дим, подожди.

Ее сердце едва не выпрыгнуло из груди. Она в растерянности замерла, понимая, что оставить этих двоих сейчас, когда Димка на взводе, означало приблизить большой капец. А еще она почувствовала обиду. С ней самой Крестовский так и не заговорил, но стоило появиться Волкову…

Крестовский неожиданно не стал возражать против ее присутствия при разговоре. То ли тоже оценил состояние Димки, то ли собирался сказать что-то, что нужно было услышать и ей. Маша присела на первую попавшуюся парту и посмотрела на Крестовского, понимая, что при взгляде на Димку ее никогда так не трясло. Наверное, это что-то означало.

А потом он сказал, что уезжает.

В отличие от Димки, который, к ее удивлению, мирно пытался что-то выяснить, Маша как-то сразу поняла, что Крестовский решил уехать насовсем. Она смотрела на него во все глаза, пытаясь уложить эту мысль в голове, и не знала, как ей теперь быть. На первый взгляд решение Крестовского вернуться домой выглядело логичным. Здесь ему все было чужим, да и без него Димке было бы спокойнее, не говоря уже о Машиной маме. Но Маше было плевать на логику. Она боялась даже представить, как будет по утрам приходить в универ и смотреть на опустевшую парту Крестовского. Не слышать его размеренной речи, его негромкого смеха, не видеть его. Как же так?

Крестовский говорил, глядя исключительно на Димку. Маша его не слушала, потому что не смогла бы сейчас услышать ни слова. Она просто смотрела. Скользила взглядом по небольшой родинке на покрасневшей мочке уха Крестовского, по скуле, по ровному носу. У него был очень красивый профиль. Такие любят рисовать художники. Маша и сама бы нарисовала, если бы умела.