— Да доходы есть. У нас с Лялькой пакет акций. Я должен быть… благонадежным, — угрюмо произнес Димка, крутя в руках кружку и глядя на вращение жидкости.

— А если ты бросишь курить, дебоширить?.. — не могла успокоиться Маша.

— Да пофиг, Машка. Даже если брошу, ну какой из меня опекун?

— Ну она же не грудной ребенок, в самом деле?! У вас все равно и повар, и домработница, и водитель. Тебе и дел-то не останется.

Димка поднял голову и некоторое время внимательно смотрел на Машу. Та лихорадочно перебирала в уме, что такого могла ляпнуть, чтобы вновь заслужить этот взгляд.

— Ну да, не останется. Точно, — произнес Димка и вновь отпил кофе. — Ты как вчера добралась? А то я свалил раньше, такси, кажется, взял. Не помню точно.

— Я… меня подвезли, — ответила Маша и неожиданно для самой себя покраснела.

— А, вроде дядя Лёва говорил, что автобус будет развозить, да?

У Маши было несколько секунд на размышление. Соврать, что уехала на автобусе, и навсегда потерять Димкино доверие, если правда вскроется, или сказать правду и… опять-таки навсегда потерять Димкино доверие. Димка допил кофе одним глотком и вновь посмотрел на Машу. Когда Волков смотрел так пристально, это раздражало.

— Маш, там что-то случилось? — Димка отодвинул кружку и сложил руки на груди.

Маша молча кивнула.

— Что? — очень спокойно спросил Димка.

— Понимаешь, в автобусе я увидела, что тебя нет. Водитель сказал, что никто, кроме Крестовских, от пристани не отъезжал.

Маша принялась теребить ворот футболки, подыскивая слова. Димка перевел взгляд с ее лица на пальцы, мнущие ткань, потом опять на лицо:

— И? — спросил он, когда Маша замолчала.

— Я решила, что ты остался на яхте.

Он ничего не сказал, и ей пришлось продолжить:

— Я попросилась на яхту, но меня не пустили. Тогда мне пришлось позвонить Крестовскому, и…

— Что? — Димка подался вперед так резко, что Маша, отпрянув, едва не свалилась с табуретки.

— Я позвонила Крестовскому. У Захаровой номер взяла. И он приехал. Мы посмотрели на яхте. С ним меня пустили. Потом он подвез меня до дома. Все.

Маша закончила скороговоркой, чувствуя, что щеки пылают. Димка не мог этого не заметить, и Маша бесилась и готовилась перейти в наступление с первых же упреков. В конце концов, он сам ее бросил, а еще зачем-то представил своей девушкой, выставил дурой и вообще…

Димка медленно встал, отнес кружку к раковине и включил воду.

— Оставь. Я потом, — произнесла Маша, глядя в обтянутую футболкой напряженную спину.

Димка не обратил на нее никакого внимания. Тщательно вымыл кружку, поставил ее в сушилку и, подхватив с подоконника толстовку, вышел из кухни.

— Волков, ну хватит уже! — возмутилась Маша, выходя следом.

Димка уже шнуровал кеды.

— Что такого случилось? Мне надо было бросить тебя на яхте? Надо было вообще ничего не рассказывать?

Последние слова Маша договаривала уже в закрываемую дверь.

Роман так и не смог уснуть, хотя был уверен, что стоит ему добраться до постели, как он упадет и проспит минимум часов десять. Однако, войдя в пустую темную студию, он первым делом зачем-то побрел в зону кухни и включил кофемашину, приготовил кофе и, передумав его пить, вылил в раковину. Потом отправился в ванную, потому что ему вдруг пришла в голову идея погреться в теплой воде. Он не был уверен, что это поможет снять неприятную нервную дрожь, которая преследовала его весь путь до дома, но попробовать стоило.

В итоге Роман встретил рассвет, сидя на широком подоконнике с большой чашкой остывшего чая в руках. Он смотрел на то, как высотка университета проступает на фоне сереющего неба, и думал, что этот город так и останется ему чужим. Многополосные дороги, высотки, пробки…

Определенно не так представлял Роман свою жизнь еще год назад. Тогда он выбирал между Оксфордом и Кембриджем. Попасть и в тот, и в другой у него были все шансы. Кто-то, конечно, шутил, что элитное образование в его школе считалось элитным только из-за непомерной стоимости, но Роман прекрасно понимал, что так говорят лишь злопыхатели. Выпускники его школы имели наивысший средний балл и могли выбирать самые престижные колледжи Британии.

Но все его планы в одночасье рухнули год назад, во время семейной поездки в Инсбрук. Родители сообщили ему, что разводятся. Роман до сих пор помнил тот момент. Он как раз мимолетно удивился, что отец и мать подарили ему отдельные подарки ко дню рождения, и даже почти успел открыть подарок мамы, когда она вдруг сообщила ему эту во всех отношениях потрясающую новость. Роман тупо смотрел на надорванную упаковку и пытался угадать по показавшемуся углу коробки, что внутри. Лишь бы не обдумывать то, что сказала мама.

— Рома, ты слышал? — уточнил отец, и Роман вновь некстати отметил, что отец спросил по-русски, чего почти никогда не делал при маме.

Оказалось, что мама уже год как общается — они так это назвали — с другим мужчиной. Общается! Будто Роману исполнилось не семнадцать, а семь. Он тогда смотрел на маму и пытался подумать о том, что у нее роман с каким-то мужчиной, но никак не получалось. Она была просто мамой: активной, веселой, увлекающейся живописью и любящей принимать гостей. Когда Роман был маленьким, кто-то из папиных русских друзей сказал однажды отцу: «Твоя Диана совсем непохожа на англичанку». Роман не очень понял тогда эту фразу, но на всякий случай обиделся, потому что мама не могла быть поддельной. Мама родилась и выросла в Энфилде, и Роман часть каникул обязательно проводил там с дедом. Ребенком он даже мечтал, что пойдет в местную школу, но отец был против.

И вот вдруг оказалось, что у его настоящей, неподдельной мамы есть другой мужчина, отец смотрит так, будто ничего хорошего в жизни уже не будет, а Роман стоит с наполовину развернутым подарком, и ему очень-очень хочется орать.

Он был уверен, что у них идеальная семья. Почти такая же, как была у Волкова. Родители никогда при нем не ссорились. Мама любила выходы в свет, отец старался ее сопровождать, если ему не нужно было лететь по делам на другой конец земного шара, а Роман сначала был на попечении нянь, всегда русскоязычных, что не очень нравилось маме, но было непременным условием, выдвинутым папой, а после — в школе. Так жили все его друзья, и Роман искренне считал, что семья Волковых, которые проводили все время вместе, — это какая-то утопия. Наверное, потому что они русские. Мама иногда говорила Роману: «Это в тебе русские корни». Обычно фраза звучала в моменты, когда Роман делал что-то недопустимое. Например, когда сбежал из школы или же когда вдруг решил бросить теннис. После этих слов Роману всегда было немного стыдно, потому что из уст мамы это звучало как приговор. И он старался прятать эти самые корни, как мог. Хотя, признаться, понятия не имел, что именно должен прятать. Роман никогда не был в России. Вся его жизнь прошла за пределами родины отца. У судьбы же вдруг оказалось отменное чувство юмора, и свое совершеннолетие Роман встретил в Москве, вдали от друзей и привычной жизни. А мама даже не позвонила.

Роман сделал глоток остывшего чая и закутался в плед, устраиваясь поудобнее на широком подоконнике. Подоконник был единственным, что нравилось Роману в неуютной студии, которую отец купил к его приезду. Увидев фото своего будущего жилища, он правдоподобно изобразил энтузиазм, хотя до этого почему-то думал, что они будут жить вместе. Однако по здравом размышлении Роман понял, что отец молод и у него должна быть своя жизнь, а самому Роману, в конце концов, уже почти восемнадцать.

Первые ночи он совсем не мог здесь спать. Слушал британское радио, смотрел британские каналы, а потом волевым усилием заставил себя отключить спутниковую антенну, чтобы не было соблазна, и без того было плохо. Тогда же он понял, что, если бы знал заранее, насколько изменится его жизнь, вряд ли у него хватило бы духа пойти до конца. Поэтому Роман был рад, что принимал решение, находясь в счастливом неведении. Отцу нужна была его поддержка, и он хотел вернуться в Москву, потому что разом возненавидел все, связанное с Англией.