— Чайник. Чайник заварочный, — вспомнил название Крестовский.

— Ты не поранился? — встревоженно спросила Маша, потому что заторможенный Крестовский, забывающий слова, начинал всерьез ее пугать.

Он ответил не сразу, и Маша успела напридумывать страшное. Когда же он заговорил, короткий всплеск облегчения вновь сменился в ней тревогой:

— Нет. Я не поранился. Все хорошо. — Крестовский судорожно вздохнул, будто ему не хватало воздуха.

Маше в голову вдруг пришла мысль о суициде. Минувшим летом мама подсунула ей ролик со статистикой. Маша тогда пару недель не могла перестать названивать Волкову с проверками его настроения. То, что она будет думать о подобном в отношении Крестовского, было каким-то сюрреализмом.

— Рома, пожалуйста, скажи, что у тебя случилось?

— Все хорошо. Правда, — быстро ответил Крестовский.

— Рома! Ты не умеешь врать.

— Я просто устал, Маша. Не спал почти. Поэтому торможу.

— Ты ничего не принимал? — напрямик спросила Маша.

К ее ужасу, правильный до мозга костей Крестовский сразу понял, о чем она, и негромко хмыкнул:

— Нет, мысли приблизить собственные похороны у меня пока не возникало, если ты об этом.

— Пока?

— Не лови меня на формулировках, пожалуйста. Я правда устал.

Маша легла на кровать и облегченно закрыла глаза. Усталость — это ничего. С этим они справятся.

— Я могу тебе помочь?

Крестовский снова надолго замолчал.

— Можешь ответить на английском, если тебе совсем сложно. Смею надеяться, что пойму.

— Да поймешь, конечно, — сказал он на русском. — Ты хорошо говоришь.

Маше против воли стало приятно, потому что одно дело — слышать оценку мамы, а совсем другое — когда тебе говорит носитель языка.

Крестовский же снова вздохнул и произнес:

— Нет. Мне помощь не нужна. Я в норме. Просто посплю.

— Хорошо, — не стала настаивать Маша, понимая, что готова сорваться к нему, чтобы подержать за руку так же, как он держал ее вчера. — Спокойной ночи, Ром.

— И тебе, — отозвался Крестовский и первым отключился.

— Увидимся завтра, — произнесла Маша в уже замолчавший телефон.

Тревога никуда не делась, но она успокаивала себя тем, что из Крестовского правда никудышный лгун, а значит, ничего непоправимого действительно не случилось.

Утро показало, что успокоилась Маша рано. И если с Волковым, позвонившим, когда она подходила к универу, и хрипло сообщившим, что он с температурой и потому не придет, все было понятно: Маша привычно отругала его за наплевательское отношение к здоровью и пообещала позвонить после учебы, то вид Крестовского, явившегося на занятие через десять минут после начала лекции, заставил Машу вспомнить все вчерашние тревоги.

Крестовский, извинившись за опоздание, занял свое место, и Маша поняла, что на сегодняшней лекции можно поставить крест, потому что слушать преподавателя она больше не сможет. Все ее внимание обратилось к Крестовскому.

Тот выглядел почти как Димка в его самые плохие дни: бледный и заторможенный. К тому же, если Маше не померещилось, к не до конца сошедшим синякам под глазами добавился синяк слева на подбородке. Поскольку Крестовский сидел к ней правым боком, убедиться, так ли это, во время лекции не представлялось возможным.

Маша отдавала себе отчет в том, что он прекрасно чувствует ее взгляд, однако за всю лекцию он ни разу не посмотрел в ответ. Пялился на препода, в окно, на пустое место Шиловой — куда угодно, только не на Машу. А стоило прозвенеть звонку, как он вылетел из аудитории с такой скоростью, будто от этого зависела судьба вселенной. Маша даже решила, что ему стало плохо и он не придет на следующую лекцию. Однако он пришел, опоздав на пару минут, снова, извинившись, уселся на свое место и игнорировал ее взгляды до конца лекции.

Где-то к середине второй пары Маша окончательно убедилась, что Крестовский — такой же придурок, как и Волков. Трюк с приходом после звонка и поспешным побегом в конце занятия он проделывал так упорно, что посчитать это случайностью могла бы только полная дура. Маша дурой не была, поэтому отправила Крестовскому сообщение:

«Если ты бегаешь от меня, то выдохни. Я не буду тебя дергать».

Честно признаться, ей было дико обидно это писать, потому что одно дело — когда демонстративно молчит Волков, у которого, как выяснилось, был повод, и совсем другое — когда так же ведет себя Крестовский, который еще вчера желал спокойной ночи, а позавчера держал за руку и утешал. Нажимая «отправить», Маша чувствовала опустошение. Дураки эти мальчишки. Все как один.

На парте Крестовского завибрировал телефон. Схватив его, Крестовский включил беззвучный режим и только после этого открыл сообщение. Маша не стала проявлять тактичность и отворачиваться. Наоборот, она внимательно следила за его реакцией.

Крестовский прочитал сообщение, провел рукой по волосам, взъерошивая их еще сильнее, чем обычно, и наконец посмотрел на Машу. Впервые за день.

Она оказалась права: на его скуле был синяк. А еще во взгляде было что-то такое, что заставило Машу вопросительно приподнять брови, хоть она и обещала себе на него не реагировать.

Крестовский еще раз взъерошил волосы и, тихо встав, вышел из аудитории.

Маша настолько обалдела, что едва не вышла следом, однако вовремя опомнилась. Мокрова, подружка Шиловой, уже и так смотрела на нее с подозрением, хотя Маша понимала, что вряд ли в представлении Мокровой принц Крестовский может иметь что-то общее с простушкой Машей.

На телефоне высветилось сообщение от Крестовского: «Спасибо!»

А потом — еще одно: «Извини, я не хотел бы разговаривать».

Маша несколько секунд смотрела на экран телефона, а потом, уже ничего не соображая, набрала: «Что случилось?»

«Это личное. Извини еще раз», — ответил Крестовский, и Маше стало до того обидно, что на глаза едва не навернулись злые слезы. Она достала из сумки бутылку воды, сделала глоток и глубоко вздохнула. Выходит, в его понимании, то, что она рассказывает личное, — это нормально, а когда дело касается его…

Впрочем, злость быстро сменилась стыдом. Ведь это она сама свалилась ему на голову со своими проблемами, внесла напряженность в его отношения с Шиловой, заставила его оправдываться перед его отцом, перед своей матерью, даже перед Волковым. По всему выходило, что у него есть миллион поводов ее избегать.

Маша быстро отбила «извини» и убрала телефон в сумку.

Крестовский вернулся в аудиторию спустя несколько минут. Челка и волосы на висках у него были мокрые, а еще, когда он остановился и поднял листок Мокровой, упавший в проход, Маша заметила, что костяшки на его правой руке в ссадинах и синяках. Ее план — вспомнить про гордость и оставить Крестовского в покое — рассыпался в прах.

Сон никак не шел. Мозг наконец включился, и Роман принялся вновь и вновь прокручивать в голове драку. Он не мог восстановить ход событий — память зафиксировала все вспышками, однако прекрасно понимал, что, будь его противники трезвее, он лежал бы сейчас в лучшем случае в больнице, а в худшем — в морге. Когда искали Димкиных родителей, отцу пару раз приходилось ездить на опознания. Возвращался он оттуда всегда мрачным и молчаливым. Роман на миг представил, что в этот раз отцу пришлось бы опознавать его, а потом сообщать об этом маме, своим родителям, деду… От такой перспективы Романа даже затошнило. Сколько проблем могло бы быть из-за одной драки.

Впрочем, еще ничего не закончилось. Любой из тех, кого Роман вчера ударил, мог заявить в полицию, и по камерам проще простого будет установить, что драку начал именно Роман. Отец, понятно, его отмажет, но Роману жутко не хотелось давать ему повод считать сына ничтожеством, от которого одни проблемы.

Отец вообще почему-то считал, что Роман может попасть под влияние дурной компании, вляпаться во что-то противозаконное, что у него нет четкой цели и он понятия не имеет, чего хочет от жизни. Жаловался на то, что это — бич современных детей, мол, все у них есть, ни к чему стремиться не нужно. Перед переездом они обсуждали это сотни раз. Роман давал слово, что проблем с ним не будет, но отец, кажется, не верил. Роману это было неприятно. Да, возможно, у него не было цели и он плыл по течению, но, что бы там ни думал отец, Роман знал, чего совершенно точно не хочет. Еще в школе на примере своих друзей он видел, что алкоголь и дурь ведут к деградации. Поэтому он, даже якобы склонный попадать под влияние, не собирался бухать и нюхать всякую дрянь. Вот только отец вряд ли будет разбираться в таких тонкостях. В их семье существовали четкие правила. Драка в общественном месте и проблемы с законом эти правила нарушали. Чего теперь ожидать от отца, Роман не знал. Пожалуй, единственный человек, на поддержку которого он мог рассчитывать, — это английский дед. Тот сам был не прочь подраться в молодости. Бабушка часто вспоминала, как он ввязывался в драки, стоило кому-то не так на нее посмотреть.