Когда Крестовский, так и не взглянув больше на Машу, вышел из аудитории, она поняла, что должна что-то сделать. Помочь ему. Или себе.

— Что у вас тут без меня произошло? — повернулся к ней Димка.

Он выглядел одновременно разозленным и жалким.

— Ничего, Дим, — устало произнесла Маша, вставая с парты. — Мы даже не поговорили ни разу за четыре дня.

Димка с недоверием прищурился:

— А с Шиловой что?

— Да не знаю я! — повысила голос Маша, и Костик, входивший в аудиторию, удивленно притормозил.

— Машенция, ты чё такая злая сегодня? Волков вернулся — радость.

— Несусветная, — подтвердила Маша и заняла свое место.

Димка после раздумий тоже вернулся к их парте, но сел только тогда, когда в аудитории появился препод.

Крестовский не вернулся, и всю лекцию Маша думала о том, что он потому ничего и не записывал в последние дни: ему это больше не было нужно. Он действительно ждал возвращения Димки, чтобы поговорить. Наверное, правильнее было бы все же оставить их наедине, вероятно, тогда у них получился бы совсем другой разговор, но Маша не жалела. Он ведь сам разрешил ей остаться.

Маша вдруг с испугавшей ее саму обреченностью поняла, что, кажется, влюбилась. Вот так нежданно-негаданно. Влюбилась. Не в Димку, по которому сохла половина девчонок их потока, а в Крестовского, который держался особняком и лишний раз не раскрывал рта, а если и общался с кем-то, то только с Шиловой и ее свитой. Влюбилась… Настолько, что вдруг поняла маму, которая потеряла голову от однокурсника и готова была бросить учебу. Маша смотрела на пустую страницу тетради, и ей хотелось разреветься от осознания собственной ничтожности. Она — чертова неудачница, у которой ничего не будет в жизни! Как можно было осознать все после того, как он сообщил о своем отъезде?

Димка всю лекцию находился в задумчивости. Стоило прозвенеть звонку, как он тут же принялся кому-то названивать.

Маша вышла за продолжавшим терзать телефон Волковым и решила дождаться, когда он освободится, чтобы предупредить, что уходит. Она очень надеялась, что Димка не спросит, куда именно, потому что ее ответ ему бы точно не понравился. Димка, чертыхнувшись, сбросил звонок и тут же снова кого-то набрал. Маша открыла было рот, чтобы предупредить о своем уходе, но Димка поднял ладонь, призывая ее подождать.

— Крестовский, тебе Лялька не звонила?.. Нет, сегодня… Не, ничего. Да просто трубку не берет… Ну да, напишу. Ладно, давай.

Димка сбросил звонок и наконец посмотрел на Машу.

— Слушай. — Он взъерошил волосы на затылке. — Мне уехать нужно. Не могу до сестры дозвониться. А она дома одна. Мало ли, короче.

— Я понимаю, — откликнулась Маша, испытывая чувство вины оттого, что ее накрыло облегчением: врать и оправдываться не придется.

Димка несколько секунд смотрел на нее так, будто собирался сказать что-то важное, отчего Маша внутренне напряглась и, чтобы как-то преодолеть неловкость, бодро произнесла:

— Поезжай. Потом отпишись.

Димка, словно очнувшись, кивнул и бегом бросился прочь по коридору.

— Рябинина, что-то от тебя поклонники прям бегом убегают, — насмешливо произнесла увидевшая это Мокрова.

— У меня они хотя бы есть, — парировала Маша и направилась к лестнице, чувствуя взгляд Мокровой. Да и плевать.

До дома Крестовского она добралась за пятнадцать минут. Набирая номер его квартиры на домофоне, Маша не знала, чего хочет на самом деле: чтобы он был дома или чтобы, как в прошлый раз, обстоятельства не позволили ей наделать глупостей. Потому что, кажется, именно глупости она и собиралась делать.

— Да, — раздалось в домофоне, и Маша, глубоко вздохнув, сказала:

— Это Маша.

Дверь щелкнула, и раздался звуковой сигнал.

Консьерж смотрел так, будто она — падшая женщина. Маше стало неприятно, однако парадоксальным образом это не отбило у нее желания подниматься в сто девятнадцатую квартиру. Крестовский ждал ее у открытой двери.

Он еще не переоделся после универа, лишь снял пиджак. Маша подумала, что он вправду красивый. Не яркой, агрессивной красотой, как у Димки, которую невозможно не заметить, а очень спокойной, мужской красотой, на которую залипаешь, стоит лишь раз обратить внимание. Его глаза — светло-карие при дневном свете — в искусственном освещении приобрели зеленоватый оттенок. А еще у него были удивительно правильные, благородные черты лица.

— Ты похож на английского лорда, — озвучила она свою мысль.

Крестовский потер шею и медленно произнес:

— Во мне нет ни капли благородной крови, поверь на слово.

Отступив в сторону, он впустил ее в квартиру. Маше показалось, что сделал он это с неохотой. Она сбросила туфли, стараясь не думать о том, как ее визит выглядит для Крестовского.

Посреди студии, в которой, как обычно, царил идеальный порядок, стояли два чемодана, со стеллажа в спальной зоне исчезли фотографии и всякие мелочи, которые Крестовский, вероятно, привозил с собой. Квартира, и до этого выглядевшая не очень обжитой, теперь и вовсе напоминала номер отеля.

— Чаю? Кофе? — раздалось у нее за спиной.

Маша, не оборачиваясь, помотала головой. Ей нужно было собраться с мыслями. Она шла сюда, не имея четкого плана. Вернее, план у нее был, но настолько пугающий, что Маша предпочитала о нем не думать. А увидев подтверждение его слов об отъезде, она окончательно растерялась.

— Содовой, молока?

— Прекрати, — попросила она, повернувшись к Крестовскому.

— Я пытаюсь быть вежливым, — произнес он, засунув руки в карманы джинсов. — Будет некрасиво спросить тебя о цели визита?

— Господи, где тебя только воспитывали? — простонала Маша. — Ты издеваешься?

Крестовский некоторое время молча на нее смотрел, а потом обескуражил признанием:

— Я чувствую себя неловко оттого, что ты здесь.

Маша сглотнула и открыла было рот, чтобы спросить, почему он чувствует себя неловко и что вообще происходит, но вместо этого произнесла:

— Почему ты уезжаешь?

Крестовский обошел ее и направился на кухню. Маша пошла следом.

— У меня не получилось здесь, — после паузы произнес Крестовский, достав из холодильника две бутылки воды.

— Что не получилось, Ром? — Маша остановилась посреди кухни.

— Ничего не получилось.

Крестовский достал из шкафчика два стакана и поставил их на барную стойку, упорно избегая смотреть на Машу.

— Переезд был ошибкой, — произнес он, вскрывая бутылку воды.

— Можно мне лучше чаю? — попросила Маша, потому что поняла, что ее трясет и холодная вода только усугубит ситуацию.

— В пакетиках подойдет? Я чайник разбил, а новый так и не купил.

— Подойдет, — заверила Маша, подумав, что ей не нужно было приходить.

Крестовский почти прямым текстом сказал, что он ей не рад. Может быть, ей померещились эти четыре дня? Может, он вовсе не смотрел на нее по-особому? Просто ждал прихода Волкова и коротал время, поглядывая на его парту. А то, что там сидела Маша, — так это случайность. Сиди там Мокрова или Захарова, тоже чего-нибудь о себе возомнили бы.

Маша понимала, что, наверное, ей стоит уйти. Но, вместо того чтобы направиться к выходу, устроилась за барной стойкой, лицом к кухне. Потому что, уйди она сейчас, эта история останется незавершенной, Маша так никогда и не узнает, что творится в его голове, померещились ли ей эти четыре дня и, главное, каково это — прикоснуться к человеку, который тебе очень-очень нравится. От этой мысли ее щеки запылали. Чтобы отвлечься от своего сумасшедшего плана, Маша принялась наблюдать за Крестовским.

Несмотря на высокий рост, Крестовский совсем не выглядел нескладным, двигался уверенно и экономно, будто чувствовал пространство вокруг себя. Когда он, одновременно наливая воду в чайник, второй рукой не глядя достал из шкафчика упаковку с чаем, Маша не удержалась от вопроса:

— А у тебя в детстве все игрушки лежали на своих местах?

Крестовский недоуменно оглянулся и некоторое время на нее смотрел.