Декарт одновременно готовил пути для своего нового трактата по философии и старался обеспечить ему доступ в учебные заведения. Он сообщил о своем намерении изменить стиль; он напомнил, как в конце «Ответа на четвертые возражения» его философия показала свою способность объяснить, насколько только можно, таинства пресуществления, и заявлял о своей способности столь же достоверно разрешить любые трудности такого рода[582]; он призывал, наконец, оценить, что его философия способна установить мир и спокойствие между философами; это будет окончанием всех битв и всех споров, поскольку ясное видение истины не оставит никакого места сомнениям или спорам. Таким образом, все указывает на желательность признания истинной философии и внедрения ее в преподавание[583]. После такого манифеста он счел себя обязанным осуществить эти замыслы.
Первой его заботой было «научить» свою физику «говорить по-латыни». Чтобы лучше обозначить свои намерения и скорее сделать свою философию предметом обсуждения философов-схоластов, Декарт хотел сначала назвать ее «Summa Philosiphiae». Таким образом она должна была снискать признание его гонителей, как пасторов, так и иезуитов[584]. Одновременно он старался завязать и поддерживать хорошие отношения с некоторыми влиятельными священниками в Обществе. Ватье заверил его, что отвергает и языком, и сердцем все, сделанное против него, открыто одобряет его объяснение таинства пресуществления и отрицает, вопреки всем ходившим слухам, что когда-либо помышлял писать против него[585]. За три или четьгре месяца до того философ попытался заинтересовать своим делом о. Шарле[16*] [586], и в самом деле, о. Дине, вновь прибыв в Рим, сообщил Декарту, что о. Шарле его любит и уважает, что его письмо «Admodum Reverendo Patri Dinet»[17*] достойно его и его благородства и что, наконец, о. Шарле напишет ему о своем отношении к его исследованиям и о проявляемом им уважении к Обществу[587]. В отношениях Декарта с иезуитами, таким образом, наметилась существенная разрядка, и он, продолжая делать им комплименты, стал думать, что они ожидают публикации его философии, чтобы высказаться[588]. Кстати, к этому времени он породнился с одним членом Общества, который, вероятно, преподавал математику в Париже. Это был удобный случай, чтобы попытаться сблизиться с Бурденом; Декарт воспользовался ситуацией и выразил свое желание, если это возможно, «снискать его расположение» [589].В то время, когда завершалось печатание «Первоначал», он самым старательным образом и в самом примирительном духе отвечал на возражения о. Мелана по поводу свободы и пресуществления; для него в то время было весьма важно снискать расположение еще одного иезуита[590]. Наконец, «Первоначала» вышли; Декарт распространил среди членов Общества столько экземпляров, сколько только смог, и занялся активной пропагандой. Поскольку Декарт больше всего опасался ревности регентов коллежей по отношению к философии, отличной от преподаваемой ими, он попытался убедить орден, что принятие его философии послужит к славе последнего. В самом деле, его «Первоначала» являются столь обоснованными, что «самые мудрые» заслужат «славу первых, кто ее одобрил и вынес о ней благоприятное суждение»[591]; он послал о. Дине экземпляр «этой несчастной философии, которую кое-кто пытался удушить до ее появления на свет»[592]; что же касается самого Бурдена — как же меняются времена! — Декарт с большим удовлетворением имел честь его видеть, тем более что Бурден «дал ему надежду заслужить его благосклонность»[593]. В итоге визита, который он нанес этому теологу во время своей поездки в Париж, Декарт в своих знаках внимания дошел до того, что сделал Бурдена лично распространителем своей философии среди членов ордена; так что из рук самого Бурдена экземпляры «Первоначал» получили, помимо о. Дине и о. Шарле, Ватье, Фурнье, Мелан, Грандами и др., всего около дюжины[594]. Шарле, Дине и Бурден ответили Декарту[595], и, благодаря Шарле за письмо, Декарт выложил, наконец, карты на стол; его побудило к этому убеждение в благосклонности и авторитете этого священника. Он простодушно объяснил, почему он был бы «в высшей степени огорчен плохими отношениями с кем бы то ни было из членов» ордена: прежде всего, из-за собственной склонности и понимания своего долга; а помимо этого, на пути, на который он вступил, «опубликовав новую философию», «из благосклонности иезуитов он может так много извлечь и, напротив, из-за их недоброжелательства так много потерять», что его можно было бы счесть безумным, если бы он не стремился к их расположению[596]. Разумеется, его философия «так обоснована доказательствами», что можно не сомневаться в том, что со временем ее примут и одобрят все, но Декарту очень хотелось бы «дожить до этого времени», и в этом ему могут помочь иезуиты. В самом деле, если бы их благосклонность побудила их рассмотреть «Первоначала», то «я осмеливаюсь обещать, — писал Декарт, — что они найдут там столько вещей, которые сочтут истинными и которые могут легко заменить общепринятые воззрения и послужить для объяснения истин Веры, даже не противореча при этом Аристотелю, что они не преминут принять их, так что через несколько лет эта философия завоюет доверие, которое иначе она сможет завоевать только через столетие. Признаюсь, что я в этом очень заинтересован, ибо, будучи человеком, как и все, я не настолько бесчувствен, чтобы быть равнодушным к успеху; и всем этим я могу быть обязанным вам»[597].
Таким образом, история «Первоначал» целиком разворачивается под знаком озабоченности отношениями с иезуитами. «Первоначала» были книгой, предназначенной для преподавания и для обеспечения быстрого распространения и скорейшего успеха истинной философии; именно для этого философ замыслил и осуществил проект «Курса» или «Суммы», которую «сможет преподавать даже самый ничтожный преподаватель»[598].
Отсюда нетрудно понять позицию Декарта по вопросу о свободе в этой работе; ведь он, редактируя свой «Курс» философии, должен был использовать все шансы на успех. Но одним из первых условий принятия его физики к преподаванию в иезуитских коллежах было наличие у этой физики метафизических оснований, приемлемых для членов ордена. Тем более Декарт не должен был вводить в свой курс ничего такого, что можно было понять как критику теологических учений, признаваемых конгрегацией; а именно такой была критика свободы как безразличия. Ведь свобода как безразличие — это Молина; и если члены Общества действительно были, как об этом упоминал Декарт, в чем-то единодушны, так это в спорах о благодати. Нападая на понимание свободы как безразличия и, следовательно, на Молину, Декарт нападал на все Общество Иисуса в целом, а самолюбие Общества было весьма чувствительно к любым нападкам по данному поводу. Поэтому приходилось выбирать: или «Первоначала», как и «Размышления», будут содержать развернутое объяснение природы свободы и критику свободы как безразличия — и тогда сопротивление иезуитов неминуемо, или данный момент опускается и даже тихонько вводится индифферентизм — и тогда принятие истинной философии в иезуитских коллежах облегчается, чем гарантируется ее распространение в образовании. Декарт, который, как мы видели, был слишком озабочен немедленной победой своей философии, выбрал второе, и, чтобы в самом деле открыть двери иезуитских коллежей для своей физики, он и включил безразличие в истинную свободу.
