Это влияние, подкреплявшее и в известных отношениях прояснявшее влияние, которое уже оказал на Декарта кардинал де Берюлль, безусловно, было взаимным и заслуживает скорее названия сотрудничества. С большой степенью правдоподобия можно предположить, что Декарт и Жибьёф вместе разрабатывали программу новой метафизики и теодицеи, отличной от схоластической. Ее метод должен быть менее дискурсивным, чем в схоластике; в ней должна сохраняться интеллектуальная интуиция ее принципов; она должна исходить из убеждения, что истину составляет не цепь выводов, но интуитивное видение, а истинное доказательство только позволяет усмотреть заключение в самих принципах. Теодицея должна целиком основываться на соображениях Бесконечности и Единства Бога и служить прежде всего тому, чтобы побуждать человека склониться перед непостижимостью бесконечной сущности и не вводить в эту сущность ни малейшего разделения. Как далеко они развили эти исходные установки своих беседах? Какие соображения высказывали друг другу относительно божественной свободы? Мы этого не знаем. Тем не менее одно можно считать установленным точно. В течение трех лет, непосредственно предшествующих годам разработки Декартом своей концепции божественной свободы, он поддерживал отношения с двумя людьми, которым был обязан общей концепцией божественной сущности, сильно отличающейся по духу от той, в которой воспитывали его наставники в Ла Флеш и из которой может вытекать его собственное учение о свободе Бога.

Мы можем, таким образом, считать источником учения Декарта неоплатонистическую теологию, возрожденную де Берюллем и Жибьёфом.

Какую именно роль сыграл этот источник? Представляется, что могут получить историческое подтверждение две различные интерпретации. Согласно первой гипотезе, картезианское учение о божественной свободе обусловлено тем, что было самым оригинальным и самым личным в мышлении Декарта: данное учение естественным образом вытекает из внутренней логики его системы, так что необходимость его появления можно объяснить на основе одних только трудов философа. Нужно признать, что с тех пор как в сознании Декарта возник первый набросок его физики, по крайней мере, ее общие контуры и метод, он стал руководящей нитью в разработке его метафизики. Такая гипотеза объясняет структуру философии Декарта в том, что касается свободы Бога, необходимостью метафизически обосновать физику действующих причин. В таком случае мы не скажем ничего такого, что противоречило бы декартовскому пониманию науки. Известно, в самом деле, сколь тесно, с точки зрения Декарта, связаны истины наук, до какой степени они взаимно предполагают и обусловливают друг друга. Поэтому естественно представить, что, добившись в физике математической достоверности и неопровержимых результатов, Декарт захотел определить, истинность каких метафизических суждений предполагают эти физические истины. Такая интерпретация кажется согласующейся с тайными желаниями, в которых признавался сам Декарт, и мы видели, насколько философ был озабочен установлением связи между физическими доказательствами из «Первоначал» и принципами, установленными в его «Размышлениях о первой философии».

Однако если стать на другую точку зрения, то картезианской концепции свободы Бога можно приписать совсем другое происхождение. Тогда речь пойдет не о внутренней структуре этой концепции и не о связи ее с остальной частью системы, но о ее отношениях с более общим философским движением, которое, включая эту концепцию, объясняло бы ее. В тот момент, когда формировалась мысль Декарта, и даже за некоторое время до того, течение неоплатонизма, которое можно проследить и во всей средневековой философии[371], просачивается в некоторые круги теологов; почти повсюду вокруг философа мы встречаем следы этого течения и можем зафиксировать его развитие. В этом общем интеллектуальном движении, однако, выделяются некоторые наиболее активные и интересные центры распространения; конгрегация Оратории относится к их числу. Ее основатель, кардинал де Берюлль, вскормленный на св. Августине, сам признавал себя почитателем платоников и был проникнут их учением. И это не только не было случайным направлением мысли отдельного индивида, но, по-видимому, вполне соответствовало духу новой конгрегации; в Оратории дышали воздухом неоплатонизма. И вот в лоне этой самой Оратории зародилось учение о свободе Бога, соответствующее в своих существенных чертах учению самого Декарта. Получается, что теория, казавшаяся внутренне связанной с новой физикой, одновременно возникает и в среде, где никто эту физику еще не знает. Более того, Декарт хорошо знал эту среду, он часто посещал этих людей в тот период его жизни, когда в его голове складывался общий план его философии, но он еще не знал, как этот план осуществить; Декарт часто посещал автора системы, подобной его собственной, и, как мы знаем, даже испытывал его влияние; наконец, он был духовным сыном кардинала де Берюлля и благодаря этому в течение трех лет опять-таки находился под влиянием неоплатонизма, которым был проникнут его духовник, а также концепции свободы Йога, довольно естественно вытекающей отсюда. С этой точки зрения, концепция Декарта легко объясняется и без обращения к внутренней необходимости его системы. Декарт просто являлся светским миссионером Оратории.

Обе эти интерпретации в равной мере подтверждаются текстами и являются равно обоснованными, потому что истинны на самом деле они обе, не противореча друг другу, но друг друга дополняя. Они образуют две различные, но в равной степени оправданные точки зрения на картезианство. Рассмотренная изнутри, мысль Декарта предстает во всей своей логике и строгой связности. Но даже если мы поймем таким образом саму структуру того древа наук, которое описывает нам и пытается взрастить Декарт, если сможем понять его общий план и соотношение последнего с малейшими деталями, что-то все равно останется неизвестным и необъясненным: природа той почвы, в которую погружены корни дерева, и элементы, которые дерево получает из окружающей среды и которые обеспечивают его рост. В рассматриваемом нами конкретном случае мы в равной степени допустили бы ошибку, и если бы стали рассматривать Декарта в абстракции от окружающей его среды, и если бы настолько растворили его в этой среде, что не разглядели бы самые существенные его черты, свидетельства его неоспоримой оригинальности.

Декарту было необходимо обосновать свою новую физику; но такая необходимость еще не дает способности создать целиком новую метафизику. Его творческий гений не мог бы создать из ничего элементы концепции свободы Бога, столь отличной от учения схоластики; эти элементы дал ему неоплатонизм в той форме, в какую их облекла Оратория. Но неверно было бы и сказать, что Декарт — просто неоплатоник, пусть более яркий или более строгий, чем остальные; в этом общем движении он занимает совершенно особое место. Де Берюлль был прежде всего теологом; Жибьёф был теологом; Мерсенн и де Силон (Silhon), оба испытавшие глубокое влияние платонизма, были один теологом, другой — метафизиком, преследовавшим откровенно апологетические цели: все, как мы видим, были заняты исключительно религией и стремились защитить или представить какой-нибудь спорный теологический вопрос. Напротив, у Декарта забота об апологетике выражена слабо, и хотя трудно ответить точно, какое место она занимала в его уме, можно с уверенностью утверждать, что она была на заднем плане. Конечно, его метафизика еще существенно теологична, и по-другому не могло быть у человека, который хотел доказать бытие Бога. Но сама по себе апологетика не была его последней целью. В ворохе схоластических фраз и спорных вопросов он выбрал минимальное число достойных того, чтобы обновить их решения. В его выборе не было ничего произвольного; он не был ни случайным, ни обусловленным желанием прийти на помощь схоластике. В лабиринтах схоластических понятий и запутанности ее дискуссий Декарт продвигается уверенно, имея руководящую нить, направлявшую его, — истинную физику, которую он пытается основать, Этим-то Декарт и отличается от своих современников и предшественников, и именно это составляет оригинальность его неоплатонизма. Поэтому если мы хотим понять его метафизику, мы не должны разрывать две изложенные выше точки зрения. Напротив, объединив их, мы найдем императив (la loi), управляющий созданием его учения о свободе Бога. Это прежде всего оправдание новой физики с помощью метафизических понятий, которые Декарт нашел в своем окружении; это приспособление теологии Оратории к физике действующих причин.