С другой же стороны, в аспекте связи вещи с божественным совершенством — такую точку зрения св. Фома явно признавал законной — мы снова будем вынуждены установить различение рассудка между разумом Бога и его волей. Различие разума и воли в духовной субстанции основывается на различных отношениях, которые она может иметь с вещами[129]. Первое отношение духовной субстанции с вещами состоит в том, что вещи некоторым образом содержатся в ней самой, но в соответствии не с их бытием, а с их формой. Так, например, в душе находится форма камня, а не сам камень, поскольку душа может схватывать интеллигибельные формы в соответствии со своей способностью познания. Воля, напротив, основана на отношении духовной субстанции к бытию вещей, рассмотренных как существующие сами по себе[130]. Поэтому наш человеческий рассудок неизбежно приходит к некоторому различению разума и воли в Боге. Исходя из того же аспекта отношения божественной сущности к вещам, Суарес выводит с еще большей точностью то же заключение. Как для Суареса, так и для св. Фомы, божественные атрибуты суть, абсолютно говоря, сама сущность Бога. Или, скорее, все божественные атрибуты включаются в сущность каждого из них[131]. В этом смысле мы можем сказать, не впадая ни в заблуждение, ни в бессмыслицу, что справедливость Бога как таковая есть его милосердие, что Бог милосерден своею справедливостью и что он карает по милосердию своему. В самом деле, если мы говорим о божественных атрибутах как они есть сами по себе и помимо нашей способности познания, эти суждения абсолютно верны. Но если мы говорим об этих атрибутах в той мере, в какой мы можем их отчетливо познавать, данные суждения становятся ложными, ибо наш разум членит неадекватными понятиями реальность, саму по себе неделимую. И получается, что вещь, которая сама по себе вполне едина, не может в своей собственной тотальной и адекватной сущности быть выражена ни одним из наших понятий. В этом случае и в этом смысле мы не можем приписывать одному из наших понятий то, что приписываем другому, так как то, что мы обозначаем ими, не является одной и той же вещью, рассмотренной в том же самом отношении. Следовательно, суждение типа: «Бог милосерден своей справедливостью» является ложным в самом строгом смысле[132].
Впрочем, различение, которое тут должен проводить наш человеческий рассудок, находит свое основание в абсолютно единой природе Бога. В самом деле, хотя божественное совершенство в самом себе абсолютно едино, не всегда, однако, оно действует всей своей тотальной и адекватной сущностью. Рассмотрим в качестве примера солнечный свет. Он остается самим собой в той мере, в какой содержит в высшей степени жар, сухость и все прочие свои следствия. Тем не менее, когда солнечный свет согревает, он не действует всем своим адекватным совершенством, и нельзя сказать, что он действует в этом случае в силу того, что содержит в себе в превосходной степени сухость и прочие качества; данные качества выступают по отношению к жару как акциденции. О свете, таким образом, можно говорить, что он согревает лишь в силу того, что он в превосходной степени содержит в себе жар. Следовательно, если мы вводим различение рассудка между отдельными способностями света, благодаря которым он производит жар, сухость и пр., мы истинно утверждаем, что свет согревает благодаря способности производить жар, а не благодаря другим своим способностям. Все эти слова и понятия, в самом деле, обозначают свет не сам по себе, но рассмотренный в неадекватных отношениях со своими следствиями и в той мере, в какой он их виртуально содержит. Таким же образом надо понимать и то, что говорится о Боге. Ни одно из следствий, производимых Богом вне самого себя, не адекватно Его творящей мощи. Поэтому со всей истиной мы можем сказать о Боге, что он создал человека идеей человека, а не идеей лошади. Но не потому, будто в Боге эти идеи были реально различными, а потому, что идея человека является в Боге истинной причиной человека сама по себе, а причиной лошади — только акциденциально. Такое отношение божественного могущества к его следствиям мы выражаем суждениями: Бог милосерден своим милосердием; Он карает своей справедливостью. Эти суждения истинны, поскольку никакое из этих следствий не адекватно могуществу Бога[133].
Мы поймем это еще лучше, если рассмотрим произведенные Богом следствия не вне, но внутри Него самого. Теологи с полной истиной говорят, что Сын происходит из Отца по интеллекту, а из Святого Духа — по воле; и было бы ложным утверждать, что Святой Дух происходит из интеллекта Отца, а Сын — из Его воли. В Боге-Отце, на самом деле, есть только единая и тождественная сущность разума и воли; однако принципами двух других божественных ипостасей является не эта цельная адекватная сущность. Бог-Отец — начало Сына в той мере, в какой он есть ум, и начало Святого Духа — в той мере, в какой он есть любовь; ум и любовь являются двумя адекватными истоками обоих этих ипостасей. Ибо мы хотим обозначить словами «разум» и «воля» в точности эти атрибуты Бога и в той мере, в какой они не адекватны его цельной сущности; поэтому нельзя, не впадая в заблуждение, приписывать воле Отца происхождение Сына, а Его уму — происхождение Святого Духа. Именно это, но только другими словами, часто выражают, говоря, что божественные атрибуты различны не актуально, а виртуально, и каждый атрибут является принципом, в силу которого Бог действует или производит какую-то вещь, в той мере, в какой он виртуально отличен от других атрибутов. Не следует поэтому категорически и самому по себе одному атрибуту Бога приписывать то, что присуще другому в той мере, в какой они различаются виртуально[134]. Говоря о божественных атрибутах, что они виртуально различны, мы хотим, в самом деле, сказать только то, что они виртуально обладают разными следствиями, или, что они содержат в единстве и простоте своей природы то, что отлично в других вещах, или, наконец, что они суть способности или сущности, в которых в высшей степени содержится то, чем или из чего производятся соответствующие следствия. Следовательно, хотя это виртуальное различие влечет только превосходство божественной сущности, а не реальное различие между ее атрибутами, однако оно составляет основание для проводимых нами различений в его производящей способности согласно ее отношениям, рассмотренным соответственным образом и сами по себе, со своими следствиями или различными терминами[135]. Именно это выражает в более краткой форме другой схоласт, Евстафий де Сен-Поль: «Altera est (distinctio) rationis ratiocinatae, quae fit ab intellectu pro varia occasione in rebus ipsis inventa, quomodo in lumine distinguitur vis calefactiva ab exsiccativa; et Theologi distinquunt divina attributa, turn a divina essentia, cum a se invicem»[67*][136]. Различение божественных атрибутов не является чистым различением рассудка, порожденным самим рассудком и не имеющим никакого основания в самих атрибутах. Это есть различение рассудка, порожденное самим рассудком, т. е. различение рассудка cum fundamento in re[68*].
Мы без труда распознаем в этой доктрине то учение, с которым борется Декарт, отказываясь признать малейшее различие, даже различением рассудка, между божественными атрибутами: «Ибо в Боге это одно и тоже — волить, постигать и творить, причем ни один из этих актов не предшествует другому ne quidem ratione»[69*][137]. Под различением рассудка здесь надо понимать различение рассудка, порожденное самим рассудком. Декарт действительно не хотел бы допустить, что тут возможно различение рассудка, т. е. различение, не имеющее основания в самих вещах, потому что мы не можем мыслить ничего такого, что не имело бы какого-то основания[138]. В этом смысле он понимает данное выражение в известном пассаже, в котором отрицает возможность провести какое-либо различение в Боге между идеей блага и Его волей каким бы то ни было образом: ordine vel natura, vel ratione ratiocinata[72*][139]. Мы видим, в то же время, что не может быть ни малейших сомнений относительно личности противника, которому противостоит философ. Отрицая, что сущности, рассмотренные как реальные или даже как возможные, могут поддерживать существование независимо от воли Бога или от знания их Богом, и подчеркивая, несмотря на это, их абсолютную неизменность, вскрывая корень неприемлемого для него учения в различении — пусть даже только в абстракции — между разумом и волей Бога, Декарт явно выступает против учения схоластики. В этом вопросе, принципиальном по своим теологическим, метафизическим и научным следствиям, его противником является не кто иной, как сам св. Фома.
