— Но цензура в сюжет не должна вмешиваться!

— Что?! — такой хохот, никак не остановится Кайтмазов. И сразу хлоп, серьезный, строгий, копирует Никитича: — А насчет былого величия грузинского царства? А излишние напоминания южным соседям об их поражении под Гянджой? Думаешь, сняли Ладожского, пиши что хочешь? — возмущается Кайтмазов. А для Фатали это новость. — А ты что, не слышал разве?! Сместил его государь! Да-с, груб был! А точнее, оголенно выражал идеи, а это нынче не в чести. Но ты прежде времени не радуйся: идеи-то Ладожского не отменены.

— И кто же новый?

— А нового нет и не будет — функции Ладожского исполняет Никитич! Это ты, кажется, сказал о нем: «Вечный Никитич!..» Очень мудрые мысли ты порой изрекаешь!.. О тебе тут, между прочим, один высокий чин сказал: «Учитель нации!» Так что брось эти подтексты! В исторической хронике как сказано: простой седельник. А не бунтарь. А ты Юсифа — в мыслители! И эти его, я успел перелистать твое сочинение, просвещенные идеи, опасные мысли… И где он этому научился? Ты бы его еще в кругосветное путешествие отправил! На поиски новой Индии!..

А что? С Колумбом, увы, нельзя, это было еще до Шах-Аббаса. Можно б, конечно, изменить имя путешественника, но очень уж известен маршрут Колумба, и Фатали с картой перед глазами детально вычерчивает великий путь Христофора Колумба. Фатали хотел бы, но как это сделать? показать Юсифу и Лиссабон, и Мадрид, — разве не мог Юсиф быть связан с испанским или персидским купцом, торгующим коврами?

И однажды в каравелле, дабы сколотить деньги, столь необходимые для поддержания большой семьи, потерявшей все свое добро во время битвы чужих войск у твоего порога, отправился в Мадрид и был свидетелем того, как Филипп Испанский снаряжает «Непобедимую Армаду» для отмщения королеве-протестантке Елизавете за казнь католички Марии Стюарт.

И не мог ли Юсиф оказаться вскоре в Лондоне? А можно и не в Лондон, в пределы иные: через Тифлис — как же не привезти Юсифа в родной для Фатали Тифлис? — в Азов и Каф, куда ездят русские купцы, и с купцами — в Москву или в Стамбул, погостив сначала у крымского хана. Можно и на Восток отправить Юсифа, в Индостан, в страну Великих Моголов, к Джалалэддину Акбару Великому: у него родился наследник, и шах бросил клич, чтоб хлынули к нему зодчие и камнетесы, плотники и землекопы — будут строить новый город, столицу — Фатехпур, почти Фаталиград, он растет на глазах, уже больше Лондона, а какая здесь торговля! какие базары! Мощеные мостовые, бани, падишахский дворец, а вода какая здесь вкусная!

Увы, пали моголы, стал Фатехпур мертвым городом!..

А ведь чуть не судили в Лондоне Юсифа, посадив в Тауэрский замок: он поспешил, боясь заразиться чумой, слухи о которой поползли по Лондону, в таверну в одном из близких местечек, где провел целый день, нарушив предписание ислама и выпив вино за успех своего, увы, убитого на его же глазах друга, — Юсифу чудом удалось спастись, убегая от погони, как в Гяндже, когда фанатики с факелами ворвались в духовное училище, чтоб расправиться с еретиком-учителем, отвратившим Юсифа от духовного сана, и с рассветом он оказался в Лондоне и, найдя купца, с которым прибыл сюда, покинул сырой, мрачный и неуютный город и пристал к жарким берегам родного края.

Мастерская седельника Юсифа находилась на площади, у шахской мечети. Вчера ханским конюхом ему было заказано пришить новые ремни к седлу и починить уздечку, и он, получив за срочность один туман, обещал к вечеру сдать заказ. Сидели пятеро друзей, и он рассказывал им: сначала, это он очень любит, о своих кругосветных путешествиях в молодости, а потом о дороговизне — то сгорает урожай из-за длительной засухи, то гниет из-за обильных дождей.

И вдруг на площади показалось густое облако пыли. «А вдруг ко мне?! за мной?!» — мелькнула мысль. — А ну-ка, друзья, уходите, пока целы!..

Но что это?

Впереди шли слуги в пестрых костюмах и четырехугольных шапках, за ними знаменосцы, потом стражники, вооруженные остроконечными пиками и сопровождающие главного конюшего, который вел под уздцы красивого коня туркменской породы. Седло и попона на спине были усеяны драгоценными камнями, нагрудник расшит золотом, уздечка украшена жемчугами, с шеи коня свешивалась кисть изумрудов. За ними — главный молла, военачальник, везир, казначей, звездочет, почтеннейшие ученые, богословы, славнейшие потомки пророка, вся знать двора.

Шествие остановилось перед мастерской.

— По предопределению судьбы, — начал главный молла, — ты, мастер Юсиф…

Очнись, Юсиф, это же говорит тебе главный молла!

И начались чудеса.

Будто Юсиф в Лондоне, в театре, и появляется белотелый красавец Теймурлан!.. Сняв с Юсифа поношенное платье ремесленника, слуги надели на него богатое царское облачение. Главный конюший подвел коня, Юсиф сел, и процессия торжественно направилась во дворец. Тронный зал, молитва моллы, почтительное ожидание знати.

И наконец корона — впору, чему немало подивился главный молла.

И опоясали мечом, осыпанным бриллиантами.

Дружные несмолкаемые крики, торжественный гимн, взмыла сигнальная ракета, и тотчас за городом раздались раскаты пушечных выстрелов.

Хотя после Хафиза и Саади персидская поэзия пришла в упадок, но нашелся поэт, «царь поэтов» Сируш, который переиначил недавно сочиненную в честь Шах-Аббаеа оду и прославил редкие достоинства нового шаха, тем более что Аббас и Юсиф — двусложные.

А потом придворные удалились.

Но не все.

— А кто вы?

— Мы евнухи шахского гарема, я старший, а это мои помощники.

— Удалитесь все, а ты оставайся! — Для главного евнуха Мюбарека нет, наверное, тайн. — По твоему лицу я вижу, что ты хороший человек, объясни мне, что это значит?.. Ах звезды!.. — «Вот дураки! Ну и ну! И кто нами правил?!»

В Юсифе заговорил голод: ведь ничего не ел!

— Я покажу вам дворец, пока будут готовить ужин. Какие покои!.. А вот и комнаты гарема… И вдруг — живая душа!

— А это кто?

Удивился и Мюбарек, застав здесь Сальми-хатун: разве не дал ей Шах-Аббас разводную грамоту? Но успел шепнуть на ухо Юсифу: «Сальми-хатун, любимая жена Шах-Аббаса! Должна была покинуть дворец, ведь развелась с ним!»

Сальми-хатун встала и, повернув красивую голову к Юсифу, гордо посмотрела на нового шаха. На миг в ее взгляде Юсиф уловил: хочешь — оставь, и я буду верна тебе, а хочешь — прогони!

— Можно прогнать, — робко предложил Мюбарек.

А Юсиф залюбовался ею: не гнать же женщину, если сна привыкла жить здесь?

Что бы он ни делал в этот день, перед глазами возникала картина: коврами устланная комната, а посреди — гордо глядящая на него молодая женщина. «Я рождена для шахов и остаюсь в гареме нового шаха», — сказала она Мюбареку, чтобы тот передал Юсифу.

А вскоре Мюбарек, войдя к шаху, низко поклонится и попросит на миг отлучиться от государственных дел; он привел моллу, чтобы тот — неудобно ведь, посторонняя женщина живет во дворце! — закрепил брачный договор между Юсифом и Сальми-хатун… «Евнух прав: неудобно!..»

— А где хранятся наряды жен? — вспомнил Юсиф про жену.

Хранитель привел к сундукам: какие кашемировые шали, шелка, платья из дорогой парчи!.. И очень маленькие сундуки — диадемы из самоцветов, бриллиантовые серьги, дорогие кольца, ожерелья из жемчугов!.. И он выбрал для жены и трех своих дочерей платья, диадемы, кольца, ожерелья… Сыновьям послать было нечего.

— Отвезите жене и скажите, чтоб обо мне не беспокоилась.

— Она могла бы переселиться сюда, мой шах.

— Нет, не надо!

В золотых подсвечниках на роскошном столе горели свечи. Юсиф отломил лишь ножку фазана, а до иного и не дотронулся: и осетрина, и икра, и гора плова, — каких только яств там не было!

— Это тоже ко мне домой!

Подали кофе, потом кальян, «хороша шахская доля!» Клонило ко сну. Приказал начальнику охраны расставить стражу в том же порядке, как раньше, пошел в свою опочивальню. Но прежде спросил: