Когда не было живого корма, Арзу давал рыбкам сухой — высушенных маслянистых дафний. Он растирал пальцами комочки корма, который, падая на поверхность воды, мгновенно подергивал ее серой шероховатой пленкой.

Рыбки всплывали наверх. Они заглатывали сухой корм с воздухом, давились. Им не нравился сухой корм. Но они знали: так будет не вечно, настанут дни, когда они опять начнут лакомиться сочными живыми дафниями, — только бы видеть по утрам у аквариума черные блестящие глаза, только бы не гас в них беспокойный огонек, только бы заглядывать в эти глубокие, черные колодцы, бездонные, таинственные миры.

От сухого корма вода становилась мутной.

Раз в две недели Арзу вылавливал рыбок марлевым сачком и выпускал их в большой эмалированный таз с водой. Вода в аквариуме должна быть чистой, песок надо периодически промывать, стенки протирать, а разросшиеся водоросли — подрезать. Глядя, как гурами трепыхаются в марлевом сачке, мальчик улыбался: «Не бойтесь, я не отниму у вас воду!»

Когда рыбки возвращались обратно в аквариум, вода казалась им особенно приятной, И всегда после чистки аквариума им давали живой корм. Проголодавшиеся, пережившие немало тревожных минут рыбки с жадностью проглатывали вкусных дафний. Они наслаждались свежей, прозрачной водой и чувствовали себя счастливыми.

С приходом весны гурами хорошели: темные пятна на боках делались ярче, бледно-оранжевые крапинки на нижнем плавнике окрашивались в яркие тона. Красный меченосец еще стремительней гонялся за свой тупохвостой подругой, норовя коснуться ее своей острой сабелькой.

Удивителен сказочный мир аквариума!

Гурами подплывали к стеклу и замирали в неподвижности, чуть колыша свои тонкие длинные усы. Черноглазый мальчик давно не появлялся, и они не видели своих перламутровых отражений в бездонных колодцах. Они застывали подолгу и все смотрели, смотрели, даже их длинные усики переставали двигаться.

Черных блестящих глаз все не было, глаза исчезли.

Рыбкам еду дали очень поздно; это был сухой корм, невкусный, жесткий, как песок.

Гурами ели вяло, без охоты.

То же самое повторилось на второй день, и на третий. Минуло пять дней, десять. Прошел месяц.

От сухого корма вода сделалась мутной, водоросли разрослись, от них в аквариуме стало тесно. По вечерам электрическая лампа за аквариумом не зажигалась.

Вода становилась все грязнее.

Красный меченосец с саблевидным хвостом не выдержал, выпрыгнул из воды и шлепнулся на широкий подоконник, забился, забился, потом притих.

На следующий день его розовотелая подруга всплыла брюшком кверху.

Тернеции с потускневшими полосками легли на песок. Уснули пестрые гуппи и быстрые моллиенезии. А гурами…

Самка, поблекшая, уже потерявшая свою красу, запуталась в водорослях у самого дна, хотела высвободиться, но запуталась еще сильнее, в рот ей забился грязный песок, — так она и осталась лежать в сетях разросшихся водорослей, скованная жутким оцепенением.

Самец-гурами еще был жив. Он иногда подплывал к стенке аквариума и, как прежде, замирал без движений. Его умные глаза смотрели спокойно, но как-то сонно и вяло.

Неожиданно чьи-то толстые волосатые руки ухватились с двух сторон за стенки аквариума. Вода всплеснулась, но аквариум только чуть сдвинулся с места.

Волосатые руки исчезли, но через минуту вновь появились и начали вычерпывать воду из аквариума коричневой кастрюлей.

Гурами, стойкий, серьезный гурами, тревожными глазами следил за мелькающими в аквариуме толстыми пальцами. Воды становилось все меньше.

Аквариум сделался легким, волосатые руки подняли его и понесли куда-то.

Гурами ударился и скользнул по белому гладкому холодному камню, а вырвавшийся откуда-то сверху поток воды подхватил его и стремительно уволок в черную бездну.

Пришла осень. Домой вернулся Арзу.

За лето он загорел и вытянулся.

Уезжая, он просил взрослых ухаживать за его рыбками. Вернулся — аквариума нет.

Он обошел комнаты, заглянул на кухню, выбежал на балкон. Его аквариум!.. Набитый доверху маринованными баклажанами он стоял в углу балкона, прикрытый доской, на которой лежал гнет — круглый булыжник. Он схватил булыжник и швырнул в баклажаны. Толстое стекло с глухим треском лопнуло, темно-красный винный уксус залил балкон.

Глубокие бархатные колодцы наполнились влагой. Но он не заплакал. Он мечтал: у него будет большой круглый аквариум из толстого стекла на металлической подставке, на дно он насыплет желтый речной песок, наполнит чистой водой; в аквариуме будут жить пестрые гуппи с колышущимися хвостиками, быстрые черно-бархатные моллиенезии, полосатые тернеции, красный меченосец с сабелькой в хвосте… И непременно гурами, спокойные умные гурами, с темными пятнышками по бокам, похожие на кусочки перламутра.

1963

Перевод И. Печенева.

Во дворе лаяла собака.

Оставив чертежную доску, я подошел к окну. Обильно шедший вчера снег посерел. Вислоухий спаниель, выведенный на прогулку, гонял по двору голодных воробьев, искавших корм, и с наслаждением лаял на них. Воробьи то взлетали на голые ветви, то садились на железные решетки подвалов, но избавиться от шумного, заливистого лая сытой собаки никак не могли.

Тяжелые, отвислые уши собаки едва не касались земли, комок короткого хвоста трясся от удовольствия.

Хозяин собаки — старый пенсионер с коротко подстриженной седой бородкой. Ему лет семьдесят, а может, и больше. Иногда встречаю его. И вот вчера тоже, — увидев меня, остановился.

— Как, уже десять лет сыну?! — удивляется он. — Да, — вздыхает, — годы бегут!

И непременно вспоминает моего отца. На сей раз тоже:

— Да пойдет впрок твоему сыну имя деда. Хорошим человеком был покойный…

В такой вот снежный день умер мой отец. Мне было, сколько сыну теперь.

Из другой комнаты доносится голос жены:

— Что за почерк?!.. — Сын получил очередную тройку, задача решена верно, но зато почерк!.. — Какой же ты редактор?

Дня два назад сын, вбежав домой, бросил с ходу: «Меня редактором выбрали!..» Оказалось — стенной классной газеты: у него «редколлегия», четыре «помощника».

— Редактор!.. И кто додумался тебя избрать?

Мне было бы обидно, я б вспылил.

Старик медленно прохаживается по двору, иногда останавливается, поднимает голову, внимательно смотрит на очищающееся от туч небо.

Я возвращаюсь к чертежному столу.

Линии на листе тонкие, ясные…

Мой отец мечтал стать инженером, человеком «твердой профессии». «Стану инженером сам, потом тебя по своим стопам!»

А мне еще шагать и шагать: был бы отец жив сегодня, все еще не увидел бы меня инженером.

Линии… Вот вам короткий путь — чистая, ясная линия, — идите по ней, никуда не сворачивая!..

Снова слышу голос жены:

— Не знаю, где сегодня блуждают твои мысли? Что это за почерк? Пиши снова! — И слышу, как рвется тетрадный лист.

Кто не хочет, чтобы сын учился хорошо?

И отец мой хотел, чтобы я стал отличником. Хорошо помню. Однажды я в четверти получил тройку, единственную. Побоявшись гнева отца, мать спрятала меня у тетки. Два дня я не показывался на глаза отцу. А он горячился: «Где этот Байрам? Перед всеми меня опозорил в школе! Я готов был провалиться сквозь землю!» Отца я помню, но лицо его не очень ясно представляю. Часто я видел отца хмурым, задумчивым. Тяжелая у него была работа. И вся жизнь его была не из легких. В двадцать лет — революция, Баку, советская власть. Потом Чека. Борьба с классовым врагом. Раздача домов богачей беднякам. И мы теперь живем в бывшем банкирском доме известного азербайджанского миллионера. Да, время было сложное, грозное. Но иногда, придя домой обедать, отец брал в руки тар, долго его настраивал. И начинал играть. Чаще всего звучали народные мелодии. Задушевную лирическую песню сменяли мужественные, стремительные… Тар в руках отца будто говорил. Отец, казалось, успокаивался, его взгляд теплел. И теперь, когда я слышу звуки тара, я вспоминаю отца, вижу его снова, чувствую, какие думы проносились в его голове, когда он играл, прижав к груди тар. Помню, однажды отец пришел домой и сказал шепотом матери, что арестовали ее двоюродного брата. Он видел, как его вели на допрос…