Год удачный, интересная поездка в Брест с одноклассниками, и даже поклонник со странным именем Мамиш. «Можете звать меня Мамиш». — «Что это, Мамед?» — «А вы зовите Мамиш». В Москве Мамиш специально пришел проводить их на Курский вокзал, и она помахала ему из открытого окна вагона, и Мамиш уже жалел, что взял билет в Ашхабад и не едет с нею в Баку.

Он дважды приходил в университет и на турецком отделении среди первокурсников ее не нашел. А потом случайно встретил. «Я вас искал». А она возьми да уколи: «Еще скажете, что из-за меня уехали из Ашхабада!» Куда девалась ее уверенность? «Поступите на будущий год… А я вас действительно искал».

В саду Революции, за филармонией, как-то повстречался им Хасай, дядя Мамиша. «Непременно поезжай в Баку, сделай, как мама велит. Хасай тебе во всем поможет. Там моя комната есть». И тут на глазах растерянного племянника его дядя изменился: в голосе появилась вкрадчивость, в глазах ласкающая, притягивающая теплота. Мамишу даже страшно стало за Р, и он мгновенно понял, что может потерять ее. Она тоже почему-то растерялась, но быстро справилась с собой и, аллах знает, как ей это удалось, сразу же уловила избранный Хасаем тон, подстроилась под него. Хасай говорил о сущих пустяках, но с такой доверительностью и проникновением. Холодный озноб прошиб спину Мамиша. У Хасая умелая хватка. Он обволакивал, будил в девушке непонятные ей самой чувства. То, что Р понравилась, было приятно Мамишу только в первое мгновение. Но тревога не покидала его все последующие минуты, пока они стояли в тени деревьев сада Революции. Приятно, что выбор был одобрен, но страшно, что ты ее, оказывается, не знаешь, что ее могут на твоих глазах в ясный день при людях смутить, взбаламутить. Мамиш думал, что за месяц-другой узнал ее, а тут на лице растерянность, робость, какое-то оцепенение сковало, и она долго потом оставалась рассеянной. Хасай, говоря с нею, отключил Мамиша, как-то изолировал Р, погрузил в свой, только для них двоих созданный микромир.

А через несколько месяцев Хасай спросил:

— Чего не женишься, Мамиш?.. Да, кстати, я тогда тебя в саду Революции встретил, видитесь?

И прежняя тревога зашевелилась в Мамише. Ему вспомнились и взгляд Хасая, и бархатистые нотки в голосе. Мужественное, властное лицо, руки, знающие нечто интимное и запретное. Да, это он, Хасай, разбудил в ней такое (значит, было что будить, а Мамиш не сообразил), что она не захотела больше видеть Мамиша. Открыв ее для себя, Хасай закрыл ее для Мамиша. Может быть, он и преувеличивает, но именно это стало ему отчетливо ясно в тот момент, когда дядя вдруг невзначай вспомнил:

— Да, кстати, где она?

у тебя!..

Они и не ссорились вовсе — разошлись, забыв назначить день следующей встречи. И все. Просто и ясно, как с тем закрывающимся с последним лучом солнца листком странного дерева, под которым они потом сидели. Хасай закрыл Р на ключ и ключ в карман. Ищи-свищи теперь тот ключик.

— Жаль, жаль, — задумчиво произнес Хасай, видя, что племянник молчит. — Хорошая девушка, по-моему.

тебе лучше знать!..

«А я тебя искал». Неужели и с нею — как со всеми? Надо было, как со всеми?

— Что с тобой?

— Ничего. — А сама, как в лихорадке.

— Малярия у тебя?

— Какая малярия?! — И злость в голосе.

— Может, обнять тебя?

— Попробуй. — Взял за руки, а она дрожит. Прижать к груди? Но такая хрупкая. Руки никак не решались. Еще обидится.

— Не простудилась?

— Нет! — резко ответила и встала. — И провожать не надо! — Осунулась, бледная. А матери, как только дочь придет домой, и спрашивать не надо: «Уж не влюбилась?» Она и не спрашивает, только советует: «Тебя каждый полюбит, а ты не увлекайся!» Встала и ушла, а Мамиш сидит ошарашенный: «И провожать не надо!» А потом: «Иди же, что ты стоишь?» — крикнула она ему. Он к ней, а она как увидела его рядом, снова раздражение в ней поднялось. «Не провожай!» Договорились идти на пляж. «А как же завтра?» Он прождет ее, позвонит без толку домой к ней, простоит у ее дома до полуночи, недоумевая, где же она, и уйдет, отойдет, отдалится от него Р. На террасе над садом прохаживается милиционер. Остановился, смотрит сверху на одиноко сидящего человека, а ну как спросит: «Эй, молодой человек, что вы там делаете?» Когда сидели вдвоем, и милиционера не было. В поезде кто-то на нижней полке рассказывает, а Мамиш лежит на верхней, смотрит на пробегающие чахлые деревца, а поезд мчится все дальше и дальше на запад, к границе. «Они и сами не любят, когда церемонятся», — назойливо говорит тот, внизу. И Мамиш вспоминает, как в первый раз, во тьме, ни лица не запомнил, ни глаз. Только голос: «Ну?!» Ни волнения в голосе, ни нетерпения. «Иди же!» И потом: «А ты очень впечатлительный».

«Хасай тебе во всем поможет, — писала Тукезбан Мамишу по адресу «полевая почта». — Возвращайся непременно в Баку». Путь домой был кружной, через Ашхабад. И Хасай помог. Очень хорошо помог. И встретили его, и на работу он устроился, а еще через неделю Хасай пир закатил в честь Мамиша: «Всех друзей позови!..» А потом позлорадствовал, но безобидно:

— Это тебе не кязымовское угощение! — Хасай еще в первый раз, как встретился с Кязымом, невзлюбил его. А теперь тем более — родную его сестру, Тукезбан, оставил, хотя не поймешь, кто кого оставил, Тукезбан такая упрямая, не договоришься с нею.

отца моего не трогай, не надо!

— Ну что, — улыбается Хасай, — верно я говорю? Это тебе не кязымовское угощение: мясная тушенка в ржавой банке и походный котелок!.. — Чего спорить с Хасаем? И младший дядя, Гейбат, вслед за Хасаем:

— Ко мне давайте, у меня двор большой, на всех места хватит, всех друзей своих позови!

Хасай прослезился — какие у него братья! И сын красавец, и племянник — их стать, их кровь! Сегодня Гейбат угостит, завтра Ага, средний брат, а над всеми над ними — он, Хасай, всем за отца. Мамиш пригласил свою бригаду.

— И это все?! — на лице Гейбата, всегда таком неподвижном, застывшем, изумление.

Мамиш растерялся.

— А что? Мало?

— Да нет, — пожал плечами Гейбат. — Я думал, дюжины две пригласишь… Но лучше меньше, зато настоящие друзья! Ничего, — успокаивает Мамиша Гейбат, — располагайтесь как дома, гость — самое дорогое для меня!..

И уже отброшен нож с темным сгустком. Даже издали чувствуется липкость крови, и шкурка барашка белеет, красная полоска на шерсти.

— Ну как, сын Кочевницы, доволен? — Хасай кладет руку на плечо племянника. — Пировать так пировать. Это тебе не кязымовское угощение!

при чем тут отец?!

И Мамиш вспоминает, как мать упрекает Кязыма: «Да разве так мясо режут?! Ты бы у Хасая или Гейбата поучился!» — «У Хасая! У Гейбата!» — передразнивает Кязым… Это Кязым и Тукезбан в честь сбора семьи решили в Ашхабаде приготовить шашлык. «Кто же так режет мясо? А ну-ка отойди!» И ловко, быстро — раз, раз, раз и куски мяса не крупные, но и не мелкие. А потом в Якутии пировали в честь Мамиша. «Эх, в Баку бы сейчас!..» — размечталась тогда Тукезбан. Но Кязыма на сей раз не ругала, потому что один запах шашлыка чего стоит!.. И дым ест глаза, но комары не кусают.

— За великий народ в лице Сергея! — говорит Хасай.

— Я только верховой! — щеки у Сергея красные, уши горят (станет его слушать Хасай, сказал — выпили).

— За мудрый народ в лице Арама! — Это Ага.

— Он у нас моторист. — Мамиш доволен, что вся бригада здесь и угощает их его родной дядя.

— Тем более за него, раз моторист!

— И корреспондент, — тихо добавил Гая, их мастер.

— Тем лучше, поможет когда надо! — Тоже Хасай.

— Пропагандист Морского! О винограде на привозном песке, о выставке роз на нашем нефтяном острове и так далее! — Это Мамиш, а потом шепчет Хасаю: — Надо бы и за мастера, за Гая!

— Знаем, знаем, но Гая подождет, он наш! — У Хасая свои соображения, тем более что людей — раз-два и вся компания, он и не такие застолья вел.

— За наш Дагестан!

— Ваш, да наш! — вставил Расим, и в больших глазах у него и удивление, и вызов, и ожидание ответного удара, и готовность спорить.