Портфель полегчал, но не очень. Не люблю таскать грузы. Конечно, грех было называть грузом целебный ароматный напиток, не просто расширяющий сосуды, но придающий самой жизни новые краски, если уметь, конечно, им пользоваться.
Из министерства поехал в проектный институт. С ними еще год назад мы заключили договор, перевели кучу денег, чтобы они помогли нам заменить старую поточную линию на более совершенную и перспективную. Идея была отличная, проект составлен и одобрен, в планах нового года мы заявили продукцию на основе уже усовершенствованной системы, но дело не двигалось, и к работе еще не приступали. А все потому, что чертежи были всего-навсего в одном-единственном экземпляре, а нам нужно было четыре.
Руководитель лаборатории проектного института встретил меня, мало сказать — тепло или горячо: по-братски. Обнялись и расцеловались, а узнав, зачем я приехал, сразу сник. Махнул рукой, сидит кислый, настроение неважнецкое. А что поделаешь? Стали внедрять новую систему на опытном заводе, всплыли десятки недостатков, комиссия составила акт, работы приостановлены, сейчас устраняют неполадки, в чертежи вносятся изменения. В конце года можно будет приехать и забрать сколько угодно экземпляров чертежей. Конечно, можно было бы снять копии со старого экземпляра, который у нас есть, но чертежей не один и не два листа — четыре толстых тома, каждый в десять фунтов! Часть оборудования нами была закуплена, для приобретения остальной было дано распоряжение — письмо Пал Палыча у меня в кармане! Я сказал об этом руководителю лаборатории, а он ответил: «Прекрасно. Оборудование вам понадобится в конце года».
Но мы же демонтировали старую линию, чтобы начать сборку новой!
Работа не доведена до конца!
Нельзя ли, дорогой Костя, недочеты исправить собственными силами? Самим!
Руководитель развел руками и вздохнул. Рад, мол, помочь, да не могу: у комиссии есть акт, пока к работе приступать нельзя.
Единственное, что он смог сделать для меня, и то по дружбе, — так это ознакомить с актом на ста страницах. Недостатки были указаны крупные, однако мы смогли бы своими силами и своим провинциальным умишком устранить их в процессе сборки новой линии.
Ведь в экспериментальных условиях новая система прошла испытание, получила высокую оценку!
А теперь жди до конца года. А у нас времени нет, ибо план нового года утвержден и мы — как удержишься? — растрезвонили о новой крупной реорганизации… Заметки, интервью… «Как сообщил нам директор Нияз Ниязбекович Ниязов…» Вырезай — и в рамку! Вся задержка за дополнительными старыми чертежами. Выручай, Костя!
А что Костя может сделать? Он мне друг, брат, но акт есть акт!
Из института направился на завод. Портфель заметно похудел.
Мне дали твердое слово, что оборудование пошлют на этой неделе. И на том спасибо. Я пообедал в заводской столовой: люблю сосиски, хотя их теперь мало кто любит, в целлофане.
Надо было позвонить на наш завод, посоветоваться, как быть. Если бы удалось выписать существенные недостатки, указанные в акте, да заполучить новые экземпляры, мы пошли бы на риск, продолжили бы работу. Ведь идея осталась в силе!..
В третьем часу, прежде чем звонить по автомату, зашел в кондитерский магазин. И как раз торговали индийским и цейлонским чаем. Опустевший портфель снова разбух.
И с автоматом мне повезло. Почти никого. Позвонил в Баку, директора на месте не оказалось, говорил с заместителем Мир-Мехти, неизвестно за что прозванным Святым. Но ничего путного из его советов мне уразуметь не удалось. Святой твердил лишь одно: возвращайся, посоветуемся, найдем нужным — снова пошлем… Глазок автомата показывал ноль, я не опустил следующую пятнадцатикопеечную, и разговор наш прервался. Возвращаться не хотелось. Бестолковый телефонный разговор заметно испортил мне настроение. Я вышел из кабины и вдруг вспомнил о вчерашнем телефонном звонке. Кто же это мог быть? Дурные предчувствия стали одолевать, волнение перешло в беспокойство. Кто-то словно подсказал: «Позвони матери!» Я наполнил ладонь пятнадцатикопеечными монетами, пришлось стать в очередь — народ набежал. Медленно тянулось время. А я разволновался не на шутку. Я думал о матери. Когда я уезжал, она жаловалась на сердце… Воображение рисовало мрачные картины, бог знает что мне мерещилось!.. Подошла моя очередь.
В трубке я почему-то услышал голос брата, а не матери. В груди похолодело. «Почему он у нас, а не у себя дома?!»
«Асаф? Ты?! А где мама?»
«Мама… — и умолк. — А что случилось?»
«Где мама?» — крикнул я в трубку.
«Почему кричишь, что случилось?»
«Беспокоюсь!»
«Слава богу! — взорвался брат. — Ты человек или кто? Вчера весь день о тебе говорили. То и дело мама о тебе спрашивала…»
«А что с мамой?»
«Ничего… Почему ты не звонил?»
«Вот и звоню».
«Не мог сразу позвонить?»
«Но что случилось, Асаф?»
«Ничего… Мама весь день тебя вспоминала, даже велела, чтобы я узнал номер твоего телефона. Я обзвонил всех…»
«И узнал?»
«А как же? Узнаешь!..»
«Кто сказал?»
«Мать же беспокоится!»
«Но что случилось?»
«А что еще должно случиться?» — он умолк.
«Алло! Алло! Асаф! Почему ты молчишь? — Подряд я опустил в автомат три монеты. — Алло!»
«Не кричи, я слышу тебя».
«Ты не договорил. Что же все-таки случилось?»
«Я же тебе говорю, ничего! Ты не беспокойся, заканчивай свои дела и возвращайся… Ей-богу, ничего не случилось», — старался он меня успокоить.
А я все больше волновался, чувствуя, что брат от меня что-то скрывает. Но что?
«Скажешь ты, наконец?»
«Вчера мама все о тебе говорила».
«А скоро она придет?» — спросил я, чтобы услышать нечто конкретное.
«Не знаю… — сказал он уклончиво. — По-моему, придет поздно. — Он явно уходил от прямого ответа. — Больше не звони. Я скажу, что мы с тобой поговорили…»
Ничего себе — успокоил, называется!
«Может, завтра мне выехать?»
«Как хочешь…»
«Ты что-то скрываешь, а у меня сердце разрывается от беспокойства!»
«Я же тебе говорю, что ничего не случилось, ничего!»
В общем, говорили долго, но ничего толком я не узнал. Наверняка что-то случилось. Тянул, уклонялся. И почему она должна поздно приходить домой? Где ей задерживаться? Почему мне больше не звонить? Ничего не понимаю! Дверь кабины отворилась.
— Товарищ, ну сколько можно попусту разговаривать? Имейте совесть! — на меня сердито смотрел старик. С седой бородкой. Молодому бы я ответил, а что со старого человека возьмешь? Я вышел и, поставив свой портфель на стул, вытер пот со лба.
Голова разболелась. Нет, определенно что-то случилось, скрывают от меня. И сомнений быть не может!
Был пятый час.
6
Как осилите вы те высокие горы? Те высокие, остроконечные горы? Те высокие, снежноголовые горы?..
Из народного сказания
Очнулся я у кассы Аэрофлота, и народу — никого. Я машинально спросил, есть ли билеты.
— На завтра?
— Нет, на сегодня.
Не знаю, как эти слова вырвались у меня, но я сказал так решительно, что кассирша не смогла отказать мне, все же нашла один билет. На вечерний рейс.
Было без пяти пять.
Я взял такси, заехал домой, быстро собрал вещи и на этой же машине поехал на аэродром. Меня словно торопили.
И лишь в самолете я вспомнил о свидании. Не суждено, значит.
Закрыв глаза, я впал в забытье. Гул моторов клонил ко сну. Вдруг я вздрогнул: ключи! У меня в кармане остались ключи от квартиры! И расплатиться забыл. Надо дать телеграмму. Заплачу в следующий свой приезд. И командировочное удостоверение пошлю по почте, чтоб отметили и прислали.
Впереди плакал ребенок, и матери никак не удавалось его успокоить. Она вся извелась, волосы прилипли к ее потному лбу, щеки пылали. С чего бы ему плакать? Уж не заключен ли какой смысл в его слезах? Вот и сосед мой, здоровенный верзила, обросший жесткой щетиной, — чуть что, качнет или тряхнет, душа в пятки и с губ срывается молитва: «О аллах, сохрани нас, рабов верных! Да ослепнет тот, кто не верует в твою мощь!» Бесили меня его глупые причитания. Сидит, крепко прижав к груди черный плоский чемоданчик, расстаться с ним боится. Уж не набит ли деньгами? Приехал, распродал свои цветы, набил чемоданчик и трясется над ним. И я набит мрачными предчувствиями, и мне не легче. Время от времени сосед причитает: «О аллах!..» Уж не знак ли чего?
