— Не позволим никому!

«Ай да Мамиш! — мигает Гейбат Аге. — Ай да племянник!..» И Гюльбала будто смотрит на Мамиша: «Что же ты? — И далекое-далекое: — «Чего же ты молчал, там бы и сказал!»

с бритвой осторожнее, не задень тела!

Одной рукой Гюльбала тянет шелковую рубашку, а другой держит бритву, разрезает полосками шелк. Мамиш затаил дыхание.

осторожно бритвой води!

А Гюльбала не спешит; молча наблюдает за его движениями Мамиш.

хватит, что ли? пока кровь не пролил!

Но Гюльбала повернул того к стенке и разрезает рубашку со спины, с лопаток; лишь раз то ли вздрогнул тот, то ли мурашки по спине пошли.

задел, что ли, что за человек ты? оставь хоть спину!

И спина исполосована и шелковая рубашка полосками треплется на ветру, как ленты бескозырки.

Гумматов молча закончил составление протокола, прерванное приходом Хасая:

«…Братья Ага и Гейбат Бахтияровы учинили противозаконную расправу над племянником, сыном своей сестры Магомедом Байрамовым, а последний, в свою очередь, позвал на помощь дружков из бригады, которые, а именно: Дашдемир Гамбар-оглы, Арам Аллахвердян, Сергей Анисимов, Расим Гамзаев и Селим Аждаров, учинили недозволенный дебош, избили инвалидов войны, вышеупомянутых братьев Бахтияровых…» Милиция просила, в частности, нефтепромысловое управление «принять меры общественного воздействия на членов бригады коммунистического труда вплоть до лишения их (хотел премии, да раздумал) в порядке наказания этого высокого звания». Прочел, подумал и между «порядком» и «наказанием» вставил еще слово: «временного»; еще раз перечитал и остался доволен протоколом — и палочка, как говорится, цела, и шашлык не сгорел.

Дядей отпустили. Куда идти? Ясно, куда, на работу. Дня два не будут людям на глаза показываться, помощники и у того, и у другого есть. Потом, задержав немного, выпустили Мамиша и его товарищей.

И тут вдруг Саттар.

— Арам?!

Смотрит, а рядом Мамиш.

— А, и вы здесь…

Мамиш удивлен: откуда Саттар Арама знает? Арам мнется, неудобно, дойдет до Христофора, невесте потом объясняй.

— Да вот дрались… Сам узнаешь!.. — и быстро уводит ребят, а Мамиш уходить не хочет. Стоят, смотрят друг на друга.

— Ну вот, мы еще раз с вами встретились. Не рады?

Какая уж, к черту, радость? Но почему-то повеяло на Мамиша таким теплом, будто знает он Саттара давным-давно.

— Мамиш, чего ж ты? — нетерпеливо зовет его Селим.

— Надо идти.

А Саттар Мамиша не задерживает. Только руку ему крепко-крепко жмет.

— Я думаю, это у нас не последняя встреча… Нет, нет, я вовсе не о деле!

Непременно!..

Ребята ушли, а Саттар — в милицию; он уходил по заданию и снова что-то важное мимо прошло. Читает протокол, другим следователем составленный, и ничего понять не может: за что они Мамиша? Поди, свяжи то и это дело; случайность? «Мамиш, Мамиш…» У Саттара последнее время часто так, с опозданием; так и жизнь пройдет, ничего толком не сделаешь.

Арам торопит ребят. А куда им спешить?.. Да и Гая не может идти так по улице, тенниска разорвана; он одевает рубашку Расима, Расим остается в шелковой майке, которая вполне может сойти за безрукавку.

Что же дальше? Ребята молчат.

— Так нам и надо, дуракам! — Это только Гая мог за всех. — Хорошо ты нам отплатил, молодец!

покричи, покричи, полегчает.

— Вы меня спасли, не будь вас… Не надо сердиться, Гая.

— Ну и учудил ты, Мамиш! — Такой поворот, чисто сергеевский, Мамиш приемлет.

много чего ты понимаешь.

— Чего-чего, а этого, — Арам не может успокоиться, давно не был в такой передряге, да еще в милицию попал, — я от тебя не ожидал!

а чего ожидал, и сам не знаешь.

— Я и сам не пойму, как вышло.

— Ах дураки!

— Что, сами теперь будем драться? Тут поблизости, во дворе мечети, можем побоксовать!

— Да, а как шашлык? — решил Селим их как-то отвлечь.

— Без меня! — отрезал Арам.

— И без меня! — сказал Сергей.

— Тогда и я. — Расим.

— Ну нет! Чтоб еще и шашлык пропадал!.. — та же злость в глазах, но сдерживается Гая, и не поймешь, в гости зовет или задание какое дает.

А в Бузовнах второй костер прогорел и Полад дважды бегал на станцию. Третий разожгли. Как все мясо упрячешь в холодильник? Из того, что не вошло в холодильник, можно по шампуру на каждого, вот и стали жарить. Ждали пятерых, а их шестеро на микроавтобусе прикатило. И пришлось остывший костер снова разжигать, Полад это любит.

Шестым был Али-Алик, а с ним и НОВАЯ ГЛАВА — рассказ о том, как Мамиш и его товарищи ловят машину, чтоб поехать в Бузовны, и встречают на углу Коммунистической и Полухина только что возвратившегося из далекой поездки Али, который уже побывал в угловом доме, но ни Мамиша, ни Хуснийэ-ханум не застал, не торчать же у ворот, зашагал к центру, и навстречу Мамиш; бросился на него, обнял, не отпускает, о Гюльбале думает; и кажется ему, что и Мамиш осиротел, они же всегда вместе, и братья, и друзья. Невозможно поверить, что нет Гюльбалы. Чего он только не перевидел, не перечувствовал за это время; оба взволнованы, замерли, единые в своем горе. Об Али знал лишь Гая, как-то Мамиш ему рассказал. И Гая, и ребята смотрят, терпеливо ждут.

«Вот письмо тебе от матери». До письма ли Мамишу? Сложил и в карман. У Али какое-то лицо незнакомое. Али не Али, другой человек словно. «Ну?» Молчит, глаза подернуты влагой. «Говори же!»

— Нашел.

— Быть не может! Как это нашел!

— Вот так и нашел! До самого Оймякона доехал!

— А где это? — спросил Расим.

— На Индигирке.

— Полюс холода. — Арам все знает.

— Рассказывай.

У Али глаза были раньше какие-то вялые, а теперь внутри что-то вспыхивает.

— Говори же!

— Вернулся, чтобы переехать. Навсегда.

— А как же мы?! — «Бегут, бегут из углового дома… Некогда мощный корабль!.. И Гюльбала, и Тукезбан, и Али…» — Разбегаетесь?

— Что это ты? — не понял Али.

с тонущего корабля?!

Притормозил микроавтобус: «Подвезти?» А потом, когда влезли, говорит им:

— Вижу, все такси мимо — компания большая, а ехать вам куда-то надо, вот и развернулся, думаю, всех возьму.

— Говори же!

— Сразу узнала меня. Столпились вокруг муж ее, дети, это же мои братья, сестра, представляешь себе!

В микроавтобусе трясло, шофер гнал, чтоб успеть и по своим делам.

— Если бы не Хуснийэ!..

— Ну да, что-что, а это она очень даже умеет! — соглашается Мамиш.

а Гюльбала? а моя мать? что же ты о них не скажешь?

— И к матери во мне что-то проснулось будто. Не сказал никто, а я почувствовал, что это она. Только с языком будет трудно.

— Что ты выдумываешь? — возмутился Сергей. — Поживешь там, быстро научишься.

— Вовремя ты нам встретился, твоя помощь во как понадобится.

— Моя? — удивился Али.

— Именно твоя!

Гая смотрит на Мамиша: «Дошло?» И только тут Али замечает: избитые же они! Ну да, ему же сказали, только переступил порог. И Мелахет была очень раздражена, хотя с чего бы? Ей, как уедет Али, забот станет меньше. И смысл сказанного Мамишем, когда садились в автобус, прояснился: «Если твои узнают, что ты с нами, несдобровать тебе!»

Мать боялась, не отпускала его: «А вдруг снова обманут?!» Пусть только посмеют! Неплохо бы попортить кровь кое-кому здесь.

А Гая с Мамиша глаз не сводит: «Понял?» Мамиш отвернулся.

тебе что? и вам всем тоже!

Из-под колес клубится серо-белая пыль, не успевает влететь в машину.

Уговорить шофера отведать шашлык не удалось — спешил, а тут еще ждать надо, когда угли раскраснеются; легче зажечь новый костер, чем разжечь старый.

«О чем это Гая с Арамом? Одного моего слова достаточно! В горкоме… — услышал Мамиш. — При чем тут горком?» И Гая, и Арам смотрят на Мамиша, недоумевают.

— Не в микроавтобус лезть, — говорит Арам, — а туда идти надо было. В горком!..