— Привет, Дин. Не узнаешь? — рассмеялся я.

— Не-а. А должна?

— Егор. Доронин.

— Ёперный театр, котик! — радостно заорала Коваленко. Я поморщился: уже и забыл, какая она громкая. — Сто лет, сто зим. Охренеть как я счастлива, что ты набрал меня.

— А я-то как, — соврал, не моргнув глазом. — Как насчет поужинать вместе?

— С продолжением? — с соблазнительным придыханием поинтересовалась старая знакомая.

— Разумеется, зайка.

— Класс! Чур я место выбираю.

Коваленко со старыми привычками не рассталась. Через полтора часа мы встретились в самом помпезном и дорогом ресторане города, подруга была во всеоружии: крошечное платье на бретелях, мало что отдающее на откуп воображению, красиво уложенные короткие светлые волосы, тонна макияжа, делавшего лицо кукольным и неестественным, длинющий яркий маникюр.

Это тебе не скромная, полная загадок и тайн и какого-то внутреннего достоинства, отчасти даже неземная прекрасная леди, а настоящая хищница, из когтей которой прихрамывая уйдешь. В общем, то, что надо.

Или не надо?

Я заново открыл, какая Дина оглушительная, болтливая, ограниченная и… фальшивая. Заставлял себя смеяться над ее глуповатыми шутками, кивать во время пространных рассказов о себе, своих делах, снабженных тысячью утомительных подробностей, улыбаться одобрительно. И страстно желал одного: поскорее бы уже этот идиотский ужин закончился и мы переместились в гостиницу.

И как, спрашивается, раньше ее выносил? Хотя, помнится, в то время чаще думал и выбирал южным полюсом, не вдаваясь в детали и сантименты.

— Ну а ты как? — спустя, наверное, час после начала устной автобиографии поинтересовалась Коваленко. — Слышала, что развелся.

— Да, — сглотнул я, подавив вспышку бешенства. Совсем не хотелось вспоминать о том, как Нелли предала и отказалась от меня.

— Та малышка, как там ее… Твоя жена, она ничего вроде. Помню, я ржала, когда мать мне эту хохму про нее рассказала.

— Какую хохму? — я напрягся.

Дина рассмеялась, сминая салфетку. Потом, отпив вина из бокала, хитро блеснула темными глазами, наклонилась поближе, будто собираясь поведать мне какой-то секрет.

— Твоя маман вознамерилась тебя женить, кандидатку искала, наверное, года три, но никакая девица ее не устраивала. А потом она нашла твою художницу… Блин, имя ее забыла, но и хрен с ней. Короче, случайно нашла и ввела в семью, начала превращать провинциалочку в Золушку. Но, зная, как ты упрям, очень тонко действовала: сначала прятала ее от тебя, потом заинтриговала, раздразнила, а после устроила вашу встречу. А ты попался как болван. К лучшему, что все развалилось. Терпеть не могу, когда предки лезут в жизнь к детям, ничего хорошего из этого не получается…

Коваленко продолжила трещать, сетуя, как ее «задолбала» собственная мать, но уже ничего не слышал, не улавливал смысл. Уставился в свою тарелку, потрясенный.

Так вот кому обязан своим дерьмовым настоящим и не менее дерьмовым будущим. Вот кто виной тому, что рядом сейчас сидит недалекая отгламуренная блондинка свободных нравов, а не… Кто сделал так, чтобы каждую пятницу обнимался со стаканом, чувствуя себя полным неудачником. Моя мать. Евгения Александровна, пожелавшая чаду блага и причинившая огромное зло. Сознательно «сделавшая» супругу сыну, преподнесшая ее на серебряном блюде. Спасибо, мама! И вот как после таких открытий не примкнуть к стану женоненавистников?

Я с силой сжимал вилку, уже не пытаясь подавить боль и гнев, кровь стучала в висках, мир катился в ад, а Дина все не закрывала рот, погребая меня в отходах своего скудоумия

— Пошли отсюда, — рявкнул, встав с места. Испепелил взглядом оглянувшегося официанта без слов требуя принести счет.

— Но, котик, какая муха тебя укусила, — заныла Коваленко, — я еще не доела. И десерт…

— К херам десерт! Мы уходим.

Подружка на одну ночь вскинула в удивлении брови, но, видя, насколько зол и решителен, засобиралась. Ехидно намекнула, мол, совсем себя запустил и она полностью готова занятья моим «расслаблением».

С этого момента вечер стал еще дерьмовее. Впрочем, он изначально был дерьмовым, как только пришел домой с работы и путем самокопания обнаружил, что мне надо не в бар, а потрахаться. Я продолжал кипеть всю короткую дорогу до гостиницы, по пути в номер, мысленно костерил свою мать, Нелли, реальность, в которой сейчас вынужден разложить на постели не ту женщину.

Блестящие оранжевые когти Дины вонзились в меня сразу же, как за нами закрылась дверь номера. Она, сминая мою рубашку и царапая затылок, потянулась к губам, но отодвинул блондинку подальше и поторопил:

— Разденься для меня, хочу увидеть твое тело.

— Как скажешь, котик, — мурлыкнула в ответ, облизала губы, по нотам отыгрывая соблазнение.

— Не называй меня так, — скрипнул зубами. — Чертовски бесит.

— Ну будешь Жориком тогда, — хихикнула подружка и отошла к креслу, а меня передернуло.

Бешенство и чувство гадливости все не унимались. Мысленно отмахнувшись от них, сел на кровать, наблюдая за Диной. Она, пританцовывая, виляя бедрами, с развратной улыбочкой, почему-то рождавшей во мне тошноту, ухватилась за бретельку платья, потянула ее вниз, потом другую. В притворной скромности придержала одеяние на груди, призывно облизала губы, глядя на меня, а после позволила ткани скользнуть вниз по телу, обнажая грудь без белья.

Очень умело, профессионально, Коваленко бы в стриптиз-клубе выступать. Или не потянет задачу возбудить мужиков? Вот он я, например, сижу, смотрю на нее, игриво водящую руками по телу, и чувствую себя точно выключенная лампа — ни проблеска, ни смысла. Черный провал пустоты. Бля, когда уже, наконец, дадут электричество и на мне даже волосы дыбом встанут, молчу уже про член? Почему его так сильно волнует недоступная ныне женщина и совсем не трогает эта блондинистая шлюшка?

Шлюшка…

«Заткнись и убирайся к своим шлюшкам! Удивительно, что ты не трахаешься сейчас, как кролик, а сюда приперся», — вдруг ударила в мозг фраза, произнесенная звенящим от гнева голосом Нелли. Я замер.

Чья-то милосердная рука внезапно отмотала время и вернула меня на неделю назад. И увидел себя, с затуманенной головой пробирающегося к постели Элеоноры, одетой в короткую майку, больше открывавшую, чем скрывавшую. Жена разрумянилась, темные волны волос взъерошены, большие глаза пылают негодованием, а рука метает в меня подушку за подушкой…

«А ты по себе судишь? Может, сама развелась, чтобы трахаться со всеми подряд?»

Пощечина обжигает щеку. Разозленный, бросаюсь на нее, прижимаю к матрасу, потом целую, целую, спятив от страсти… О боже! Святые небеса… Нелли верхом на мне, мы занимаемся любовью, жадно, жарко, ненасытно…

Это не было сном, не было фантазией. Все случилось на самом деле!

— Жорииик, — пропел мерзкий голос в мое ухо, а рука с острым маникюром накрыла бугор в штанах.

Я очнулся, сфокусировал взгляд на искусственном лице Дины, оставшейся в одних трусиках и туфлях.

— Ты странный какой-то. Чего ты хочешь?

Черт дери, снова этот философский вопрос! Он осточертел, определенно.

Я брезгливо убрал ладонь со своей промежности, провел рукой по волосам, спросил задумчиво:

— Ты не знаешь, тут есть поблизости магазин с выпивкой?

Коваленко хлопнула глазами от удивления, отодвинулась.

— Эмм… Вроде есть. А что случилось, котик?

Эта женщина отвратительна. Но сейчас надо разобраться с еще более отвратительной представительницей слабого пола.

— Мне надо идти, — произнес вместо ответа, поднявшись с кровати, и устремился к двери. — Приятного тебе вечера.

Уже через пятнадцать минут я сжимал в руке бутылку водки, понимая, что именно этого момента и ждал, стремился к нему, торопил наступление и жаждал. Причем всю неделю.

***

Около полуночи. Темно, тихо, спокойно. Я, улыбаясь от уха до уха, неслышно шагал по коридору в бывшей квартире.

Элеонора Романовна Вишневецкая успешно сводила меня с ума в течение всей этой недели. Мозг приказывал забыть, причислив пятничное приключение к сонму фантазий, а член не соглашался, намекая: пьяным меня не ждут, но про трезвое состояние не оговаривалось.