Дези задержалась возле одного семейства, развалившегося под навесом. Она достала из кармана новенькую упаковку галет и небольшой мешочек сушеной фасоли и со звоном бросила свою скромную подачку в миску, стоявшую на коленях у заснувшей сидя женщины. Та кивнула, не поднимая головы. Дезире бросила вопросительный взгляд на Рема, чтобы проверить, нет ли в его глазах осуждения. Все-таки, в эмалированную миску упал хороший по меркам их общины обед, а попрошайки у крематория регулярно получают неплохие угощения от скорбящих.

Но Рем только кивнул и поторопил ее. Они потопали дальше по выбеленным солнцем улицам. С рекламных щитов на них смотрела одинаковая улыбчивая физиономия девицы с белой кожей, которая крикливым шрифтом с завитками напоминала о необходимости пользоваться солнцезащитным кремом даже в пасмурный день. Тот идиот, который купил эту рекламу, должен был знать, что в Нижнем городе дом проще купить, чем этот их крем. Домов хотя бы хватает.

Вообще, вся жизнь в Нижнем городе была абсурдной. На первый взгляд он напоминал муравейник с кривыми домами, лепившимися друг к другу в поисках хоть какой-то поддержки, прямо как люди, которые жили в них. У них была крыша над головой, но почти никогда не было еды. У них были работы, но не было денег, зато был страх этой работы лишиться. У них был пляж прямо рядом с домами, но не было моря, только безжизненная дюна.

Хотя море как раз-таки было. Фелиз его даже застала, когда была совсем ребенком. Когда-то Лас-Риас был просто портовым городом на скалистом побережье океана. Тут было полно людей со всего мира и они в основном занимались тем, что рубили лес и отправляли его на кораблях по всему миру. Дорубились. Если не вдаваться в подробности, то по планете прокатилась парочка экологических кризисов, потом экономический, потом опять экологический, и они пришли к тому, к чему пришли. Вместо сотни с чем-то стран и миллионов городов на всех континентах у них осталось только с десяток городов государств. Там, где был океан, осталась мутная лужа, на месте лесов — пустыня. В некоторых частях света даже крысы сдохли. А люди выжили. И непонятно, кому повезло больше.

Одним из таких городов-государств был Лас-Риас. Он торговал всеми видами стекла для создания биосфер. Ну, как «он». Торговал Верхний город, расположенный на вершине горы с нахлобученным на него стеклянным куполом.

А Нижний город предоставлял людей, которые будут работать на плантациях и фильтрационных установках под другими такими куполами. Вот только была проблема. У Лас-Риаса был заложен предел объемов производства. Он не мог вырастить больше бобов или построить больше куполов — ученые посчитали, что это как-то повлияет на состояние окружающей среды. А вот люди плодились и размножались. Их становилось все больше, а работы — нет. Поэтому вскоре, чтобы купить себе обед, ты должен был работать без сна и отдыха трое суток. Еды не хватало. Шмотки донашивались и перешивались. А Верхний город доверял все больше работы роботам и искусственному интеллекту.

Но Нижний город это не то, чтобы беспокоило. Жители ходили на работу, вечером — по барам. Скупали барахло с помоек Верхнего города и ждали, когда богатеи спустят со своей горы очередной грузовик «гуманитарной помощи», по-другому известной как Витамин Х12. Одной белой таблетки было достаточно, чтоб вспалывать грядки на плантации двенадцать часов кряду. Государство словно сказало: «Хотите работать — работайте». И все с радостью жрали эти витаминки и пахали. А иногда просто жрали. Без пахоты и работы. Их же все равно бесплатно раздавали.

Когда таблетки появились, Рем еще не очень разбирался в витаминах, несмотря на все усилия Фелиз. Он знал, что витамины нужны и содержатся в овощах и фруктах, но ни от одного яблока у него так сердце не заходилось, как от половины несчастной белой таблетки. Когда Фелиз поймала его с этой дрянью в руках, то отметелила с силой, неожиданной для сорокалетней женщины. Она что-то говорила про наркотики, но, когда дела стали совсем плохи, и сама начала подъедать таблетки. И ему разрешила. Просто нарисовала схему, по которой можно было пить таблетки и спать так, чтобы организм не помер от истощения. Пока эта схема работала. Их семейка, благодаря разработанному матерью графику сна, смогла сохранить человеческий вид.

Но что дальше?

Рем ускорил шаг. Перед глазами, как ниспосланное свыше виденье, стоял их дом с крышей из солнечных панелей и белеными стенами. Ему вдруг показалось, что по какой-то причине из дверного проема с минуты на минуту выйдет мама. Не вот это белое безликое тело в саване, а как она любила — в широком платье с самодельном рисунком, с платком в волосах и этой ее улыбкой, маскировавшей всякую усталость. Рем нервно сморгнул и покрепче перехватил пакет с прахом. В ушах застучала кровь.

Он и не заметил, что Дези, в противовес ему, совсем замедлилась, а несколько шагов спустя и вовсе остановилась, как вкопанная.

— Рем, подожди.

— Давай быстрее, Дез.

— Я не могу, — сказала она и вдруг начала рыдать прямо посреди улицы. — Пока мы не зашли, мне кажется, что она все еще там.

Шумный вздох и снова рыдания. Потом опять вдох в попытках успокоиться. Почти получилось. Полные губы растянулись в улыбке, но слезы пробивались, как помехи.

Рем обреченно помотал головой, стараясь затолкнуть ворочавшуюся под горлом тошноту обратно в живот. Потом подошел к сестре и, взяв за плечо, притянул к себе. Дез вцепилась в насквозь мокрую футболку и принялась выть, трястись и всхлипывать. А Рем стоял рядом, словно не хотел смущать. Он снова и снова переводил взгляд то на кудрявую голову Дези, то на их дом в конце улицы.

И тут до него дошло.

Теперь там будут жить только они вдвоем.

Никто больше не заставит их брать выходные так, чтобы хотя б раз в неделю устроить семейный ужин.

Никто не будет ругаться из-за оставленного на столе хлеба.

Никто не расскажет историю о жизни в старые времена, когда океан еще облизывал этот берег. Никто не будет петь старые песни прокуренным голосом и готовить кашу в микроволновке.

Никто не подбодрит своим неизменным: «давай через “не могу”».

Фелиз Домингос-Сальва ушла навсегда.

И Рем заплакал.

Рем проснулся с полпинка. Буквально.

Когда он распахнул глаза, Дези заносила уже покрасневшую ногу, чтоб еще раз поддеть носком его ботинок.

— Да встал я, встал, — пробурчал молодой человек и, в подтверждение своих слов, оторвал задницу от набитого мягким мусором мешка, служившего ему и креслом, и зачастую, постелью.

За несколько часов сна тело задеревенело, напоминая ноющей болью о том, что он приближается к отметке средней продолжительности жизни и ему (по официальным данным) не так уж много осталось. Спина подтверждающе хрустнула, заставляя пожалеть о том, что он вообще предпринял попытку поспать. Если бессонница его не доконает, то это сделает разваливающийся позвоночник.

— Я не могла добудиться тебя полчаса, — надула губки Дезире и бухнулась на второй такой же пуф. Загорелые коленки оказались на уровне головы, и вся ее поза со скрещенными на груди руками делала Дези больше похожей на ребенка, чем на взрослую. А взрослеть уже было пора.

Рем встряхнулся. Трекер, подключенный к единой системе здравоохранения Лас-Риаса запищал, выводя на экран информацию о сне: четыре часа, из них глубокого сна только двадцать минут, при немедленном употреблении витамина Х12 можно приступать к работе. К счастью, у Рема был выходной на целые сутки.

Он взмахнул рукой, и экран заморгал, выводя последние новости, сводки погоды и сообщения. Около десятка человек, кто близко общался с их семьей, успели выразить свои соболезнования и в тревожной торжественности поприветствовать Рема как нового глазу их скромного семейства. Кто-то в надежде напроситься на приглашение на поминки тратил кучу символов, чтобы напомнить, какой замечательной, смелой и «своей» была Лиз. Не то, что большинство фиф из Верхнего города, которых тридцать лет назад первыми выгнали после забастовки врачей.