Мысль я додумать не успел. Сознание обволокло чернилами и выкинуло из тела.

Внимание, начат процесс поглощения скверной

Вас поглощает скверна

«„—“»

Внимание, благодаря достижению «???» процесс поглощения прерван

Внимание, частица Вашей души осквернена

— Это последнее животное, древнейший, — сказал вождь, когда ко мне подвели барана. Лежащие рядом две тушки с белой густой шерстью намекали, что орки надо мной издеваются.

— Хорошо, — я схватил животное челюстями и запустил магическое исцеление.

— Как твой глаз, древнейший, — услужливо спросил вождь.

— Который из них?

— Который остался с тобой.

— А ты разве не видишь?

— Вижу, что пелена застилает твой взор.

— Тогда зачем спросил?

Я одного не могу понять: вождь меня за идиота держит или у них такой своеобразный юмор спрашивать очевидные вещи? И приведший баранов орк почему-то всё ещё здесь. Кстати, почему цвет кожи вождя серо-зелёный, а цвет кожи другого орка близок к розовому? Это боевая раскраска такая?

— Прошло больше недели с того дня, как ты оказался здесь, а древнейшего в его истинной форме мы принимаем впервые.

— Неужели к вам так часто заходят древнейшие в их неистинной форме, что есть с чем сравнивать? — я постарался скрыть сарказм в голосе.

— Представители расы Кта’сат каждое лето посещают нас и лишь Мкаату́х знают, кто скрыт под их личинами.

Кта’сат, это которые ящеролюды? Вроде бы так. Мама же говорила, что ящеролюды сами себя называют Кта’сат, значит и орки так же делают.

— До лета ещё не один месяц, но ты сказал, что я здесь больше недели. Сколько точно?

— Девять дней.

— Значит, два дня, — я случайно проговорил по мыслеречи.

— Два дня? — вождь напрягся, а в его хриплом голосе заскрежетал металл.

— Я ошибся на два дня. Считал про себя дни и думал, что прошло ровно семь дней. Но хватит об этом, — я откинул в сторону тушку уже мёртвого барана и посмотрел на ещё не ушедшего орка. — Кто это?

— Это жена нашего ноо́кру.

— Нокру? — я чувствовал, что уже слышал это слово.

— Сейчас, древнейший, ноо́кру — это главный воин племени. Он займёт место вождя, когда придёт время.

— Что-то такое я от тебя уже слышал, когда оказался здесь.

— Если ты про ноо́крус, то я говорил это как о воинах нашего племени, ушедших на поиски добычи.

Орочьий язык — бессмысленный и беспощадный. Он способен уничтожить разум за считанные мгновения тем, что трактовка слов зависит от контекста и ударения в самих словах предложения. Наверно, придумавший этот язык разумный или был под наркотиками, или ударился головой об острый край стола, или всё вместе и сразу.

— При чём тут его жена?

— По твоим словам, древнейший, я могу судить, что не был ты в землях ку́раак Мкаа́тух ну Са́актак, — в голосе вождя промелькнула едва слышимая издёвка. — Я прав?

— В чём ты прав, если я даже не понял, о каких землях ты говоришь?

Пресвятая Варёная Вермишелина, что он несёт? Неужели он думает, что я понимаю эту чу… Какой же я дурак! Ведь вождь проверял, знаю ли я их язык или нет. И только что я выдал себя с потрохами! Я явно не оклемался после недавнего приступа скверны.

— Я речь веду о землях, что были отданы детям первородных Почтенных Зверей, что берут своё начало от жизни в небесах. В их великий круг входит первородный Синий Аист, от духа его берём мы начало своё.

— Тогда бы прямо сказал, что говоришь о своём народе. Не забывай, мы верим в разных богов.

— А в каких богов верит древнейший? — казалось, вождь готов был выпрыгнуть из штанов от распиравшего любопытства.

— В Прямолинейную Логику и в Пресвятой Рандом. Зачем здесь жена вашего воина?

Вождь промедлил с ответом, явно желая узнать о сказанных мною вещах — но сейчас он должен изображать из себя благолепного идиота. Хвостик ставлю на отсечение: чем ближе будет день моей казни, тем наглее будут орки.

— Она будет приводить тебе каа́рракт ну га́аг, древнейший. Животных, чьи жизни станут твоими. А также она проконтролирует наших лекарей и узнает, всё ли у тебя в достатке. Она станет той, к кому ты сможешь обратиться.

— Она заменит тебя?

— Истинно так, древнейший. А сейчас ты готов?

— К чему? — я напрягся и приготовился к худшему. В моей ситуации рассчитывать на хороший исход — вверх идиотизма.

— Наши лекари займутся твоими членами. Или отложить это?

— Нет. Пусть приходят, но помнят: я убью их, если они попробуют залезть мне на спину.

— Но им будет тяжело выпрямить твоё крыло.

— Я перевернусь набок и проблем у них не будет, — я попытался отодвинуться назад, но боль в разорванном колене намекнула, что лучше так не двигаться. — Я всё сказал и повторять не буду.

— Да будет так, древнейший. Лекари скоро придут, — вождь показал рукой на неподвижно стоящую орчиху. — К ней ты можешь обращаться её именем, Кагата. Мы увидимся с тобой через двадцать дней, древнейший. Выздоравливай и наполняйся сил.

— И тебе удачи… — я напрягся, пытаясь вспомнить имя вождя.

— Аркат, древнейший. Моё имя — Аркат.

— И тебе удачи, Аркат. Зови лекарей и передай мои слова.

— Всё уже сделано, древнейший, — сказал вождь и хотел уже выйти, но остановился и повернулся лицом к Кагате.

Аркат смотрел на орчиху всего несколько секунд, но за это время я три раза успел подумать, что вождь набросится на свою соплеменницу и свернёт ей шею. Но он лишь подвигал плечами и поспешил уйти, с силой дёрнув пологом шатра. Раздался хлопок, Кагата вздрогнула.

Я перевёл взгляд на три белых ватных клубочка. Жрать баранов с шерстью — то ещё удовольствие.

— Кагата, я прав? — я прокинул канал мыслеречи, отчего орчиха вновь вздрогнула

Она как-то неуверенно и медленно повернулась ко мне, словно опасаясь за свою жизнь. Вот только мясной обрубок без ножек, ручек и глазок вряд ли может напасть на другого разумного.

— Маа́с ну гаа́рда… — заговорила та ртом. Её голос оказался нежным и тихим, словно та была замучена будничной рутиной.

— Мыслеречью говори. Я твои масы в зуб хвостом не понимаю.

— Всё готово, древнейший. Тебе стоит лишь подождать, лекари скоро прибудут.

— Я слышал вождя. Тебя Кагата зовут?

— Так меня назвала руу́кта думкаа́д ну Руссу́ут, — с лёгкой горечью произнесла орчиха.

— Кто?

— Так меня назвала моя мать, вождь моего племени.

— Значит, Кагата. Почему вы баранов не обстригли?

— О чём ты спрашиваешь, древнейший? — от удивления тембр голоса Кагаты изменился, она едва не перешла на писк.

— О том и спрашиваю: почему вы не состригли их шерсть?

— Неужели древнейший преисполнен ненавистью к племени Синего Аиста? — голоса Кагаты стал странным, словно в нём смешалось недоверие и злоба, но не на меня или племя. Казалось, будто бы я разворошил неприятные воспоминания и Кагата проклинала саму себя.

— Я не знаю, о какой ненависти ты говоришь, но от баранов мне нужны лишь жизнь и мясо. Шерсть не нужна. Почему вы не обстригли их?

— Но ведь шерсть изначально принадлежит баранам. Это предательство собственных слов, забери племя что-нибудь у них.

— А сейчас племя может состричь с них шерсть?

— Может, но зачем древнейшему шерсть, отдельная от тела?

Сейчас интонация голоса орчихи оказалась предельно ясна. Кагата явно думала, что я собрался сплести тёплые перчаточки, передними лапками для передних лапок, которых нет. Я более чем уверен, что имя орчихи всенепременнейше означает «конченая идиотка».

— Мне шерсть не нужна, но и есть её я не собираюсь. Кто у вас стрижёт овец?

— Если древнейший хочет, то я могу это сделать. Но твоя просьба необычна.

— Чем же? Или у вас в племени мясо едят сырым?

— Нет, — орчиха страшно обиделась на мои слова. — Это для других разумных мы лишь дикари, но у нас есть гордость и сырое мясо мы едим лишь во время ритуалов.