— Не сможете, госпожа полковник Мария Сергеевна — отвечаю ей я: — я же вижу, как это. Давайте так — мы с Леоне уже ввязались, так что можете считать нас в одной лодке… хотя гребет он хреново.

— Армейские едут! — в палатку просовывается голова гусара и ищет нас взглядом: — всадники и экипаж! Позади — колонна!

— Так-растак! — стискивает зубы Мария Сергеевна: — Уваров… надо сделать так, чтобы я сознание потеряла! И…

— С ними — генерал Троицкий! Наш, из лейб-гвардии! Черных нет. — сообщает Леоне: — близко совсем уже!

— А… черт. Пошли сдаваться, Уваров — вздыхает Мария Сергеевна: — хорошо что лейб-гвардия… лучше уж гусарам сдаться.

— Зачем сдаваться? — искренне не понимаю я: — провести переговоры. А если…

— Ты Уваров — совсем как твой друг, тебе бы все кулаками махать… — полковник оправляет мундир и выходит из палатки. Я — за ней.

Смотрю по сторонам и вижу, как по Долготе движутся всадники. Лейб-гвардии гусарский полк, та же самая форма, что на моем приятеле фон Келлере — высокие кивера с белыми перьями, меховые ментики, красные доломаны, пики, притороченные к седлу укороченные винтовки и конечно же сабли. Впереди, на вороном жеребце — пожилой мужчина с суховатым лицом и седыми усами.

Увидев нас, он поднимает руку, и колонна всадников останавливается. Он лихо спрыгивает с коня, и я мысленно аплодирую старому гусару — ему ж на вид лет семьдесят а он прыгает как молодой! За его спиной раздаются гортанные команды, гусары спешиваются и тут же понимаются за дело — уводят куда-то лошадей, принимают внешние посты от валькирий, проверяют оружие и амуницию. И все — слажено, четко, без суеты.

— Мария Сергеевна! — рокочет тем временем седой генерал: — рад что вы живы и здоровы! Прорыв! Это чудо, что вы спаслись!

— Константин Георгиевич! — прикладывает руку к козырьку невесть откуда взявшейся на ней фуражке полковник Мещерская: — полагаю, что я рада видеть вас еще в большей степени. С вами нету следователей СИБ?

— Нет. Черные с гусарами смешиваются как вода с маслом… — усмехается старый гусар: — им же места потемнее подавай. А с моими молодцами всякое может с ними произойти. Увязались какие-то с нами… а потом то колесо у них лопнет, то еще что… но хватит о грустном. Рассказывайте, Мария Сергеевна, как у вас так удалось гарнизон свой нетронутым вывести? Я пока ехал, посмотрел, поистине чудо! Сколько у вас времени от Прорыва было?

— Три часа… три-четыре. У Владимира Григорьевича Родовой Дар открылся, очень нам помог, задержал он тварей на часок — говорит она и генерал тут же поворачивается ко мне о окидывает оценивающим взглядом.

— Гвардии лейтенант? Какого роду?

— Гвардии лейтенант Уваров, ваше сиятельство! — вытягиваюсь в струнку я.

— Родовой Дар? Не помню я Уваровых — бормочет себе под нос генерал: —… не помню. Комиссию уже прошли? Ах, да, времени у вас не было наверное…

— Не было — кивает Мария Сергеевна: — разрешите вас на два слова, Константин Георгиевич? Видите ли, Уваров при получении Дара — памяти лишился… и кто такие СИБ — тоже не помнил…

— Амнезия? Бывает. Если Родовой Дар велик для наследника — бывает — кивает генерал: — и… — он проходит вслед за Марией Сергеевной в палатку и замирает, глядя на кровавые кляксы на полу и тела с раздробленными головами.

— И… он посчитал что какие-то люди захватили его командира в плен — продолжила Мария Сергеевна.

— Ох ты ж боже… — говорит генерал и садиться на стул: — смотри-ка напасть какая… Петька! Подь сюда!

— Ваше сиятельство? — в палатку вбегает адъютант — высокий красавчик гусар. Если до этого я искренне считал Леоне образцом гусарства, то при взгляде на адъютанта генерала Троицкого можно было об этом забыть. Высокий франт в ладно сидящем на нем доломане, с ментиком через плечо — бровью не повел, увидев трупы и кровь.

— Протокол составить нужно — говорит ему генерал Троицкий: — так и так, найдены два тела в стадии окоченения и…

— Ваш сиятельство, они еще мягкие. Я могу целителя привести… — говорит адъютант, присев и коснувшись рукой ближнего: — совсем недавно упокоились…

— В стадии окоченения… — продолжает генерал, немного надавив голосом и уперев взгляд в своего адъютанта. Тот молча кивает и откуда-то достает лист бумаги.

— Есть в стадии окоченения. Уже составляю протокол. — деловито говорит он: — два тела, одно головой… тем, что осталось — направлено на северо-восток, черный сюртук, поза… гм… скрюченная… второе тело — головой на… хм… запад… нижняя челюсть отсутствует… ах, вот она где…

— Вы же понимаете, Мария Сергеевна, что я вынужден вас арестовать — говорит генерал, перекрывая бормотание адъютанта, составляющего протокол: — и так как дело — государственной важности, то я не имею права выдавать вас никому. Вплоть до прибытия специальной Императорской Комиссии. Вы останетесь на поруках у Третьего Лейб-Гвардии Гусарского Полка… и никто, даже следователи СИБ не смогут истребовать вас для беседы.

— Большего я и не смела просить — вздыхает полковник Мещерская.

— Просить? — усмехается генерал Троицкий: — это мой долг, любезнейшая. А теперь пожалуйста укажите моим людям в какой именно палатке вам будет удобно отбывать свой арест…

— Дык разве ж барышня не понимает? — укоризненно покачал головой Пахом, глядя на валькирию, которая склонилась над обитой кожей амбарной книгой учета и каллиграфическим почерком вносила туда какие-то цифры: — у Владимира Григорьевича и палатки то своей нету! Он вместе с какими-то купцами из Шелестовки спал! И даже хунхуз один попался! Почитай человек двадцать в палатке, такие дела до добра не доведут. А ежели ночью этот нехристь дурное задумает?

— Пахом! — валькирия отрывается от амбарной книги и некоторое время смотрит на него, пытаясь сфокусировать свой взгляд: — ну чего ты ноешь? Лагерь только выстроили, будет твоему барину палатка отдельная, только не сейчас. Сейчас у нас всего не хватает — и палаток и даже шалашей. Сейчас армейские прибудут и снабжение наладится. У нас припасов на два дня с собой, у нас периметр не налажен, а ты туда же.

— Так прямо сейчас я палатку пустую видел — настаивает на своем Пахом: — стоит и никого там. Двухместная. По Широте — двенадцатая, с краю. Давайте туда Владимира Григорьевича и вселим, а? Чего он будет со всеми валандаться?

— Широты двенадцать? Это ж не палатка… в смысле палатка конечно, но согласно плану… вот! -валькирия достает откуда-то сложенный лист бумаги, раскладывает его поверх открытой амбарной книги и тычет пальцем: — склад магических артефактов, запечатанный и охраняемый.

— Барышня! — с чувством говорит Пахом: — вы же знаете, что нету в городке магических артфактов и не было никогда. Привозили перст Святого Иоанна Богоборца, тот, что магическим огнем выжигает заразу — прошлым летом, жгли клопов да мышей в амбарах, но и тот увезли, когда неурожай вышел, да его обратно на Волгу отправили. Все же знают, что у вас в складе артефактов — один пустой сундук стоит, а там токма пыль да мышь повесилась.

— Мыши не вешаются. — закатывает глаза валькирия: — что ты мне нервы делаешь, Пахом? Никто твоего барина не обидит, знаем мы что он для нас сделал, и первая же палатка… ну или там если домик успеют поставить — его будет.

— У вас в хозяйстве — повесятся — уверенно говорит Пахом: — от тоски. Потому как герой Восточного Фронтира вынужден портянки какого-то хунхуза нюхать в общей палатке! Как такое возможно⁈ А вдруг у него Родовой Дар от этого запаха пройдет? Вон, года два назад привезли хунхузы христианского ребенка, который в темноте с ними рос, так тот и спать не мог, пока рядом портянки не повесят вонючие, потому что нехристи — они пахнут по-особому. Был один ученый аптекарь из Нерчинска, так тот так и сказал — что дескать не просто так нехристи так пахнут, они, бусурмане таким вот образом — русский дух выветривают. Магия пропадает, вера в государя-императора сразу шататься начинает и за тобой сибиля приходят. Так вот они одним запахом своим разлад да террор в государстве расейском творят. А что? Пахнуть всякий может, дело нехитрое да неподсудное, чего ты ему предъявишь? Ничего. Вот они и пахнут.