Начались брожения. Наиболее смелые высказали альтернативное предложение: в случае сдачи Ленинграда уходить в Швецию и там интернироваться. Другими словами, они предлагали совершить ещё один Таллиннский переход, но на этот раз в обратном направлении.

Если кто и поверил в подобную возможность, несмотря на всю её нелепость, то ими оказались немцы. В результате на подходе к шведскому острову Готланд несколько сентябрьских дней маневрировал «Тирпиц» с парой лёгких крейсеров в надежде перехватить Балтийский флот, когда тот пойдёт интернироваться в Швецию.

Особый (3-й) отдел КБФ в подобные слухи не верил, но тем не менее безжалостно их пресекал. Те, кто высказывал подобные предложения, арестовывались и отдавались под трибунал с формулировкой о «намерении сдать немцам корабли Балтийского флота». И счастливы до сих пор те, кто в те дни избежал высшей меры.

Вместе с тем, дивизионный комиссар Лебедев внимательно отслеживал обстановку и настроения на кораблях, придя к выводу, что деморализация на флоте уже охватила и круги старших офицеров. В одном из донесений дивизионного комиссара Лебедева, которыми он засыпал в те дни вышестоящие инстанции, говорилось о том, что в кают-компаниях кораблей и даже в штабах идёт обсуждение Таллиннского перехода и предстоящего уничтожения кораблей «по своему содержанию равнозначному распространению панических слухов».

20 сентября 1941 года на стол командующего Ленинградским фронтом генерала армии Жукова легла бумага следующего содержания:

Как уже, наверное, все заметили, дивизионный комиссар Лебедев, будучи начальником всего лишь одного из отделов штаба КБФ (Особого), направлял свои донесения не только через голову своего прямого начальника адмирала Пантелеева, но и через голову командующего флотом.

Делал он это потому, что голова самого адмирала Трибуца уже стояла на кону. Слухи о Таллиннском переходе, обрастая как снежный ком истинными подробностями и мифами, в виде осведомительных сводок и информационных отчётов копились в совершенно секретных папках Особого отдела КБФ, требуя козла отпущения. Тем более, что Москва требовала от Лебедева как от участника перехода доклада: произошло ли все это благодаря некомпетентности командующего флотом или по злому умыслу.

Поскольку на войне никто и никогда не был способен точно сказать, где кончается глупость и начинается измена, дивизионный комиссар Лебедев просто изложил все документальные факты, слегка интерпретировав их в сторону измены. Вкратце эти факты сводились к следующему:

Адмирал Трибуц, по известным только ему причинам, повёл ночью флот через массированные минные заграждения, о наличии которых он знал из сообщений разведки. Когда же флот и караваны транспортов уже фактически форсировали минные заграждения, адмирал Трибуц приказал им простоять всю ночь на якоре, чем дал возможность немцам беспощадно бомбить торговые суда весь длинный день 29 августа.

При этом, отмечалось в донесении Лебедева, боевые корабли бросили транспорты и, по существу, бежали с поля боя.

Фактически, делал вывод начальник Особого отдела, если бы Трибуц работал на немцев (что пока не доказано), он бы даже при всём желании не мог бы сделать для них больше, чем сделал в ходе Таллиннского перехода.

Вместе с тем, почувствовав, что Москва наверняка не просто так просит собрать на командующего КБФ побольше компромата, дивизионный комиссар Лебедев превзошел сам себя, добавив, что адмирал Трибуц, поддавшись паникёрским настроениям и не веря в нашу победу, а также в возможность спасения Ленинграда, приказал подготовить к взрыву все корабли и суда Краснознаменного Балтийского флота.

Трудно точно сказать, какую цель ставил при этом адмирал Трибуц, но можно предположить, указывал Лебедев, что целью было ослабление обороны Ленинграда со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Прошло много времени, прежде чем объёмистый доклад дивизионного комиссара Лебедева плыл по инстанциям: из осажденного Ленинграда на Лубянку, оттуда в Кремль, где, наконец, в сжатом и отредактированном виде лёг на стол товарища Сталина.

Товарищ Сталин вызвал адмирала Кузнецова и сообщил ему, что есть мнение расстрелять адмирала Трибуца. Давно пора.

— За что? — спросил ошеломлённый нарком ВМФ. Надо заметить, что подобные вопросы Генеральному секретарю ЦК ВКП(б), Верховному Главнокомандующему и Председателю Совнаркома СССР осмеливался задавать только адмирал Кузнецов.

Не желая утомлять адмирала хитросплетениями контрразведывательных выкладок дивизионного комиссара Лебедева и его коллег, Сталин кратко сказал Кузнецову, что Трибуц оказался паникёром и пораженцем, он не верил в нашу победу и приказал минировать корабли Балтийского флота, чтобы их взорвать в случае падения Ленинграда.

— Но вы же сами приказали это сделать, товарищ Сталин! — в отчаянии воскликнул Кузнецов, так и не привыкший к византийским методам великого вождя. Он шёл на смертельный риск, спасая своего товарища по оружию. Диктаторы не любят подобных напоминаний.

— Нэ помню, чтобы я такое прыказал! — раздражённо ответил товарищ Сталин. Тогда адмирал предъявил вождю телеграмму с его собственноручной подписью, которую они так долго выбивали из Сталина вместе с маршалом Шапошниковым.

Взглянув на свою подпись, вождь расчувствовался и повелел наградить первым адмирала Трибуца только что учрежденным орденом Нахимова, который по статусу полагался за выдающиеся победы на море.

Дивизионный комиссар Лебедев воспринял это философски. Его дело сигнализировать, а как там решит начальство — это его дело. Он привык ничему не удивляться. Тем более и его самого как флотоводца вскоре тоже наградили орденом Нахимова.

А потому Таллиннский переход было приказано считать если не полной победой, то уж по крайней мере явным успехом, но никак не трагедией или катастрофой. «Но враг просчитался!» — так заканчиваются практически все научные и мемуарные статьи об этом событии.