Было уже совсем темно. Море и небо обшаривали какие-то прожектора. Около борта разорвался снаряд.

Выяснилось, что судно в темноте нащупала финская береговая батарея. В темноте был слышен голос Амелько, усиленный мегафоном, дающий указания командирам катеров:

— Надо сниматься с якоря. Иначе нас накроют. Сниматься и идти самым малым.

Амелько проинструктировал катерников нести противоминный дозор, как и накануне: сбрасывая по курсу «Ленинградсовета» каждые 15 минут по глубинной бомбе в надежде на детонацию мин. Командиры катеров отвечали, что у них глубинные бомбы давно кончились. Михайловский услышал, как один из катерников грубо сказал Амелько: «На вашу ответственность». В ответ прозвучал сердитый голос Амелько: «Да, да, на мою!»

Сидя на решётке машинного отделения, Михайловский почувствовал, как застучали старые машины «Ленинградсовета». Корабль шёл в сплошной темноте, — море уже слилось с небом.

Слева, с финского берега, сверкали всполохи прожекторов. Справа, на южном берегу, багровело зарево пожаров.

Михайловский вспомнил, что немцы подходят к Ленинграду, и что они, вырвавшись из одной ловушки, идут в другую.

Об этом даже страшно было думать и Михайловский гнал от себя эту мысль. Ему казалось, что дойди «Ленинградсовет» до Кронштадта, и все беды закончатся автоматически.

Артистка театра КБФ Валентина Богданова, продрогшая и потрясённая, стояла на палубе спасательного судна «Нептун» в толпе других спасённых, глядя в чернеющий впереди берег. Он скорее угадывался в темноте, чем был виден.

«Нептун» стоял на якоре на Большом Кронштадтском рейде, но никто из пассажиров не верил в это до конца.

Спасённая прошлой ночью с ледокола «Кришьянис Вальдемарс», Валентина Богданова стала свидетелем всех кошмарных событий, развернувшихся с раннего утра 29 августа. «Нептун» метался под бомбами от одного транспорта к другому, вылавливая из воды людей, погибающих под бомбами противника. Лётчики заметили это, и маленький спасатель был «удостоен» нескольких персональных налётов и обстрелов, имея на борту около трёхсот поднятых из воды людей.

Богданова видела, как вокруг пылают и тонут переполненные людьми транспорты.

Особенно её потряс вид гибели одного из транспортов, на палубе которого плотными рядами, прижавшись друг к другу, стояли раненые в окровавленных повязках. Судно погружалось, а они продолжали стоять на палубе, ожидая своей участи.

Переполненный «Нептун» ничем не мог им помочь.

Не в силах смотреть на эту картину, Богданова отвернулась. Когда же она вновь, пересилив себя, поглядела в том направлении, судна на поверхности уже не было. Она не знала его названия и в будущем не смогла точно определить его. Но эта картина навсегда запечатлелась в её глазах и памяти.

Она не знала ещё, сколько друзей и знакомых потеряла за прошедшие сутки. Она не понимала ещё, что сама уцелела чудом.

Осознание всего этого придёт позднее.

А пока она с волнением смотрела в черноту ночи с палубы «Нептуна» туда, где под покровом непроницаемой светомаскировки чернел город-крепость Кронштадт — почти несбыточная цель их страшного пути.

Придя на Большой Кронштадтский рейд эскадренный миноносец «Свирепый» в полной темноте подошёл кормой к буксируемому им «Гордому» и отдал якорь-цепь, которая почти сутки связывала оба корабля.

— Доплелись! — с какой-то смесью радости и горечи объявил капитан 2-го ранга Маслов.

Вышедшее навстречу спасательное судно «Сигнал», сменив «Свирепого», подвело израненный «Гордый» к стенке Морского завода. Часть экипажа, пришедшая в Кронштадт раньше на тральщике «Гак», возвратилась на корабль.

Измученный двумя сутками непрерывного боевого напряжения капитан 3-го ранга Ефет спустился в кают-компанию. Он признался своим осунувшимся и смертельно уставшим офицерам, что корабль был на грани гибели, и он, Ефет, имел уже разрешение командующего затопить эсминец. Это чудо, что благодаря усилию горстки храбрецов «Гордый» удалось довести до Кронштадта.

Помянули убитых стопкой водки из командирского запаса, выпили за здоровье командира «Свирепого» Павла Фёдоровича Мазепина и комдива Виктора Ивановича Маслова, которые, рискуя собственным кораблём и жизнями, дотянули «Гордый» до базы.

А военфельдшер Илья Бурбан уже организовывал машину для отправки раненых в госпиталь. Капитан-лейтенанта Красницкого тут же положили операционный стол. Старпом был в сознании. Он слегка пожал руку фельдшера, прошептав: «Прощай... «Гордому» поклон...»

Бурбан ассистировал при операции. Хирург извлек из огромной раны Красницкого смятый клубок ржавой проволоки. Отводя глаза от Бурбана, сказал:

— Внутренности все перемешаны. Перитонит. Моя помощь бесполезна...

Через полчаса капитан-лейтенант Красницкий, старший помощник командира эскадренного миноносца «Гордый», умер.

Но и самому «Гордому», и подавляющему количеству его моряков, уцелевших в переходе, оставалось жить всего два с половиной месяца.

А сейчас не было времени ни для отдыха, ни для раздумий. Эсминец нужно было срочно готовить для ввода в док.

Капитан 3-го ранга Ефет снова поднялся на мостик, с которого ясно было видно полыхающее зарево на южном берегу залива, откуда доносился непрерывный гром артиллерии. Зарево пожаров, быстро продвигающееся вдоль южного побережья на восток, уже повернуло на север, огненным смерчем приближаясь к Ленинграду зловещим предвестником Девятисотдневного Апокалипсиса...

Не известно кто первый вспомнил и доложил Ефету, что пропала шлюпка со старшиной 2-й статьи Самойленко, которую «Гордый» вёл на буксире за собой «на всякий пожарный случай». Видимо, во время одной из воздушных атак буксирный конец перебило, или он оборвался, а в горячке боя никто не обратил на это внимания. Это открытие, как печально оно ни было, мало добавило к общей печали. Самойленко записали в погибшие, а шлюпку — безвозвратно утраченным имуществом.

Тёмная ночь опустилась над Финским заливом, поглотившим пятнадцать боевых кораблей и пятьдесят одно торговое судно за двое суток 28 и 29 августа.

Через ночь ещё шёл «Ленинградсовет» непоколебимого старшего лейтенанта Амелько. Несколько южнее его шёл на веслах старшина 2-й статьи Самойленко на шлюпке с эсминца «Гордый», по пути подбирая тонущих.

Стоял на мели у острова Вандло транспорт «Казахстан», ожидая помощи с Гогланда, обещанной Святовым.

ОКОЛО 20 ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК НАХОДИЛИСЬ В ВОДЕ, цепляясь за брёвна, доски и обломки, коченея на спасательных кругах и плотиках.

Их подобрали позднее, но, к сожалению, далеко не всех.

Тех, кому повезло добраться до Гогланда, с наступлением темноты начали грузить на баржи, набивая в их трюмы человек по триста, надеясь в течение ночи переправить спасённых в Кронштадт.

Но в ночь с 29 на 30 августа неожиданно разыгрался шторм. Огромные волны накрывали баржи, угрожая оборвать буксирные концы. В трюмах, где находились раненые, было практически темно. Подвешенный к подволоку качающийся керосиновый фонарь не освещал ничего. Тонкие железные корпуса барж стонали и скрипели под ударами волн. Людей в полутёмных трюмах укачивало. Маломощные буксиры не могли выгребать против штормового встречного ветра. До Кронштадта добирались почти двое суток.

А когда шторм стих, снова появилась авиация противника.

31 августа в Ленинград прибыл нарком ВМФ адмирал Кузнецов, едва не попав при этом в руки немцев. Станция Мга буквально через несколько часов после отъезда наркома была захвачена противником.