Отбившись от самолётов, «Свирепый», увеличив скорость, пытался догнать конвой, но около 20:00 подсёк параваном мину и вынужден был остановиться.

Почти одновременно с этим происшествием сигнальщики начали почти непрерывно докладывать об обнаружении плавающих мин. На эсминце к бортам выставили матросов с футштоками, чтобы отталкивать мины от бортов. Пришлось уменьшить скорость хода до пяти узлов, осторожно продвигаясь в восточном направлении.

Караван догнать не удалось. В наступившей темноте главным было не пропустить очередную мину, идущую на эсминец.

Откровенно говоря, у капитана 2-го ранга Маслова больше болела душа за судьбу своих эсминцев, нежели потерявшихся транспортов 1-го конвоя. Поэтому, получив приказ идти на помощь подорвавшемуся «Гордому», командир дивизиона хотел немедленно начать его выполнение, но посовещавшись с Мазепиным и его старпомом Стрельцовым решил подождать, когда хоть немного рассветёт.

«Свирепый» стоял на якоре, и его моряки, как и на всех других кораблях, надеялись, что им придётся обнаружить и миновать все сотни плавающих мин, которые ветром, течением и злым роком несло навстречу затемнённым кораблям, прорывающимся из Таллинна в Ленинград. И никто не знал, кто сумеет быстрее добраться до Ленинграда — корабли КБФ, ведущие транспорты с десятками тысяч солдат, имевших бесценный опыт двухмесячных ожесточённых боев за Таллинн, или противник, чьи танки, круша наспех сформированные и необученные дивизии народного ополчения, рвались к городу по суше, охватывая его удавкой гигантского кольца.

Капитан турбохода «Луга» Миронов, с трудом передвигаясь по наклонной палубе, ещё раз убедился, что на судне не осталось никого, кроме него и двенадцати добровольцев, которых он попросил остаться в надежде спасти турбоход.

Героический труд его экипажа и моряков «Скрунды» закончился. Все раненые были эвакуированы с «Луги», если не считать трёхсот человек, погибших при затоплении носового трюма.

Эта тяжелейшая работа усугублялась ещё и тем обстоятельством, которое занозой торчало во всех головах, что «Луга» в любую следующую минуту утонет, унеся с собой и всех раненых, и тех, кто пытался их спасти, переправляя на «Скрунду».

Однако переборка между первым и вторым трюмами оказалась достаточно прочной, и «Луга» продолжала держаться на плаву с задранной вверх кормой, оголённым винтом и неработающей турбиной.

В таком виде судно дрейфовало по минному полю, но тонуть отказывалось. Убедившись в безнадёжном состоянии судна, капитан Миронов приказал сойти всем в шлюпку и открыть кингстоны.

И с открытыми кингстонами «Луга» долго не хотела тонуть. Она жалобно стонала, когда вода вытесняла воздух из затапливаемых помещений. Наконец свист вытесняемого воздуха и шум пара из разбитых трубопроводов слились в один пронзительный вой, «Луга» встала вертикально кормой вверх и медленно, как бы нехотя, стала уходить в воду.

Детали трагедии скрыла темнота.

Капитан Миронов точно определил место гибели своего судна: 59 градусов 47 минут северной широты и 25 градусов 26 минут восточной долготы.

После гибели судна Миронов приказал направить шлюпку к черневшему в ночи силуэту теплохода «Вторая пятилетка».

С теплохода сбросили трап, и моряки «Луги» поднялись на борт «Второй пятилетки», стоявшей среди ночного залива на якоре.

«Скрунды» не было видно. «Луга» затонула. Где другие суда конвоя — не знали ни капитан погибшей «Луги» Миронов, ни капитан «Второй пятилетки» Лукин. Не поступало никаких указаний ни от командира конвоя, ни с лоцманских судов.

Выполнялся приказ командующего КБФ провести темное время суток стоя на якоре.

Лейтенант Панцырный с мостика своего катера «МО-210» увидел в темноте силуэты крупных кораблей и догадался, что это отряд главных сил. Лейтенант не решился идти дальше. Малым кораблям в ночное время было категорически запрещено без вызова подходить к крейсерам и эсминцам, чтобы не быть принятыми в темноте за противника со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Выключив моторы, лейтенант решился дождаться рассвета.

«МО-210» медленно дрейфовал в темноте и наконец придрейфовал к другому катеру, также стоявшему без хода. Это оказался «МО-142» старшего лейтенанта Обухова, который шёл в составе главных сил, но из-за повреждения мотора и течи отстал, а теперь также боялся приблизиться к главным силам флота.

— Кто там впереди? — спросил Панцырный у Обухова.

— Можно сказать, один «Киров», — ответил Обухов. — И ещё с ним, кажется, «Сметливый». Что с тральщиками — не знаю. Остальные или погибли, или подорвались.

— А «Яков Свердлов»? — поинтересовался с тревогой Панцырный. — Что с ним?

— На моих глазах погиб, — рассказал Обухов. — Я находился в каких-то двух кабельтовых от него. Вдруг над эсминцем поднялся столб пламени, и он стал переламываться. Нос и корма оказались задранными, а на середине уже перекатывались волны. Корма все больше задиралась вверх, винты оголило, с палубы посыпались люди вместе с глубинными бомбами. Одна из этих бомб взорвалась почти у моего борта. Катер так тряхнуло, что заглох левый мотор и потёк корпус. Поэтому и отстал.

Панцырный, в свою очередь, рассказал Обухову о гибели отряда контр-адмирала Ралля, чему он был очевидцем.

— Значит, нет больше «новиков» на Балтике, — подвёл печальный итог Обухов. — Погибли все до одного.

— Да, — согласился Панцырный, — выходит, что все семь погибли. За два месяца.

Командиры катеров минуту помолчали, а потом лейтенант Панцырный, указывая на силуэт «Кирова», спросил:

— Какие-нибудь корабли ушли дальше?

— Навряд ли, — ответил Обухов. — Мы обогнали все караваны.

— Почему же эскадра остановилась? — продолжал допытываться Панцырный.

Старший лейтенант Обухов пожал плечами:

— Не знаю. Говорят, что где-то показались торпедные катера. На крейсере, видно, ждут рассвета.

— Очень интересно! — удивился Панцырный. — Ведь любому курсанту известно, что нельзя останавливаться на минном поле при его форсировании. Кроме того, для такого перехода как наш, самое лучшее время — тёмная ночь. В темноте всегда бы удалось отделаться меньшими потерями.

— Командующий на «Кирове», — рассмеялся Обухов. — Иди посоветуй, как ему действовать.

— Он, наверное, только и ждёт моих советов, — мрачно пошутил лейтенант Панцырный.

Он взглянул на часы. До рассвета было ещё около четырёх часов. Лейтенант разрешил большей части команды отдыхать, а сам остался на мостике.

Сброшенный взрывом авиабомбы с парохода «Алев» матрос Сергей Заяицкий и спасённая им женщина все ещё находились на плоту, который, благодаря счастливому случаю, повстречался у них на пути, когда они плыли, держась за бревно. Заяицкий сначала сам забрался на плот, а затем втащил на него и женщину.

Нашли какие-то обрывки веревки и с их помощью привязали к плоту две плавающих поблизости бочки и толстый деревянный брус.

Немного передохнув, стали смотреть по сторонам — искать находящихся в воде людей. Вскоре обнаружили ещё несколько барахтающихся в воде людей и помогли им забраться на плот. Пассажиров на плоту прибывало и он погружался все глубже в воду, но не переворачивался и не тонул: не давали бочки и толстый брус.

Затем на залив опустилась ночь.

Спасённые сидели на плоту. Разговаривать не было сил. Сидели молча, всматриваясь в темноту — не мелькнёт ли где-нибудь тень парохода или хотя бы катера.

Шли часы, но ничего обнаружить не удалось. Никто не появлялся. Лишь время от времени горизонт озарялся багровыми вспышками и холодный ночной ветер доносил до них рокот далеких взрывов.

Те малые штурманские познания, которыми владел матрос Заяицкий, помогли ему примерно определить место, где находился плот: примерно в девяноста милях к западу от Ленинграда. Если ветер и течение были благоприятными, то можно было надеяться дня через два добраться до Кронштадта. Но при встречном ветре и течении об этом и нечего было думать. Их постоянно относило в западном направлении и в итоге могло где-нибудь прибить к берегу, занятому противником, или снести ещё дальше — к линии дозора немецких патрульных катеров.