— Эй, что вы там делаете? — не утерпела Майя.

— Дорогу прокладываем, барышня, — с готовностью ответил рыжеусый техник.

— Дорогу? А это разве не дорога? — искренне удивилась она.

— Это овечья тропа, барышня. А мы такую дорогу построим… широкую, гладкую, чтобы приехать на фаэтоне и похитить тебя, красавица.

— А ты присылай сватов. Может, я и пешком пойду за тобой.

Молодые люди рассмеялись.

— Ну, братец, кинем жребий, кто будет сватом, кто женихом, — сказал рыжеусый техник своему товарищу.

— Кидайте, — сказала Майя — а я пока посмотрю в вашу подзорную трубу. — И не дожидаясь разрешения, она вскарабкалась наверх и приникла глазом к нивелиру.

— Ой, боже, чья это коза? Она рубаху стянула с веревки… Дядя Антай, посмотри!

Антай не спеша подошел к треноге.

— Пропала у нашего Лазаря новая рубаха, — сказал он огорченно и, старательно вытерев ладони о ноговицы, обеими руками взялся за треногу, пытаясь ее повернуть в сторону Лашарского ледника.

— Не смей трогать, — заорал на него рыжеусый, — с точки собьешь.

— На старших здесь не кричат, Гоги, — послышался чей-то громкий властный голос, и Майя, повернув голову, увидела, как из мелкорослого орешника вышел почти совсем седой человек в кожаной желтой куртке и в желтых зашнурованных до колен сапогах. В руках у него была записная книжка.

Майя подивилась тому, как легко, словно горец-охотник, камушка не сдвинув с места, ни разу не скользнув, спускался по склону этот седой горожанин. Но когда он подошел ближе, Майя увидела совсем еще не старое, красивое и спокойно-строгое лицо. У молодого священника, служившего молебен в Алавердском храме, оно было такое же красивое и строгое.

— Здравствуйте, я инженер Варден Бакурадзе, — сказал он и так приветливо улыбнулся Майе, будто долго и повсюду искал ее и вот, к радости своей, наконец нашел.

«Хороший человек, — подумала Майя и почувствовала, что краснеет. — Хоть бы не заметил», — испугалась она, но Бакурадзе уже повернулся к Антаю:

— Вы извините, пожалуйста, моего помощника, — сказал он. — Хотите еще посмотреть — смотрите.

— Хорошая штука, — со сдержанным восхищением сказал Антай. — Не продадите? Десять овец дам.

— Зачем тебе? — удивился Бакурадзе.

— Будь у меня такая труба, ни один тур от меня не уйдет.

— Сейчас не могу, дорогой охотник. А вот построим дорогу, подарю тебе эту трубку… Овец мне твоих не нужно.

— Да, дорога — большое счастье, — сказал Антай. — А то ведь как живем! Годами не видим людей из долины. Не знаем, что делается на свете. Спросите у Майи, какой царь сидит сейчас на троне, — не скажет.

— А вот скажу! Николай Второй. Я еще египетскую царицу Клеопатру знаю, — похвасталась она. — Хотите, расскажу, как она умерла…

— Потом, милая барышня, потом расскажете. А сейчас я должен поговорить с этими людьми, — сказал Бакурадзе и сбежал с косогора. Майя обернулась: по мостику гуськом пробирались Тома Джапаридзе и его подмастерья. В руках у резчиков были топоры, а на плече у Тома покачивалась и тихонько позванивала большая продольная пила.

— Надеюсь, вы не в лес идете, — сказал Бакурадзе.

— В лес, куда же еще! — удивился Тома.

— А разве старшина не зачитал вам вчера бумагу?

— Какую бумагу?

— Из канцелярии наместника. Все здешние леса правительство продало английской фирме. За каждое срубленное дерево я буду строго наказывать.

— Продали? Вы о чем говорите, господин… Божий лес продали? — Замер на месте Тома и даже пила на его плече перестала звенеть.

Бакурадзе сказал правду: одна старая английская фирма затратила немало денег и усилий, чтобы получить концессию в Грузии на ценнейшую древесину. Красный негной давно исчез в Западной Европе, а из него в Англии строили самые дорогие быстроходные яхты.

Яхты?! Майя не знала, что это такое, она, как и многие орбельцы, никогда не видела моря. И бог с ним… Но что будет с отцом? И с нами что будет? Она повернулась к Антаю и сказала с горечью:

— А ты говорил, что дорога — большое счастье. Вот построят они дорогу, увезут наш лес, что ты тогда скажешь, дядя Антай.

— А это мы еще посмотрим, как они построят дорогу, — сказал Антай. — Это еще у нас надо спросить…

(Конец первой части)

Мцхета,

1968

Под липами, за вокзальной решеткой крестьянки продают головки молодого сыра, прикрытые зелеными листьями инжира, гурийские чурчхелы, упругие, как нагайки, туго налитые гроздья вино-града, только что срезанные, еще с голубой дымкой свежести. Чего только нет под деревянным навесом! Тут и резаные куры с вывороченным наружу жиром, и грузные черные бурдюки, и вкусно пахнущие теплые хачапури… И, наверное, потому кондуктор почтового поезда Илико Адейшвили снисходительно относится к безбилетным пассажирам. Скучно ему возиться с какими-то «зайцами», водить их к дежурному по станции, терять время, вместо того чтобы покупать на стоянках все, что душе угодно, и совсем недорого.

Быстро, как пламя, перебегает Илико от одной крестьянки к другой. Загибает курам крылья, остервенело раздувает пух, чтобы определить, жирна ли курица. Зажав в кулак яйцо, проверяет его на свет и ни за что не купит, если оно чуть тусклое.

Илико любил выпить. И когда на рассвете маленький чумазый паровоз, устало отдуваясь, останавливался на станции Риони, Илико торопился на пригорок за водонапорной башней. Здесь на бурой траве, насквозь промокшей от росы, сидели крестьяне, зажав между колен кувшины, заткнутые початками. Они наперебой протягивали знакомому кондуктору липкие стаканы, мутные от густого маджари. И нигде так вкусно не пилось вино, как здесь, в этот тихий предутренний час. И понятно, не то что «зайца», даже воришку отпустил бы Илико на такой станции.

Однажды, когда поезд подъезжал к Гори, ревизор задержал в вагоне Илико безбилетного — не то бродягу, не то безработного, гонимого судьбой. Задержанный стоял в углу тамбура, прижавшись щекой к стеклу. Вдали, в тумане, громоздились неясные очертания древней крепости.

Илико с нетерпением ждал Гори. Масленица была на исходе, и ему очень хотелось купить на великий пост мешок орехов. И вот тебе, как нарочно, не повезло…

Ревизор, рыхлый, грушеобразный мужчина с синими прожилками на одутловатых щеках, указывая на безбилетного путника, жаловался пассажирам, что прошлой ночью этого молодца он уже высадил в Хашури, а тот опять едет…

— Я проучу тебя! — грозился ревизор и, подозвав Илико, приказал ему, как только поезд прибудет в Гори, отвести задержанного куда следует.

Илико оторопел.

— Чудак, — взглянул он на безбилетного, — нашел время нарваться на ревизора!

Путник был длинен, как жердь, и широк в плечах. Из-под широкополой шляпы выбивались пряди светлых волос, они ниспадали до заношенного воротника грубой, холщовой рубахи. Сапоги «просили каши». За спиной — туго набитая котомка, обшитая выцветшей клеенкой; она не стесняла его движений. Путник носил ее так же легко, как и рубаху. Крепкий подбородок и скуластые щеки делали его лицо суровым. Но глаза были добрые, голубые, они приветливо улыбались миру и многое прощали ему.

По сочувственным взглядам пассажиров безбилетный догадался, что его не просто ссадят с поезда, — пожалуй, с ним собираются поступить похуже. Но он и бровью не повел. Видно было, он никуда особенно не спешил, он просто устал. И пока ревизор отчитывал нерадивого кондуктора, путник терпеливо стоял, прислонившись к стенке, а когда поезд остановился, молча и покорно последовал за Илико.

Огорченный кондуктор растолкал хлынувших к вагону пассажиров и высадил безбилетного. Он заранее обдумывал, что и как сказать дежурному по станции, чтобы у таких молодцов навсегда отбить охоту ездить без билета, отнимать у кондукторов золотое время.