— Стой, — сказал Чохели. Неприятно взвизгнули тормоза, машина резко остановилась. Задремавшего было Тадиа подбросило, и он чуть не разбил головой боковое стекло.

— Что там? — испуганно спросил Тадиа.

Чохели приоткрыл дверцу и мрачно оглядел усадьбу какого-то крестьянина.

— Видишь!

За невысоким плетнем из прутьев лозы Манучар Угрехелидзе распахивал свой приусадебный участок. Недавно прошли большие дожди, земля была мокрая, набухшая от влаги, но пара молодых буйволов легко тащила за собой двухлемешный плуг.

Чохели горько было смотреть на это. Вот уж не думал он, что Манучар Угрехелидзе в такую страду покажет своей бригаде спину и будет ковыряться на жалком клочке земли. И тут вспомнил Чохели, что всего две недели назад партийная конференция признала его работу удовлетворительной.

— Удо-вле-тво-рительно, — раздраженно по слогам пробормотал он и вышел из машины.

Буйволы дошли до конца гона, развернулись, лемеха выскочили из борозды, и Манучар, кряхтя, налег на рукоятки плуга, чтобы успеть вовремя срезать угол пашни.

Нелегко было старику гнать борозду.

— Нет, мой Тадиа, — сказал Чохели окутанному табачным дымом инженеру. — Вот она, подлинная оценка моей работы. Колхозник Манучар Угрехелидзе распахивает свой двор. И разве он один? А меня даже похвалили. Удовлетворительно.

— Значит, мы ошиблись, — пожал плечами Тадиа.

— Пошли по старому следу, — сказал Чохели. — Сам знаешь, как мы хватаемся за средний уровень… Как за спасательный круг. И пока у тележки все четыре колеса не отвалятся, все будут считать мою работу удовлетворительной.

— Не пойму я тебя. Чего ты ждал от конференции? Чтобы тебя ругали и чернили? Или без выговора тебе скучно?

— Что ж, может, и скучно, — усмехнулся Чохели. — Затоскуешь, когда дело не идет. А у меня за него сердце болит, еще как болит. Да что толку! Может, я чужое место занимаю… Ты же знаешь, как это получилось.

Еще бы! Инженеру Раинаули никогда не забыть, как буквально в один час изменилась судьба Симона Чохели, друга его детства и юности.

В тот вечер они сидели рядом в полукруглом конференц-зале ИМЭЛ’а, и, когда председатель назвал фамилию Чохели, Тадиа даже подтолкнул к трибуне оробев шего друга. Чохели только-только вернулся из Берлина, донашивал военную форму, успевшую выгореть под жарким ширакским солнцем, и чувствовал себя как-то неуверенно среди ученых мужей — он отвык от добродушно-насмешливых взглядов, седеющих, аккуратно подстриженных бородок, старомодных пенсне и спокойных, удивительно спокойных речей. Но Раинаули глазам своим не поверил — сейчас на трибуне стоял какой-то другой человек, не застенчивый искатель научной степени, а опытный оратор, сумевший с первого слова овладеть вниманием всего зала.

Выступление Чохели очень понравилось работнику ЦК Ираклию Кипиани. В перерыве он подошел к Симону и спросил, не тот ли он Чохели, который до войны был аспирантом академика Ахвледиани.

«Да, тот самый, — ответил Чохели, — а как вы меня запомнили?» — «Мы тогда хотели вас в ЦК забрать, в отдел пропаганды. Да только академик не уступил». — «Вот как! — рассмеялся Чохели. — А я ночи не спал, терзался, думал, что он в меня не верит». «Что вы теперь собираетесь делать?» — «Хочу защитить диссертацию. Я ее перед самой войной начал». — «О чем она?» — спросил Кипиани. Чохели почему-то не сразу ответил. «Так о чем же она?» — быстро переспросил Кипиани. Чохели вздохнул и смущенно улыбнулся. — «Язык сломаешь, пока выговоришь. Длиннющее название у моей диссертации, товарищ Кипиани: «К некоторым принципиальным вопросам замены звука «дз» звуком «з» в алиабатурском поднаречии ингилойского наречия». — «Да, работенка, скажу тебе, мудреная, — без улыбки сказал Кипиани. — Семь лет, говоришь, дожидалась она тебя? Ничего, еще трижды семь подождет, и, будь уверен, никто не украдет твое алиабатурское поднаречие. А вот твой родной Шираки ждать не может, милый мой диссертант. Сколько там земли еще не вспахано и не засеяно! Наука не погибнет, если ты на время отложишь свою диссертацию и поможешь землякам. Ты сам хорошо знаешь: ваши лучшие хлеборобы остались лежать там, за морем, в керченской земле».

Чохели настороженно молчал, понимая, что сейчас в его жизни произойдет что-то необыкновенно важное. «Ну как, товарищ офицер? Будем работать?»

— Что же я мог ему ответить, дорогой Тадиа? Да он и не хотел меня слушать. Ты сам помнишь, какое тогда было время: раз ты фронтовик, грамотный человек — становись к рулю. Все равно, как в бою — разговор короткий. Не прошло и двух недель, как меня избрали первым секретарем.

— А я всегда мечтал, Симон, увидеть тебя хозяином нашего района, — признался Раинаули.

— Мечтал… Но что из этого получилось? «Работу считать удовлетворительной». Так это же неправда. Не тяну я, дорогой Тадиа. Не по силам мне этот плуг. Лучше по-честному, по-хорошему уйти из райкома и вернуться к своей диссертации. Но… — Чохели с досадой махнул рукой и подошел к плетню, за которым Манучар, устало покрикивая на буйволов, начинал новую борозду.

— Знаменитую свою липу срубил, видишь, — огорчился Чохели, — теперь и не узнать его двора. Какое дерево на десять початков кукурузы поменял!

— Ты не уходи в сторону, договаривай, — сказал Раинаули.

— А что тут еще говорить. Недавно я намекнул Кипиани, что хочу вернуться в институт. Ты себе представить не можешь, как этот человек, всегда такой приветливый, чуткий, заботливый, сразу преобразился, холодно и отчужденно посмотрел он на меня. И куда делся его мягкий, сердечный голос. Знаешь, что он мне сказал? «Что, товарищ секретарь райкома, шкуру свою спасаешь? Бежать задумал? Не выйдет. Думаешь, мы тебе на пленуме как эстрадному артисту аплодировали? Ладони чуть не отбили! Мы слову твоему поверили, что ты за два-три года Шираки на ноги поставишь. Ну так вот: сначала выполни свое обещание, а потом уж решай, пожалуйста, сколько душе угодно, проблему звука «дз». Ну, а если район провалишь… смотри, Чохели! Тогда мы сами без тебя решим, куда ты уйдешь и как уйдешь».

Тадиа угрюмо слушал исповедь Симона Чохели, «Устал или уже не верит в себя? А может, и то, и другое», — подумал Тадиа. Давно так горько не жаловался на свою судьбу Симон Чохели.

— Рано тебе гасить костер, Симон. Нельзя бросать Шираки. Как бы то ни было, тебе здесь каждая травинка знакома. Ты, как эти буйволы, в своей борозде. А новый человек пока оглядится, поймет и разберется… Да что тут говорить, мы и вовсе пропадем.

Чохели молчал. Он еще надеялся вначале, что все-таки сможет, хотя бы изредка, работать над диссертацией. «Время я как-нибудь найду», — обещал он жене. Но за два года он и строки не добавил к своей научной работе. Какая тут лингвистика! Времени не хватало даже на то, чтобы отвезти больного сына в Абастумани. Веки у Чохели всегда были припухшие от недосыпания. Вставал он с петухами, ложился за полночь, но, как говорится в мудрой сказке, бессонницей землю не пашут. Хлеба в Шираки собирали мало. И все-таки, странное дело, крестьяне любили Симона Чохели. Может, за то, что он вырос на их глазах и с малых лет ходил за плугом и за стадом, как и они. А скорее всего за бескорыстие и честность. Кроме того, народу нравилось, как он остроумно, по-крестьянски решал некоторые житейские дела.

На другой день после выборов новый секретарь райкома Симон Чохели собрал руководящих работников в Доме культуры, чтобы поближе познакомиться с ними и узнать, как идут дела в районе. Едва только начали беседу, как за окнами сверкнула молния и хлынул ливень. Через некоторое время в зале зашумели, началась какая-то возня. Чохели поднял голову — с потолка в нескольких местах текла вода. Люди стали перетаскивать стулья на сухие места, а председатель исполкома Арсен Деисадзе и управляющий банком Резо Варамашвили поспешно подставляли тазы и ведра под струи дождевой воды. Некоторое время Чохели молча наблюдал за всей этой суматохой, потом позвонил в колокольчик и сказал: «Товарищи, я уже узнал все, что хотел узнать. Разговаривать нам сейчас не о чем. Теперь ступайте и займитесь своими делами». Стало совсем тихо, зато громче забарабанили увесистые капли по жестяному тазу. Чохели надел кепку, попрощался и ушел.