— Мил, я влюбилась, — взволнованно шепчет сестра, нагло забираясь на мою кровать и отжимая одеяло.

— В который раз? — не открывая глаз, зеваю я. — Ты хоть записывай, чтобы не сбиться со счета

— Нет, в этот раз все серьезно. — деловито настаивает мелочь.

— Ну и хорошо. Женитесь, я даю благословение.

Молчит. В принципе, мне этого и надо, но раз молчит, значит, дуется. Хочет, чтобы я у неё детали уточняла, несмотря на то, что я почти провалилась в сон.

— И какой он, красивый?

— Умопомрачительный! — сразу же искрит признанием Янка. — Он точное воплощение Ларалиэля! — ага, значит, блондин, заключаю я.

Это не новость. Все ее влюблённости обязаны иметь светлый оттенок волос или пусть перекрашиваются, если смеют на что-то надеяться.

— Класс. — коротко радуюсь я.

Понимаю, что она ожидает более бурной реакции, но сон тоже не желает сдаться и давит бетонной стеной грёз. Соображать крайне сложно.

— Только мне надо срочно вырасти. Мила, — трясёт меня за руку и шепчет в самое ухо, — Ты меня слушаешь?

— Зачем тебе срочно потребовалось расти? Погоди немного, может ЕГЭ вскоре отменят.

— Так он взрослый! Вдруг его кто-то раньше меня заберёт?

Отношение моей сестры к мужской половине человечества порой вызывает у меня добрую зависть. В ее мире все очень просто устроено. Понравился кто из мальчиков — бери. И пусть он только рыпнется или попробует сопротивляться.

— Он взрослый, как дядя Володя? — еле шевеля губами, спрашиваю я, пока сестра гладит меня по голове.

Не обольщайтесь, это не проявление нежности. Она волнуется, как бы я неожиданно не заснула, не обсудив с ней важную тему.

— Нет. Мне уже давно такие старые не нравятся. — а полгода назад уверяла, что вырастет и заберёт у тёти Маши папиного друга.

Я бы на месте тёти Маши озадачилась немедленным переездом и сменила бы город. А желательно — страну.

— Он, наверное, как ты, Мил, — неуверенно проговаривает сестра, — Или чуточку постарше. Все равно, конечно, староват немного…

— Эй! — один глаз всё же негодующе открываю. — Он молод и прекрасен. В самом расцвете сил. — должна я в конце концов поддержать участника своей возрастной группы.

Держись чувак, я с тобой.

— Мил, а давай ты его себе заберёшь?

— Спасибо, не надо.

— Ну, пожалуйста. — взволнованно просит она и ангельски добавляет. — А я им, зато смогу любоваться, когда захочу. Даже отбирать не стану, когда вырасту. Вот очень честно.

— Спасибо за такое ценное предложение. В другой раз я бы, может, слезу пустила, но сейчас надо спать. Мне завтра к первой паре.

— А мне завтра в школу.

— Тем более — спать. Быстро дуй к себе. И доброй ночи.

— А можно я с тобой сегодня останусь?

— Без разговоров?

— Без…

— И без полу-разговоров? — мелкая их однажды изобрела.

— Без… с тобой очень скучно … знаешь…

— Без.

— Ну и пожалуйста. Доброй ночи.

Опять из-за неё буду спать с голой попой. Сейчас все одеяло заберёт себе. И бесполезно пытаться его вернуть. А по словам ба именно голопопость является следствием дурацких снов.

*

Мелочь обреченно вздыхает над своей кашей, а я спешно заглатываю бутерброд с сыром и запиваю его чаем.

— Время ко мне несправедливо. — вдруг заявляет сестра, вынуждая меня подавиться не только завтраком, но и проникающим в ноздри воздухом.

— Такие заявления станут актуальными, когда у тебя появятся паутинки мимических морщин вокруг глаз. — говорю, вытирая рот салфеткой и убирая крошки со стола, — Сейчас у тебя чудесный возраст. Надо радоваться всему вокруг. — чувствую себя опытной дамой, уверенно произнося свои нравоучения, но в ответ получаю полный снисхождения и явного уничижения взгляд.

— Я же не дурочка, с переулочка, чтобы всему радоваться, — печать воздействия бабы Риты прямо-таки искрит и переливается.

М-да, вряд ли можно найти способ стереть с жёсткого диска Янки все выражения, которые она подхватила от нашей бабушки.

— И что печалит тебя, девица распрекрасная? — стараясь скрыть иронию в голосе, встаю и кладу в ее контейнер для еды несколько заранее подготовленных мной сэндвичей.

Хоть их и кормят в школе, но наша привереда ест далеко не все из предложенного школьного мишленовского меню.

— Как бы всякие замужние девушки не увели моего принца Ларалиэля, пока я буду расти. — она со вздохом грусти, но все же отправляет в рот ложку овсяной каши. — Бабуля Наташа, кажется, говорила, что от капусты хорошо растётся, — серьезно сообщает сестра, — Будешь делать мне салаты каждый вечер?

Даже не знаю, говорить ли ей о том, что именно «вроде как хорошо растется». Но, усмехнувшись, решаю все же сказать.

— Капуста помогает росту груди. А росту тела вроде бы способствует морковка, но ты ее совсем не любишь.

Янка поднимает на меня задумчивые глаза. Отправляет в рот ещё пару ложек. Хмурится. Видимо, решение дается ей не так легко.

— Тогда делай мне, пожалуйста, салат из морковки и капусты.

Ничего себе поворот.

— Хорошо. — стараясь сдержать смех, серьезно киваю и меня неожиданно осеняет. Странно, что я не поняла сразу же. Сон тормозил мыслительный процесс. — Ты влюбилась в одного из Диминых друзей?

— В самого красивого. — со знанием дела выдаёт мелочь.

— Ох, он будет очень польщен.

— Ты ему расскажешь? — это не вопрос-истерика, а скорее руководство к действию.

Мелочь не краснеет, не начинает скакать по кухне буйной метелкой, умоляя меня ни в коем случае этого не делать. Она, как великий маленький стратег, раздумывает, выразительно хмуря брови. И, к счастью, между своими наполеоновскими планами, не забывает есть кашу.

— С одной стороны, если он узнает, у меня появится шанс, что он подождёт пока я вырасту. Но с другой, он же будет грустить…

Времени, чтобы подумать, отчего это Ник вдруг будет грустить, узнав о новой юной поклоннице, совершенно нет. Смотрю на часы, которые висят над дверью кухни сколько себя помню, и чувствую, что нам пора выдвигаться, иначе мы обе опоздаем.

— Все, встаём. Нам уже пора идти.

Поднимаемся со своих мест, слаженно складываем посуду в раковину, убираем масло с сыром в холодильник и идем в прихожую.

— Каша была недостаточно сладкой. — узнаю об этой важной детали, когда закрываю за нами дверь квартиры. — Забыла тебе сказать.

— Сахар вреден. — не остаюсь в долгу я. — У тебя от сладкого почернеют зубы, и Нику будет страшно на тебя смотреть.

— Ну и что. Дядя Жора стоматолог, он мне зубки выбелит. А страшно было от того, как она смотрела на Ника. — хмуро говорит сестра, в то время как перед нами раскрываются двери лифта.

Мы входим внутрь, и Янка нажимает на кнопку первого этажа.

— Кто? — недоумеваю я, доставая из кармана пальто мобильник.

— А ты разве не заметила? Азалеолдия смотрела на Николая, словно ела его. Вот так, ам-ам-ам, — Янка широко раскрывает глаза и маленькими ладошками изображает хватательные движения около лица.

Передача всей страшной глубины чужого взгляда дается ей настолько хорошо, что мне трудно сдержать улыбку.

— Не смейся, Милка. — со всей своей детской серьезностью предостерегает сестра, — На твоего поцелуйного наставника она тоже страшно смотрела. Думала никто не видит, но я иногда наблюдала за ней, чтобы лучше понять ее картины. — и сурово заключает. — Продам ее шедевр сразу, как получу!

— Ты стихотворение по английскому не хочешь повторить, business-girl? — слова сестры заставляют что-то внутри меня неприятно колыхнуться, но я решаю сменить тему и не придавать этому значения.

На кожаном диване на третьем этаже возле деканата расположились три студента. Это я и братья Аверины. Мы смиренно ждём, когда Ветров закончит свой диалог с профессором.

Если же описывать картину ожидания детальнее, то Ник сидит, уткнувшись в свой телефон, Тоха самозабвенно уничтожает пачку чипсов, от которой мы с его братом вежливо отказались, а я, не скрываясь, любуюсь своим наставником.