Вбегает Ш а б а н, завхоз, звонит в большой школьный колокольчик.
С т а р и к и, еще не успевшие лечь спать, поспешно выходят из своих комнат.
Ш а б а н (указывая на скелет). Кто притащил сюда этот символ?
А н о м а л и я. Это не символ, а скелет.
Ш и ш м а н. Еще от школы остался…
Т р а к т о р о в. В чулане стоял.
Ш а б а н. Ох и врежу я кому-то, чтоб неповадно было, только пока не знаю кому… Чмари несчастные!.. (Отодвигает фигурки к стене, срывает фату, уносит скелет.)
Пауза.
Ш и ш м а н. Глядите, на воре шапка горит!
Гена и Кынчо инстинктивно хватаются за головы.
Ш и ш м а н. Вот это кто, значит! Забыли притчу, ослы старые…
Снова тишина.
Г е н а. Посмешить хотели…
К ы н ч о. Показать, что смерть бессильна. Как в «Ромео и Джульетте».
Й о т а (подходит к Кынчо и, поскольку она немая, отчитывает его с помощью жестов и мимики.)
Ш и ш м а н. Со смертью не шутят. Смерть — это неизвестность.
А с п а р у х (обращаясь к Кынчо). Я их для красоты вырезал, Кынчо. Хотел как лучше… Это Адам и Ева. Ты артист, должен иметь уважение к чужой выдумке.
К ы н ч о. Я же в шутку, Аспарух!
Ш и ш м а н. Со смертью нельзя шутить. Смерть — это неизвестность. Помню, как началась эта самая, как ее, миграция, к нам в село повалил народ из города…
А н о м а л и я. Тсс!
Т р а к т о р о в. Говори, Шишман, говори!
Ш и ш м а н. Я и говорю, когда началась эта самая миграция, повалил к нам народ из города… Был там один, Топузов по фамилии, начальник из министерства земледелия, животноводством заправлял… Приехал он к нам сюда и облюбовал под дачу участок моего брата. Когда-то это поле было, потом его к селу прирезали, для расширения территории. И что этот Топузов организовал? Из города поднажали по телефону. Брат мой — в сельсовет, к председателю. Не отдам, говорит, участок, для сына берегу. А Топузов опять поднажал, и в один злосчастный день сгрузили там камни, лес, кирпич да завели песню «Не кочегары мы, не плотники…». Пятьдесят дней стоял на участке сивушный дух. Брат мой Кунчо — что за человек! Поди пойми его. Все возле стройки крутился… Они поют «Не кочегары мы, не плотники…». И он подтягивает «Не кочегары мы, не плотники…».
В е л и ч к а. Он-то с чего распелся?
Ш и ш м а н. «Ты-то с чего распелся?» — спрашиваю его. Молчит.
К ы н ч о. На нервной почве, наверно.
А н о м а л и я. Тсс!
Ш и ш м а н. Ну, думаю, не иначе получится у него короткое замыкание, пробки перегорят…
Неожиданно гаснет свет.
А с п а р у х. Черт бы побрал эти пробки! Опять перегорели!
А н о м а л и я. Зажгите спичку!
Т р а к т о р о в. Нету у меня спичек.
А с п а р у х. На, держи!
Т р а к т о р о в. Где?
А с п а р у х. У меня в руке.
Т р а к т о р о в. А рука где?
А с п а р у х. Вот она!
Т р а к т о р о в. Не вижу. Чиркни спичкой, чего зря коробок трясешь?
А с п а р у х. Держи!
Т р а к т о р о в. Держу.
Слышно чирканье спички о коробок.
А с п а р у х. Не тем концом чиркаешь.
Т р а к т о р о в. Да у нее головки нету.
К ы н ч о. Другую возьми.
Т р а к т о р о в. И у другой нету.
А с п а р у х. Третью возьми.
Т р а к т о р о в (пытается зажечь спичку). Такая же…
Снова чирканье спички о коробок.
И у этой, у этой тоже!
А с п а р у х. Дай сюда коробок!
Т р а к т о р о в. Там больше спичек нету…
А н о м а л и я. Господи, я сойду с ума!
Т р а к т о р о в. Нашел! Все в порядке!
Свет зажигается.
Ш и ш м а н (продолжает рассказ). Ну, думаю, не иначе получится у него короткое замыкание, пробки перегорят…
А с п а р у х. Дальше, дальше давай!
А н о м а л и я. Тсс!
Ш и ш м а н. Злопамятный у меня был брат — я таких сроду не видел. Брат, говорю ему однажды — осторожненько так, с подходом, — не таскайся ты туда, не пой, а то пойдут по селу пересуды, ненормальным прослывешь, того и гляди, еще и трудодни не засчитают. Ничего, скажут, Кунчо не наработал, только и знает, что петь да гулять. Конечно, говорю, труд — это песня, но только когда работаешь так, что не до песен. А примешься петь — это уж получается песня, а вовсе не труд… Тем временем дачу под самую крышу подвели, стены оштукатурили. Сегодня четверг, послезавтра, значит, суббота. Послезавтра, говорит мне брат, устрою я Топузову встречу. В субботу под вечер, когда бабы скотину загоняют, слышу со стороны новой дачи крик. Женщина вопит — да так, будто ее тупым ножом режут: «Не нужна мне эта дача, будь она трижды проклята! Ноги моей больше тут не будет! Нашел, куда меня привезти…» Жена топузовская криком кричит, все село кинулось к ихнему дому, и я со всеми. И что же вижу? Гляжу — и собственным глазам не верю. Будто в кошмарном сне… Брат мой над окном топузовской дачи в чистой рубахе висит, как партизан, язык прикушенный, умолк навеки. Эх, братец, думаю, перегорели все-таки у тебя…
К ы н ч о. Шишман, умоляю, поосторожнее с пробками!
Ш и ш м а н. Висит, значит, а в руке письмо. Подпрыгнул я, перерезал веревку, он сполз и письмо из руки выпустил…
Т р а к т о р о в. Это надо же!
К ы н ч о. Печальная история…
Й о т а (спрашивает знаками: «Что было в письме?»).
Ш и ш м а н: В письме-то? Как сейчас помню… За всю мою жизнь единственное письмо…
Г е н а. Ну и жизнь, мать вашу за ногу!
А н о м а л и я. Тсс!
Ш и ш м а н (читает). «Милый брат мой Шишман! Наши родители окрестили тебя именем славного болгарского царя Шишмана. И благодаря одному только этому имени жизнь твоя пройдет хорошо. А меня окрестили Кунчо. Ни царя такого не было, ни других больших людей. Но помяни мое слово, все равно я Топузову отомщу, рассчитаюсь с ним. Я, брат, всегда был против мести и мстил для того, чтоб поскорей она мне обрыдла… Потому как общество у нас братское. А братское общество строится на братоубийственной любви… Только я это уразумел не сразу. Умные люди говорят, кто мстит, тот убивает самого себя. А я, когда мстил, не чувствовал, что сам себя убиваю. Значит, неверно это. Вот я и решил: дай-ка сделаю наоборот, убью себя и тем за себя отомщу. Помяни мое слово, Топузов и его семейка больше сюда не сунутся, потому что это смерть, брат, а смерть — это неизвестность. Скажи председателю, чтоб дачу под школу не отдавали, как-никак здесь человек себя жизни лишил. Целую тебя. Твой брат Кунчо…» И приписка внизу: «Запомни, человек сам запутывается в своих сетях и других запутывает».
Пауза.
К ы н ч о. Печальная история.
Ш и ш м а н. Откуда мой брат знал, что председатель отдаст дом под школу?
Т р а к т о р о в. А он отдал?
Ш и ш м а н. Отдал.
Т р а к т о р о в. Материалистами мы стали. Не верим в указания.
Ш и ш м а н. А во время миграции, когда все, кто помоложе, разбежались отсюда вместе с детишками, отдали школу под дом престарелых.
Пауза.
Й о т а (жестами и мимикой спрашивает: «Этот самый дом и есть?»).
Ш и ш м а н (отвечает тоже знаками: «Он самый»).
А н о м а л и я. Где же ваш брат повесился, господин Шишман?
Ш и ш м а н. Как раз над вашим окном, госпожа Аномалия.
А н о м а л и я. Господи, зачем же вы нам про это рассказываете?
