С т а м е н о в. Ну ладно! Смотри! (Делает резкое движение.)

Д е в у ш к а. Нет. (Хватает в охапку его одежду.) Теперь уходите, немедленно! (Открывает крышку люка и начинает выбрасывать одежду Стаменова.) Слышите? Ступайте к своей жене, покажитесь ей! Пускай она вас стережет получше. (Толкает его к люку.) Убирайтесь. Не заслоняйте солнце своими тряпками! Уходите!

В этот миг слышатся выстрелы из пистолета. Стаменов сползает в люк, крышка с грохотом падает, закрывается. По движению девушки можно понять, что стреляет она, хотя она по отношению к зрителю стоит так, что рука с пистолетом не видна. Девушка проводит рукой по лицу, как бы освобождаясь от какого-то наваждения, и мы видим, что в руке не пистолет, а барабанная палочка. Рука Девушки безвольно разжимается, палочка падает… Это было лишь секундное затмение — и никакого убийства. Поднимается крышка люка, из него высовывается голова Стаменова.

С т а м е н о в. Если ты, малышка, даже расскажешь обо всем этом, никто тебе не поверит, потому что всем известно, что я архитектор Стаменов, а ты всего-навсего соплячка. И еще могу добавить следующее: рассказ о Ниагарском водопаде и о Буонаротти-младшем с гораздо большим интересом слушала твоя матушка. (Закрывает за собой люк.)

Девушка смотрит куда-то в пространство. Поблизости, в соседнем дворе, воет собака. Девушка начинает выть в унисон с собакой. Идет к своим барабанам. Слышны сумбурные, как бы задыхающиеся удары. Бой барабанов и вой! Удары напоминают бессвязные слова. Постепенно ритм выравнивается, и с последним ударом вступает музыка. С музыкой, по законам всех чудес, вокруг все светлеет. Может быть, солнце уже вырвалось из тени. Люк снова открывается, и появляется  Т р у б о ч и с т, такой, каким мы его знаем по почтовым открыткам, — седой, с белыми усами.

Д е в у ш к а. Извините, вы существуете?

Т р у б о ч и с т. Работаю — следовательно, существую.

Д е в у ш к а. А я вас приняла за открытку.

Т р у б о ч и с т. Если хотите, можете написать на мне адрес и отослать кому-нибудь.

Д е в у ш к а. Кому?

Т р у б о ч и с т. Не знаю…

Д е в у ш к а. Я подумаю… до следующего солнечного затмения.

Т р у б о ч и с т. Только у меня больное сердце, и неизвестно, дотяну ли я до той поры.

Д е в у ш к а. Не бойтесь! Завтра мы едем на экскурсию. По всей видимости, мы попадем в катастрофу, и я завещаю вам свое сердце. Вам его пересадят, и вы проживете не только свою, но и мою жизнь.

Т р у б о ч и с т. Это несправедливо. Свою жизнь я прожил, сердце пригодится вам самой.

Д е в у ш к а. Но ведь оно у меня — для того, чтобы я его кому-то отдала.

Т р у б о ч и с т. Не могу я принять такой щедрый подарок.

Д е в у ш к а. Прошу вас, примите!

Т р у б о ч и с т. Но мне нечем отплатить вам.

Д е в у ш к а. Лучшей платой будет радость, которую вы мне доставите, приняв его.

Трубочист оглядывается.

Д е в у ш к а. Ну что вы озираетесь?

Т р у б о ч и с т. Боюсь, как бы кто-нибудь не услышал и не принял нас за сумасшедших.

Д е в у ш к а. Здесь никого нет.

Трубочист медленно снимает свой черный пиджак, седой парик, срывает огромные усы — и перед нашим взором предстает  Ю н о ш а. Он улыбается. И Девушка улыбается тоже.

Перевод М. Михелевич

Т о п у з о в.

Ш и ш м а н.

А с п а р у х.

К ы н ч о.

Т р а к т о р о в.

В е л и ч к а.

Г е н а.

А н о м а л и я.

Й о т а.

З а в е д у ю щ а я.

Ш а б а н.

А л о и с.

М а л е н ь к и й  с т а р и ч о к.

Г е ч о.

Эта пьеса написана в 1976 году, несколько раз переделывалась, прежде чем приобрела свой теперешний завлекательный вид.

Дом престарелых в селе Геша, что в трех километрах от города Дряново. Ниже, по диагонали, находится прославленный Дряновский монастырь. В глубине виднеется шоссе Тырново — Габрово и туннель. В туннеле ничего не виднеется.

Дом этот предназначался не престарелым, В те годы, когда в стране еще не начался процесс миграции и село еще не обезлюдело, здесь размещалась школа, а до школы что-то еще. Отсюда далеко до больших городов. И еще дальше отсюда цивилизация, автоматизация, неврозы, санитария и гигиена. Каждое утро под окнами проходит, направляясь в горы, отара овец. Под вечер она возвращается с более крутых горок на менее, с менее крутых на более. Вот более или менее особенности этого дома.

Автор купил старый домик рядом с приютом престарелых по следующим соображениям:

во-первых, видна перспектива — ведь у молодости впереди всегда старость;

во-вторых, ежедневные встречи с пожилыми людьми поддерживают в человеке ощущение быстротечности всего сущего. А это ощущение куда приятней ощущения вечности.

Предлагаемая нами история произойдет в ограниченных пределах галактики дома престарелых. Точнее, в комнате, которая служит его обитателям гостиной — той территорией, где, выражаясь языком большой политики, осуществляются контакты. Территория для контактов — естественная необходимость для стариков, хотя жизнь, естественно, лишает их многих контактов.

На стульях, столах, телевизоре — на всем здесь печать усталости… Телевизор уже два года как порвал всякие контакты с политическими обозревателями, телеспектаклями и «Золотым Орфеем». Эпоха телеинтервью здесь уже давно закатилась.

Обладают ли старики чувством юмора? Маркс сказал: «Человечество, смеясь, прощается со своим прошлым». О стариках можно сказать, что они, смеясь, прощаются со своим будущим. Иначе говоря, стариковский юмор мрачноват. Потому что смерть не перехитришь, никуда от нее не денешься.

Можно ли смеяться смерти в глаза? Можно, только не в глаза — она ведь безглазая. Приходит без разбору и к простому смертному, и, скажем, к директору театра. Иными словами, смерть — это неизвестность. И чем смеяться ей в глаза, лучше, пока жив, глядеть в оба… и желательно вовремя. А то запутаешься в собственных сетях и других запутаешь. Сидел, говорят, один человек на берегу моря, плел сеть. Увидали это селедки я говорят: «Ну, у кильки дело дрянь…» А потом в консервной банке удивляются: «Сеть для кильки была, зачем же нас-то сюда напихали, как сельдей в бочку?»

Поздний вечер. Старики, поужинав, разошлись по своим комнатам. Они выиграли у времени еще день жизни, а время еще на день сократилось.

Две фигурки — мужчины и женщины — единственные, кому здесь весело и бездумно. Их вырезал из дерева Аспарух. Он считает, что это Адам и Ева. Вы вольны считать иначе.

Темнота медленно рассеивается, но свет неяркий, сумеречный. Адам и Ева сейчас вынесены на авансцену. На одной фигурке висит табличка с надписью «Аспарух», на другой — «Величка». С головы Евы, то бишь Велички, в глубь сцены протянулась белой дугой фата, конец ее закреплен в руке человеческого скелета.

В белом медицинском халатике-мини входит  А л о и с — молодая стройная негритянка, несет подносик с лекарствами. При виде скелета она роняет поднос. Входит  З а в е д у ю щ а я. Она ведет за собой старика, только что прибывшего автобусом, чтобы занять освободившееся в доме место. Нельзя сказать, что Заведующая вполне хладнокровно отнеслась к встрече со скелетом, но все же сумела сохранить хладнокровие, усадила новичка на стул и только тогда торопливо удалилась.