Оставшись одна, Яна подходит к окну Антонио. Оттуда доносятся тихие звуки гитары. Вечереет.

Я н а. Антонио!

Гитара умолкает.

Спустись на минутку, Антонио.

Я н а садится на скамейку. Появляется  А н т о н и о.

Слушай, Антонио. Завтра я дам тебе восемь тысяч песо, которые ты должен будешь передать Ивану. На эти деньги он и его отец смогут уехать в Болгарию. Только понимаешь… он ни в коем случае не должен догадаться, что дала их я. Скажешь, что это ты и Молчаливый… что это ваши деньги… сбережения… что вы здесь его лучшие друзья и что он должен принять их ради отца. Понимаешь?

А н т о н и о. Доктор Томов покупает Иван?

Я н а. Что?

А н т о н и о. Иван стоит восемь тысяч…

Я н а. Но почему?

А н т о н и о. Антонио стоит десять песо… Был когда-то Антонио. Были Анды. Долина. Ветер. Было стадо.

Я н а. Антонио!

А н т о н и о. Антонио имел конь. Сильный. Ветер бежал за ним, отставал.

Я н а. Послушай, Антонио!

А н т о н и о. Антонио не слушал. Антонио имел конь. Быстрее горя. Ого-го-го! — кричал Антонио. Ого-о-о-о! — рыдало горе.

Я н а. Антонио, потом…

А н т о н и о. Потом пришла чума. Нет стадо. Нет долина. Нет ветер.

Я н а. Я обратилась к тебе…

А н т о н и о. Не ты, Ян! Дон Оливеро Кастро. Сказал…

Я н а. Антонио, милый…

А н т о н и о. Нет! Он сказал: эй ты, видакс! Бери десять песо и пошли со мной! И нет больше Антонио. Пришла Ян и сказал: «Возьми восемь тысяч и продай свой брат». Горе Антонио.

Я н а. Горе? Ты хоть понимаешь, что значит это слово?

А н т о н и о. Антонио не понимает.

Я н а. Антонио, ты каждый вечер поешь о своей долине, об Андах, о стадах и своем доме. Когда-нибудь, когда ты станешь свободным, ты вернешься туда, верно?

А н т о н и о. Да, Ян!

Я н а. Отец Ивана тоже хочет вернуться в свою долину.

А н т о н и о. Антонио понимает.

Я н а. Ты вернешься в свою долину. Иван и дядя Маккавей тоже вернутся в свою. А я? Куда вернуться мне, Антонио?

А н т о н и о. Завтра?

Я н а. Завтра. А теперь ты немного поиграешь у себя в комнате, правда?

А н т о н и о. Да, Ян.

Я н а. Оставь окно открытым.

Антонио уходит. Яна остается одна.

Главное было решиться. Потом мне вдруг стало легко и странно, словно на качелях. Какая-то мысль отделилась от меня, и все стало хорошо. Спокойно. Наверное, если у приговоренного к смерти спросить, что он чувствует, то он тоже ответит: «Спокойствие». А говорят, человек не может расстаться со своей тенью. Неверно. Я рассталась. Как? Какая сила помогла мне? Вчера я отнесла ужин дяде Маккавею, и он спросил меня: «Ты знаешь, что такое Болгария?» Я не ответила, потому что не знаю. И он не ответил, потому что знает. А я почувствовала себя вором. Наверное, иногда это лучше — не иметь своего счастья…

Корчма дона Сильвестра. Зал украшен цветами. Сегодня свадьба Яны и доктора Томова. На авансцене  М о л ч а л и в ы й, И в а н  и  А н т о н и о.

И в а н (держит в руке пачку банкнот). Восемь тысяч песо! Столько денег! Нелегко они даются, нелегко зарабатываются. Чем я смогу вам отплатить?

М о л ч а л и в ы й. На этом свете ничто зря не пропадает. Мы с Антонио как-нибудь справимся. А ты, когда обоснуешься с отцом там, в Болгарии, загляни как-нибудь в наше село. Не может же быть, чтоб там не осталось никого из рода деда Нейко. Скажешь, мол, шлет вам Петко привет и желает всем здоровья. У него все хорошо, скажешь, и зарабатывает, мол, прилично. Только о селе тоскует.

И в а н. Большое вам спасибо, братья. Мы еще увидимся до отъезда. Пойду пока соберусь. (Выходит.)

А н т о н и о. Иван все понял.

М о л ч а л и в ы й. Что он понял?

А н т о н и о. Понял про деньги.

М о л ч а л и в ы й. Ничего он не понял.

А н т о н и о. Антонио говорит — понял.

В дверях появляется  С и л ь в е с т р  с газетой в руках.

С и л ь в е с т р (читает). «Сегодня в одиннадцать часов состоится бракосочетание Яны Сильвестр Вылчановой и доктора Томы Томова. Приглашаются все болгары…» И так далее. А? Слышишь, Антонио!

А н т о н и о. Слышишь, слышишь!

С и л ь в е с т р. Наше объявление помещено в самом верху. (Смотрит на часы.) Эге, да уже половина двенадцатого! Все, значит, кончено… Эй вы там, готовы? Молодые вот-вот явятся, может, уже выехали. (Суетится.) Ничего не забыли? Патефон! (Уходит в кухню.)

А н т о н и о. Хорошо, хорошо! И цветы много, и вино много. А любовь есть?

С улицы доносятся говор и шум.

Входит  С и л ь в е с т р  с патефоном в руках.

С и л ь в е с т р. Едут! Братья, едут! (Заводит патефон и ставит пластинку со старым боевым маршем.)

Открывается дверь, помещение заполняют  с е з о н н и к и, знакомые нам по первой картине. С ними — О п т и м и с т  в куртке.

О п т и м и с т. День добрый, патрон!

А р т е л ь щ и к. Ну, здравствуй еще раз, Сильвестр! Что-то ты уж больно торжественно нас встречаешь. (Осматривается.)

С м е ш л и в ы й. При полном параде!

С и л ь в е с т р (оставляет патефон). Откуда это вы взялись?

С м е ш л и в ы й. А оттуда! Заработали кучу денег и вернулись!

С и л ь в е с т р. Что-то уж слишком скоро.

О п т и м и с т. Они в Ла-Пас направились. Можно ли так, ничего не разузнавши? Я целый месяц проторчал там без работы, а они туда деньги добывать двинули. Поворачивай назад, говорю им, и шагай за мной.

С и л ь в е с т р. Куда же теперь?

О п т и м и с т. В Балкарсе, на картошку.

С и л ь в е с т р. На картошку?

О п т и м и с т. Во-во! Ты послушай! (Достает из кармана письмо, читает.) «Двигай, братец, сюда, да поживее. Бешеные деньги можно загрести. Платят помешочно. Встретишь кого из наших, бери с собой». Он меня еще в прошлом году туда водил. Раз пишет, значит, так оно и есть. Встретил я, значит, этих голодранцев и завернул. Увидишь, они у меня с полными карманами вернутся!

С м е ш л и в ы й. Само собой. Не миновать нам в плантаторы подаваться. А через годик, того и гляди, на пляже Мар-де-Платы объявимся.

М е ч т а т е л ь. С какими женщинами там можно познакомиться! Знаю я одну испанку.

С м е ш л и в ы й. Уж не та ли?

М е ч т а т е л ь. Какая?

С м е ш л и в ы й. Какая! Вот и попался! Не знаешь ты никакой испанки. Врешь больно много.

М е ч т а т е л ь. Нет, знаю. Габриэла ее зовут. Волосы ее текут по плечам медленно, словно воды Параны. Тело у нее твердое, как дерево квебрахо, и прохладное даже летом. Глаза у нее ясные, как лагуны в пампасах. Взглянет — огнем обожжет. Дикарка. Не знает, откуда она, чья… Может быть, ветер Анд тысячи лет полировал камень своей жестокой лаской, пока не изваял ее плечи, пальцы, бедра. А она вырвалась из его объятий и спустилась вниз к Ла-Плате. Эх, люди! Я — бродяга! Мой дом повсюду. Вы читаете газеты, слушаете радио — слышали вы голос Габриэлы? Она ждет меня. Потому я и спешу. Спотыкаюсь. Спешу утонуть во мраке ее волос, в изнеможении упасть к ее ногам и шепнуть: «Успокойся! Я пришел, Габриэла!»

С м е ш л и в ы й. Врешь!

М е ч т а т е л ь. Вру!

Пауза.

С и л ь в е с т р. Будет вам! Словно дети, право!