Затемнение.

Свет загорается. В камере — Е в а  Р и л ь к е  и  А д е л ь. Ева поет «Хорст Вессель» и танцует.

А д е л ь. Перестаньте!

Е в а. Оле! (Принимает картинную позу.)

А д е л ь. Вы из уголовных, да?

Е в а. Ты что, не веришь, что я из политических? По песне не догадалась?

А д е л ь. Перестаньте паясничать.

Е в а. Ты что, не веришь, что я из политических? (Поднимает платье и показывает бедро, на котором видна татуировка — фашистская свастика.) Есть и повыше. Хочешь посмотреть?

А д е л ь. Хватит! Я запрещаю вам петь эту песню и кривляться. Это святотатство!

Е в а. Почему же? Я пою о моем любимом.

А д е л ь. Вы сумасшедшая.

Е в а. Была. Теперь уже нет.

А д е л ь. Кто вы?

Е в а. Порядочные дамы, малышка, так не знакомятся.

А д е л ь. Меня зовут Адель Рихтгофен.

Е в а. Адель, дай я тебя поцелую. Мою подружку тоже звали Адель. Вчера ее расстреляли. Сказали, заразная. И правильно сделали, что расстреляли. Зачем же разносить заразу в нашей стерильной Германии?

А д е л ь. Кто вы?

Е в а. Я? Ева Рильке, бывшая проститутка… Это мою душу спас легендарный Хорст Вессель… Вот только в песне обо мне ни слова.

Пауза.

Вы что-то сказали?

А д е л ь. Нет, я ничего не сказала. Вы сумасшедшая, да?

Е в а. Да, я действительно сходила с ума, когда он приходил. Правда, я тогда еще не знала, что он станет этим самым Хорстом Весселем. Сейчас я была бы вдовой героя. Содержала бы салон… Например, салон спиритических сеансов. Ко мне приходили бы штурмбан- и обергруппенфюреры СА и СС, фюреры и фюрерчики, а я бы выходила к ним в закрытом черном платье. Закрытое платье — в этом есть нечто экстравагантное. Я надевала бы его без нижнего белья и чувствовала бы себя, как в шелковом гробу. Вас не возбуждает черный цвет? Или вы предпочитаете коричневый? Ах, как мне хочется раздеться донага, но, к сожалению, нет хорошей компании. Здесь полно разных гомосексуалистов. Они, чтобы избавиться от комплекса неполноценности, каждый день убивают по нескольку сильных и здоровых мужчин. Зачем убивать мужчин? Дайте их мне, и я сделаю это сама. Только сделаю все тихо, незаметно и наверняка. А тут все делается так, что становится известно всему миру. Что же ты молчишь? Думаешь, цена мне пять марок вместе с чулками? Куда делся тот жалкий Эрих Ян Ханунсен, который предсказал поджог рейхстага? «Вижу, как горит все здание! Вижу пламя! Вижу прореху графа Гольдорфа!» И нашли его с шестью дырками в пророческом теле… Куда делся знаменитый Бёлль, у которого был список мужчин — любовников начальника штаба СА Рема? Три пули в голову, две в грудь и одну в живот — приятного аппетита. Революцию делаете, да? Грызете друг друга, как собаки, а проститутки виноваты. У проституток хоть мораль есть, моя милая! Если б жизнь у меня сложилась иначе, я могла бы стать артисткой… И не сидела бы здесь как прокаженная, а выходила бы по вечерам на сцену… как Гретхен… И может, сам Геббельс заплакал бы… Мало ли кем еще я могла бы стать, — ты слышишь, сопливая Гретхен? — и такой, как ты, могла бы стать, и даже аптекаршей, если б захотела. А ну, проваливай из моей конуры! Не хочу тебя видеть! Никого не хочу видеть! (Бросается на кровать лицом вниз, и непонятно, плачет она или смеется.) Я, видите ли, сумасшедшая… Это Германия сейчас сумасшедшая!

Затемнение.

Свет загорается. В каморе — Д и м и т р о в  и  в р а ч-г е с т а п о в е ц.

В р а ч. Вам требуется не лекарство, а пуля.

Д и м и т р о в. Вы должны.

В р а ч. Я должен переждать время, отведенное для осмотра.

Д и м и т р о в. Моя болезнь быстро прогрессирует.

В р а ч. Так и должно быть.

Д и м и т р о в. Ваш коллега в Лейпциге был трусливым, но человечным.

В р а ч. Он уже не врач.

Д и м и т р о в. Вы — циник.

В р а ч. Хуже… Я, может быть, вообще не врач… И не забывайте, что вы находитесь в гестапо.

Входит  А д е л ь. Молчание. Все трое встречаются взглядами.

А д е л ь. Вы заслужили свою судьбу, Димитров.

Затемнение.

Свет загорается в кабинете Гелера. А д е л ь  медленно входит и садится в кресло, задумчиво склоняется над своими папками. П о л и ц е й с к и й  с о  ш р а м о м  подсовывает конверт под дверь, стучит и исчезает.

А д е л ь. Войдите.

Никто не входит.

Войдите! (Подходит к двери, видит конверт, берет его, выглядывает в коридор, никого нет. Возвращается, разрывает конверт, читает.)

Г о л о с  Т р а у б е. «Милая фрейлейн Адель! Извини, дорогая Адель, что я назвал тебя «фрейлейн». Это, наверно, потому, что ты теперь от меня далеко — нас разделяет целая жизнь. Когда будешь читать эти строки, которые, быть может, для тебя не имеют никакого значения, наивного Петера Траубе не будет на этом свете. Я предал Германию. Время сейчас такое, что суда не будет. Одним словом, дело в следующем: машину, в которой заключенных перевозили из Лейпцига в Берлин, я должен был в определенном месте пустить в пропасть. Так было задумано господином Гелером. Я этого не сделал. И быть может, не только потому, что рядом со мной сидела ты… В конце концов, человек должен жертвовать своей любовью во имя родины… Я уверен, что в те секунды, пока машина летела бы вниз, ты не упрекнула бы меня, потому что так повелела Германия, а ты любишь Германию, любишь ее больше всего на свете. Склоняю голову перед твоей большой любовью и жду пулю. Времени больше нет, прощай!.. Петер».

Затемнение.

Свет загорается в верхнем помещении. Ш т у р м о в и к  диктует  м а ш и н и с т к е.

Ш т у р м о в и к. «Приказываю:

1. Провести налет на мастерскую советского гражданина Шаяга, расположенную на Грайфсвальдерштрассе, 12. При попытке оказать сопротивление действовать по усмотрению начальника команды.

2. Одним отрядом штурмовиков совершить нападение на советское торгпредство в Гамбурге, имущество привести в негодность.

3. Общество друзей новой России, членами которого являются граф Арко, Кардорф и многие видные представители буржуазии, распустить. Секретаря Общества Эриха Барона посадить в тюрьму…»

Затемнение.

Свет загорается. В кабинете — А д е л ь. Стук в дверь, входит  п о л и ц е й с к и й  с о  ш р а м о м.

П о л и ц е й с к и й. Фрейлейн Рихтгофен, мне нужен господин Гелер. Надзиратель Фрик умер.

А д е л ь. Как — умер?

П о л и ц е й с к и й. Скоропостижно, во время еды.

А д е л ь. Господин Гелер у господина Дильса. Пойдемте!

Они выходят. Затемнение.

Свет загорается. В камере — Д и м и т р о в, который что-то пишет, наклонившись над низким столиком. Входит  Г е л е р.

Г е л е р. Господин Димитров, приведите в порядок свою комнату. Вас скоро посетит высокий гость.

Д и м и т р о в. Я никого не приглашал. А в этой дыре, а не комнате, как вы ее называете, все в порядке. (Кашляет.)

Г е л е р. Вы плохо себя чувствуете?

Д и м и т р о в. Напротив, я чувствую себя отлично.

Г е л е р. Прошу вас, господин Димитров, с гостем быть корректным.

Д и м и т р о в. Можете в этом не сомневаться, господин Гелер.