Ф р и к. Иностранец может сказать, что я написал эту книгу. Что ж, разве можно ему верить?
Г е л е р. Ты все-таки неблагодарный, Фрик. Тебя перевели в Берлин, положили большое жалованье…
Ф р и к. Я его еще не получил.
Д и л ь с. И не получишь. Неужели ты не понимаешь, что за такие дела тебя ожидает смерть?
Ф р и к. Смерть ожидает каждого, господин начальник, независимо от чина.
Д и л ь с. Ты рассмешил меня, Фрик. Я был злой, а ты развеселил меня. Ты, наверно, и умирать будешь весело.
Ф р и к. До сих пор я умирал весело, господин начальник. Один раз на фронте разорвалась мина, и меня стукнуло в живот. После я узнал, что осколок угодил в ложку моего товарища — его тоже звали Фриком, — и эту ложку вытащили из моего живота. Три дня бедняга ел руками, пока врачи не вынули ложку из моего живота и не вернули ему. Второй раз, господин начальник…
Д и л ь с. Пропусти второй раз, расскажи о третьем.
Ф р и к. Третьего раза пока не было.
Д и л ь с. А… Ну ничего, Фрик, будет.
Ф р и к. Это от меня не зависит.
Д и л ь с. А от кого же? Наверно, это было не в первый раз?
Ф р и к. Что, господин начальник?
Д и л ь с. Да это, с книгой.
Ф р и к. В первый раз, господин начальник.
Д и л ь с. Значит, сознаешься, что передал эту книгу Димитрову?
Ф р и к. Никак нет, господин начальник. Я сказал, что в первый раз меня обвиняют в таком гнусном деле.
Д и л ь с (звонит). В конце концов, Фрик, значения не имеет, кто передал эту книгу — ты или кто другой. Ты — надзиратель, а книга прошла через дверь, которую охраняешь ты. Так что желаю тебе и в третий раз умереть весело.
Ф р и к. Постараюсь, господин начальник.
Д и л ь с. Мне кажется, Фрик, ты не веришь, что дело серьезное.
Ф р и к. Вы меня обижаете, господин начальник. Как же я могу не верить своему начальнику? Для меня начальник все равно что бог, даже больше, потому что бог прощает, а начальник — нет.
Д и л ь с. Ты веселый человек, Фрик. Жаль, что я не смогу присутствовать на твоих похоронах.
Ф р и к. Я не обидчивый, господин начальник. Постараюсь присутствовать на ваших.
Входит п о л и ц е й с к и й с о ш р а м о м.
Д и л ь с. Где вы пропадаете? Сколько можно звонить?
П о л и ц е й с к и й. Виноват. Один там повесился…
Д и л ь с. Приведите Димитрова.
Затемнение.
Свет загорается. В камере — Д и м и т р о в и в р а ч-г е с т а п о в е ц.
В р а ч. Вы, видимо, удивлены, почему я вас не осматриваю?
Д и м и т р о в. Я уже давно ничему не удивляюсь.
В р а ч. В Лейпциге вас хорошо лечили?
Д и м и т р о в. Лекарства по крайней мере давали.
В р а ч. Вам требуется не лекарство, а пуля.
Д и м и т р о в. Вы должны…
В р а ч. Я должен переждать время, отведенное для осмотра.
Д и м и т р о в. Моя болезнь быстро прогрессирует…
В р а ч. Так и должно быть.
Д и м и т р о в. Ваш коллега в Лейпциге был трусливым, но человечным.
В р а ч. Он уже не врач.
Д и м и т р о в. Вы — циник.
В р а ч. Хуже… Я, может быть, вообще не врач… И не забывайте, что вы находитесь в гестапо.
Дверь в камеру открывается. Входит п о л и ц е й с к и й с о ш р а м о м.
П о л и ц е й с к и й. Димитров, следуйте за мной!
Затемнение.
Свет загорается. В кабинете — Д и л ь с, Г е л е р и Ф р и к. Дильс улыбается Фрику.
Д и л ь с. Ты действительно развеселил меня, Фрик, в этот мрачный день.
Ф р и к. Такой уж я есть, господин начальник. Не знаю, где серьезное, а где смешное.
П о л и ц е й с к и й вводит Д и м и т р о в а.
Д и л ь с. Господин Димитров, наш добрый старый надзиратель Фрик только что сказал, что по ошибке дал вам так называемую коричневую книгу, которую должен был передать другому лицу.
Д и м и т р о в. Никакой книги от господина Фрика я не получал.
Ф р и к. Это нечестно, господин Димитров. Книгу я вам дал в тот самый день, когда вас отправляли в Берлин.
Д и м и т р о в. Вы ошибаетесь. Видимо, вы передали ее кому-то другому.
Д и л ь с. И я говорил Фрику то же самое, а он твердит свое.
Д и м и т р о в. Видите ли, господин министерский советник, я не тот человек, которого могут обмануть ваши примитивные полицейские фокусы. Я прошел огонь и воду, прошел через ваше так называемое правосудие, познакомился и с вашими тюрьмами. Вы легкомысленно поступили, вторгшись в мою жизнь. Но долго в ней вы не задержитесь.
Д и л ь с. Ошибаетесь, господин Димитров. Может быть, я единственный человек, которому придется встречаться с вами часто и долго.
Д и м и т р о в. Вы удивительно похожи на доктора Бюнгера из Лейпцига. А вы, господин Фрик, не попадайтесь на их удочку. Вы не давали мне никакой книги. Я не понимаю, господин министерский советник, зачем вам понадобилась эта история.
Д и л ь с. Мне она не нужна, а Фрику очень нужна. Правда, Фрик?
Ф р и к. Так точно, господин начальник.
Д и л ь с. Вот видите, а вы еще заявляли на процессе, что говорите от имени народа… Народ, народ! Мой народ, ваш народ, их народ… Слова, слова…
Д и м и т р о в. Господин министерский советник, мне необходима серьезная медицинская помощь.
Д и л ь с. Только медицинская?
Д и м и т р о в. Мне нужен врач, а вы посылаете мне какого-то бандита в униформе…
Д и л ь с. Господин Димитров, здесь вы будете чувствовать себя как в санатории.
Д и м и т р о в. Что значит «будете»? Я настаиваю, чтобы меня вернули на родину!
Д и л ь с. Получена телеграмма болгарского правительства. Ваша страна не признает вас своим гражданином. Вы потеряли подданство.
Д и м и т р о в. Так… Ну тогда скажите, когда я буду освобожден.
Д и л ь с. Этого я не знаю.
Д и м и т р о в. И вы не знаете? А кто же знает?
Д и л ь с. Во-первых, за рубежом ведется клеветническая кампания против национал-социалистской Германии. Мы не хотим, чтобы создалось впечатление, будто мы идем на уступки этому враждебному нам движению. Во-вторых, в настоящий момент мы считаем вас опасным, и, в-третьих, никто не может гарантировать вам безопасность, когда вы отсюда выйдете.
Д и м и т р о в. Здесь, в Германии, некому меня убивать, если вы никого не подошлете.
Дильс звонит. Входит п о л и ц е й с к и й с о ш р а м о м.
Д и л ь с. Уведите заключенного.
Полицейский уводит Димитрова.
Итак, господин Гелер, надеюсь, вы запомните наш разговор. Постарайтесь внушить себе, что это был самый серьезный разговор в вашей жизни. Все зависит от вас. Любой след вашего провала будет для вас роковым.
Г е л е р. Понимаю, господин министерский советник.
Д и л ь с. А, Фрик, ты еще здесь? Почему не отвечаешь?
Ф р и к. Мой отец говорил: «Болтливость — гибель для мудреца».
Д и л ь с. А молчание — спасение для дурака.
Затемнение.
Свет загорается в узком зарешеченном помещении наверху, таком же, как в первой части. Тот же ш т у р м о в и к диктует той же м а ш и н и с т к е.
Ш т у р м о в и к. «Еще семнадцатого февраля тысяча девятьсот тридцать третьего года министр внутренних дел Герман Геринг заявил: «Тот, кто, выполняя свой долг, применит огнестрельное оружие, безусловно, может рассчитывать на мою защиту. А тот, кто будет бездействовать, получит наказание. Каждый должен иметь в виду, что лучше совершить ошибку в действии, чем бездействовать. Лес рубят — щепки летят…» Ввиду того что за последнее время участились случаи распространения коммунистических листовок, приказываю: при попытке распространения коммунистических листовок полиции действовать решительно, принимая все меры пресечения враждебной деятельности вплоть до применения огнестрельного оружия».
