— А что это такое? — удивился Коса.

— С ним надо мыться, оно лучше отмывает грязь.

— Я видел такие брусочки, когда жгли усадьбу, но не знал, что это за штука. У нас нигде так не моются, вместо этих брусочков у нас щёлок. Ну, ну… — Удивленный Коса ушел мыться к ручью, а Ян тем временем вытряхнул из мешка костюм, состоящий из охотничьего кафтана, кожаных штанов и шляпы с перышком. Коса, вернувшись, сразу поставил два условия, на которых он соглашался принять «это все».

— Только до распутья. Там я надену свои лохмотья, чтобы не было подозрений, и буду пробираться ночами, а лошадь продадим, и деньги возьмете вы. Иначе я этого не возьму.

Ян протестовал, но видя, что Коса не склонен слушать увещевания, вынужден был согласиться.

Пока Коса умывался, Ян вытряхнул из сумки какой-то мешочек и нашел в нем флакон с какой-то жидкостью апельсинового цвета.

— Это мы сейчас употребим.

— Что, пить? — удивился Коса.

— Нет, это положила Анжелика. Выкрасим наши рожи в смуглый цвет. А вы, кстати, сбрейте бороду и усы, чтобы больше походить на пана. У меня, к сожалению, нет лишних сапог. Когда будем покупать лошадь, я скажу, что вас ограбили.

Через полчаса они не могли узнать самих себя. Ян тоже переоделся, и теперь на траве сидели два человека в почти одинаковых костюмах, оба смуглолицые, оба бритые (Коса стал совсем неузнаваем). Оба довольно красивые, только Ян более женственной красотой.

Они смотрели друг на друга и заливались хохотом. Им было весело, оба успели позабыть треволнения этого дня.

Ян рассматривал Косу с повышенным любопытством. Гибкий красивый хлопец с каштановыми волосами, брови черные, а без бороды он выглядел совсем молодым. Глаза задорные, лишь где-то в глубине то и дело мелькает недобрый огонек. Сумрачные темные брови, лоб в ранних складках, морщинка с одной стороны рта. И рядом с горечью странно уживаются веселые глаза и ироническое выражение лица, которое придавала ему тонкая запятая кожи справа у рта.

Коса вдруг замолчал и потом сказал проникновенно:

— Брат, если уж ты решил рисковать до конца, то можешь надеяться на Косу тоже до конца. Я тебя тоже не выдам, что бы ни было, дай вот только разыскать своих хлопцев, и Коса еще пошумит. Коса любит храбрых парней. А ты заколол аристократа, чуть не убил гайдука, высек управляющего — на первый раз этого довольно.

— Да брось ты, — смущенно сказал Ян.

— Нет, нет. Ты что — Косе не веришь? Коса никогда не продал слова, Коса знает, что делать, Коса всегда поможет своему парню, если он попадет в беду. А теперь едем, а то они поднимут в Свайнвессене стражу и откроют погоню по всем правилам.

Они сели вдвоем на отдохнувшую Струнку и выбрались из леса уже затемно. Остановились они в корчме «Три ослиных головы». С двух сторон от двери действительно красовались две головы, а если бы доверчивый путник задумал спросить, где же третий осел, то на это красноречиво указало бы зеркало на наружной двери. Грубая шутка пользовалась неизменным почетом у посетителей, разражавшихся хохотом всякий раз, когда кому-то приходилось разглядывать в зеркале собственную персону.

Оба путника успели поужинать, договориться с хозяином о покупке лошади и сапог, успели посидеть у камина (корчма была в лощине, и холодный туман, выступавший из пор распарившейся за день земли, делал огонь нелишней вещью), успели лечь спать на сене в холодной задней горнице, когда в дверь кто-то резко постучал. Испуганный хозяин выскочил с верзилой работником во двор и увидел там конный разъезд, на кивера которого ложились отсветы факелов. Начальник этих троих спросил:

— Кто проезжал за день по дороге и кто ночует в корчме?

— Никто, ваша милость, — ответил испуганный толстяк. — Только в задней комнате спят двое каких-то не то испанцев, не то евреев. Смуглые такие курчавые люди.

— А ну показывай их. Это, кажется, они и есть, — сообразил стражник. — Где они?

— Сейчас проведу вашу милость, — услужливо сказал трактирщик, но тут его перебил угрюмый и тяжелый, как корч, батрак:

— Незачем это делать, ваша милость. Я сам видел два часа назад, как их грабили у леса два прохожих. Я побежал туда и спугнул их в лес. Они успели только снять сапоги и увести коней. Эти бандиты сейчас не иначе как ушли на Вуков остров к перелеску. Только вы их, пожалуй, не догоните. У одного была черная лошадь, да двух они отбили у этих… двух.

— Молчи.

— Можете сходить посмотреть. Только они знают не больше моего, спят сейчас и испуганы до полусмерти. Давайте я вас проведу.

— Пошел к черту. Где они?

— Так я ж и предлагаю проводить вас.

— Молчать, сволочь. Эти где? Те, что убежали.

— А они поехали вон в ту сторону, — сказал работник, выйдя за ворота и указывая пальцем на восток.

Стражник выругался, и разъезд торопливо умчался в том направлении, светя багряными факелами.

Корчмарь в ужасе набросился на работника, упрекая его в том, что он навел стражу на неверный путь и не дал спасти этих заведомых бандитов.

— Да я не хуже вас знаю, что это бандиты, — ответил неладно скроенный работник. — А что, лучше было бы, когда б они заперлись там и начали отстреливаться, а может, и двор подожгли? Люди всегда верят худшему. Вот и сказали бы, что Игнаш Круль выдал двух бандитов, а Павлюк Дымина помогал ему. Ха-ха, посмотрел бы я тогда на вас.

— Но если б они не поверили, так нам за укрывательство…

— Правильно, дали бы каждому по два года. А что — было бы лучше, если б нас нашли в хлеву с ножами в глотках? Нет уж, слуга покорный, я лучше отсижу. Вы думаете, они нам это даруют, — дудки. Я-то уж знаю, что с ними лучше не связываться. Это отчаянные ребята… вот потому и не выдал.

Трактирщик, причитая, отправился будить опасных «испанцев», и через час они, невыспавшиеся и чертыхающиеся, сели на лошадей (лошадь и сапоги трактирщик все же продал). Когда они отъехали от крыльца, чей-то голос окликнул их, и через минуту Павлюк Дымина, перемахнув через забор, сунул им в руки какой-то мешок.

— Вот… вы уж берите… жрать небось нечего, а тут эти… яблоки и… как его… хлеб.

Потом его точно прорвало, и он горячо заговорил:

— Я знаю, что вы бандиты. За вами сейчас гонятся, скрывайтесь. Я их направил по другому пути. Сейчас вы не можете меня взять, но если понадобится верный человек — обратитесь к Павлюку Дымине. У меня, правда, нет ружья и пистолета, зато я легко орудую топором и дубиной. Я узнал тебя, Коса, с трудом, но узнал. Только я слышал, что ты сидишь в Золане.

Коса прервал его красноречие:

— Ладно, — важно ответил он, — ты будешь в резерве. Только если не станешь держать язык за зубами, так будет тебе не отряд, а решетка в каземате. Да и нам болтуны не нужны. Я буду заходить к тебе или посылать человека. Понял? И помалкивай, безопасней будет. Будешь нашим — награда, будешь в стороне — не тронем, изменишь — узнаем, из-под земли выроем.

— Не обижайте, — только и успел сказать парень, потому что всадники погнали лошадей во весь опор.

Тогда он отошел в тень и сказал, почесывая голову:

— Твердая рука у парня, настоящий начальник. С таким не пропадешь. А трактирщика брошу, сволочь такую.

И он еще раз с надеждой посмотрел туда, где гнали коней двое уходящих от преследования храбрых малых.

Под утро жандармы приехали еще раз, мокрые и грязные, усталые до полусмерти. Ругались так скверно, что хозяина пробрала дрожь. Они распили кварту вина, грозились, что разнесут трактир по бревну за то, что батрак не смог задержать грабителей. Потом они поплелись по дороге к Свайнвессену, как побитые собаки, и тащились так медленно, что Дымина изнемог от ненависти, глядя на их просоленные на лопатках спины и грязные сапоги.

Почти сразу за корчмой двое всадников свернули с дороги и поехали в другую сторону, чтобы пресечь всякую попытку преследования со стороны жандармов. Эта небольшая лесистая полоса — остаток гигантского пояса лесов, которые когда-то стояли здесь, быстро кончилась, и оба путника снова выехали на простор полей. Степь, по которой они ехали, — была гораздо пустыннее, чем у Свайнвессена, исчезли дома, нетронутая целина с серебристой полынью стала попадаться все чаще и наконец слилась в один большой ковер. Несмотря на май, было одуряюще жарко, трещали кузнечики, и казалось, что это стеклянно звенит и переливается на горизонте жаркий воздух. Два или три раза приходилось объезжать деревни, раза три уходила в сторону большая дорога и на распутье стоял камень, на котором было выбито название города. Это был большой путь, по которому когда-то шли песьеголовцы, на котором когда-то происходили жаркие стычки. Города и деревни были разрушены, и люди стали селиться и закладывать жилища в стороне от дороги, где было спокойнее от бандитских налетов врага. Дорога тянулась от Свайнвессена через всю область и потом раздваивалась: одна ветвь шла в тихий и ласковый Жинский край, вторая — в Боровину. Косу сморило в седле, к тому же заболели раны и ожоги на теле. Пришлось раньше остановиться на ночлег, на сей раз не в корчме, а под одиноким деревом в стороне от дороги.