Вернулся он уже довольно поздно и едва успел зайти к тетке, которая жила в трех комнатах дома и почти никогда не выходила из них. Она сильно болела последние три года, и жизнь ее сделалась похожей на прозябание.

Сразу после смерти родителей Яна, умерших от чумы, когда Яну было два года, она переселилась в Свайнвессен и жила тихо, никуда не выходя. Ян находился под присмотром Анжелики и ее двоюродного брата Петра, отставного солдата, который лет пять назад уехал в свою деревню в Жинский край страны. Там он и жил, изредка присылая с оказией разные сельские продукты. Ян любил дядю Петра и с той же оказией отправлял ему в деревню турецкий табачок и вина.

Тетка мало вмешивалась в воспитание Яна, она сидела в своих четырех стенах и читала-читала-читала. Лишь изредка Ян приходил к ней и копался в разных интересных вещах в ее комнатах. Он отвыкал от нее, и тетка, видимо, чувствовала это. Она гладила его по голове, пичкала разными вкусными вещами, но даже и это делала как-то неловко, неумело.

Ян был очень чуток и уже лет в девять понял, что тетка так ведет себя с ним, будто в чем-то виновата. Ясное дело, она его видела гораздо реже, чем чужая Анжелика, как было не чувствовать себя виноватой. Тетка была странной женщиной, она не любила разговаривать ни с кем, кроме Анжелики, и слушалась ее во всем. Несколько раз Ян случайно слышал даже, как в комнате у тетки раздавался кричащий голос Анжелики и оправдывающийся голос тетки. Когда это было в последний раз? Ах, да, тогда еще Ян вступил в аристократический яхтклуб. Это были чудные дни, но потом Ян увидел, что там он — белая ворона со своим незнатным происхождением, и, разругавшись с советом клуба, ушел. С тех пор председатель клуба Гай фон Рингенау стал его постоянным и жестоким врагом. Ян плевал на это, Ян считал, что он аристократ духа, и не желал вязаться со всяким знатным дерьмом. Он добьется своего не через предков, а своими заслугами.

Да, Ян был незнатен и небогат. Первые два года после смерти отца и матери он жил с теткой и Анжеликой совсем бедно, но когда Яну было четыре года, верховный правитель устроил празднества по случаю подавления последнего отряда повстанцев в горной Каменине. Их вождь Вышеслав Карнай, который когда-то поддерживал восьмого Яна, был казнен. Была устроена большая лотерея, и тетка выиграла первый приз: дом и десять тысяч двойных золотых. На проценты с этих денег они и жили до сих пор.

И было у тетки еще несколько странностей: она не любила слепых нищих, боялась черных тараканов и держала комнату на чердаке вечно запертой, не пуская туда Яна. Когда-то она сильно отшлепала его за попытку пролезть туда по крыше. Ян все же увидел пыльный и пустой чердак, а тетка так разволновалась при мысли о том, что Ян мог разбиться, что расплакалась. Ян просил прощения и обещал, что больше не будет лазать по крыше.

Обещание он сдержал. И вот уже три года тетка не выходила из комнаты и, сидя в кресле, думала о чем-то. Иногда на нее нападали припадки деятельности, и она начинала ходить по комнатам, двигать вещи, наводить порядок.

Ян никак не мог допытаться: какая у нее болезнь. Она не говорила, и Ян стал, в конце концов, думать, что и болезнь ее такая же странность, как и все остальное.

В комнате стоял полумрак и пахло чем-то очень приятным: тетка душилась старыми и крепкими духами. В глубине комнаты Ян увидел в кресле пожилую, когда-то очень красивую женщину. Это и была тетка. Она не слышала стука двери, глаза ее были устремлены в одну точку и странно расширены. Она, по-видимому, не думала ни о чем, а просто находилась в состоянии оцепенения. Потом взгляд ее медленно осмыслился, сузились глаза, и она кивнула Яну:

— Здравствуй, дитя. Ты что-то очень поздно сегодня.

— Извините, тетя, но я сегодня сходил отругать этого мошенника… и вернулся поздно.

— Хорошо. Ну, как дела в университете?

— Все хорошо, тетя, Кaнис похвалил мою работу.

— Все хорошо? Да… да… это хорошо… Ну ладно, иди. И знаешь что, принеси мне почитать что-нибудь, это я уже прочла.

— А что принести, тетушка?

— Принеси… ну, хотя бы ту хронику Дюперье.

— Но вы уже ее читали, тетя. Я принесу вам что-нибудь новенькое.

— Да, да. Или лучше пришли с Анжеликой. Так ты говорил, что тебя похвалил Кaнис?

Уходя, Ян обернулся и опять заметил то же выражение виноватости в ее глазах. И Ян подумал, что ведь это легко исправить. Я и сам пойду, у меня хватит деликатности уйти, когда нужно, если я увижу, что ей хочется покоя. Зачем же это: иди… иди… пусть мягкое, но все же.

Он лег на постель, на которой еще сохранилась вмятина от могучей спины Баги, и постарался заснуть. Он дремал уже давно, но еще чувствовал окружающее. И незаметно в его существование вошло что-то тревожное и странное, что — он не мог понять сам. Заболело сердце. Ему показалось, что Бага вошел в комнату и стал ходить по ней. Он ходил, как всегда низко нагнув голову и сложив руки за спиной, но теперь на них были надеты кандалы. Бага силился снять их. Губы Яна шептали в полудреме: «Чтобы снять. Эх, будь он умнее, будь он гениальнее, он догадался бы». Ян подошел к нему и снял оковы. Тогда Бага стать пить и рычать: «Хр-р, хр-р».

Ян очнулся и сел на кровати. Часы тревожно прохрипели в столовой и с натугой ударили восемь раз. Ян еще раз тряхнул головой, чтобы отогнать неприятные впечатления от сна, и с тревогой подумал: «Кажется, я опоздал. Ну и будет же мне нагоняй сегодня».

Ян вскочил как ошпаренный и бросился переодеваться в соседнюю комнату. Ломая ногти, он вкалывал булавку в галстук, натягивал тесную обувь и под конец, еще не застегнув фрак, выбежал из комнаты, промчался коридором и выскочил на улицу.

До дома отца Нисы, графа Замойского, было далековато и поэтому Ян добрался до него все же с опозданием. Широкие ворота были открыты, на деревьях вдоль аллеи к самому подъезду вела цепь китайских фонариков, пять белых колонн дома казались призрачными от света луны, блистали огромные цельные окна, гремела за ними музыка и носились огромные тени танцующих. Пригласить Нису на первый танец было уже невозможно, и Ян довольно спокойно поднялся по лестнице наверх.

На полпути он задержался перед зеркалом и остался доволен осмотром. В зеркале отразился человек, одетый до той степени изысканности, которая еще не предполагает фатоватости. Над белым воротничком виднелось лицо, тоже не фатоватое, с умным выражением глаз, белокурыми непокорными прядями над лбом. Он впервые осознал, что он, пожалуй, красив, и был рад этому. Удивительно было бы, если б такое совершенство, как Ниса, полюбила неумного или же хотя бы некрасивого человека.

Ян спокойно поднялся наверх и вошел в залу. Пары медленно двигались в полонезе, блестел паркет, сияли люстры, захватывало дух от красоты туалетов, полуобнаженных плеч женщин, щегольских мундиров военных. В третьей паре шла она с человеком, который был Яну менее всего приятен. Он еще раз посмотрел, чтобы убедиться — не ошибся ли. Да, это был Гай фон Рингенау. Проходя мимо Яна, она едва заметно кивнула головой и сердце Яна сразу затрепетало и стало легким и теплым. Что ж, он сам виноват, что опоздал. Разве ее вина, что этот Гай подошел раньше.

Чтобы сократить время, Ян стал слоняться по тем частям зала, которые были отделены арками, и присматриваться к тем, которые не танцевали. Он сразу выделил среди них старичков, сидевших за зеленым столом, перезрелых девиц с маменьками, затянутых в слишком уж яркие не по возрасту платья, и кучку молодых дипломатов в черных фраках с чинными и кислыми минами, считавших ниже своего достоинства вертеть ногами посреди залы.

Это занятие скоро наскучило Яну и он подошел к куче поэтов, сидевших у стены в креслах и слишком увлеченных каким-то интересным спором, чтобы танцевать. Это была по большей части многообещающая молодежь, но среди них сидели и двое-трое «маститых». Как раз в то время, когда Ян подошел, спор возобновился с особой силой. Сидевший у стены в кресле лирик и писатель философских стихов Руперт-Березовский, который вследствие роковой ошибки своего прадеда носил в себе кровь двух народов, молодой человек с темным лицом и бурей кудрей, закинутых назад, кричал что-то низенькому, одетому в довольно мешковатый фрак «балладнику» Герцу: