— Ты извини меня, Коса, я подумаю над этим вопросом.

— Ты о чем? — встрепенулся Коса. — Ах, вот что! А я уже вовсе и забыл об этом. (Ян видел, что он не забыл ничего — это трепетало в уголках губ Косы.)

— Я подумаю, — повторил Ян, но Коса перебил его:

— И думать нечего. Я тебя все-таки люблю: славный ты малый, и когда-нибудь ты все же снова придешь к нам, будешь с нами.

— Возможно, — ответил Ян, — пойми ты, наконец, что я такой же, как и ты, хотя и не вижу особых поводов к восстанию. Эти неполадки можно было бы устранить реформой. А впрочем, я и сам не знаю, поможет это или не поможет.

— Не поможет, — убежденно казал Коса и потянулся к нему: — Ну, давай, брат, простимся.

— Давай, — ответил Ян. И они, не сходя с коней, крепко обнялись. Потом Коса посмотрел на Яна и сказал мягко:

— Спасибо, брат, еще раз за все. Запомни: я твой друг навеки. Так помни: три кувшина, средний разбитый, на плетне или палку у ворот, а на окно красный треугольник. За тобой мы будем следить, чтобы часом в беду не попал. Надо будет — спасем, хоть бы и самим лечь. Ну, прощай, друже.

Коса поехал тихой рысью, не оглядываясь. День заметно клонился к вечеру, последний отрезок степи был залит розоватым, закатным солнцем, которое вот-вот должно было исчезнуть за черными зубцами леса, громадным клином рассекавшего степь. Дорога Косы тянулась по левой стороне этого клина и исчезала вдали на холмах, дорога Яна, вначале идущая прямо, резко поворачивала и скрывалась в лесу. День угасал, на мгновение Ян потерял из виду черный силуэт всадника. Но Коса вскоре въехал на холм, и силуэт его четко вырисовался на горизонте, который солнце заливало червонным, расплавленным золотом. Коса, стоя на холме, поднял руку, и затем исчез, спустившись с холма. Ян постоял еще немного и направил Струнку в лес. Ему надо было спешить, иначе он рисковал заночевать в лесу, не добравшись до корчмы.

Ян ехал уже целый день, и с каждым часом лес становился все более густым и диким. Дорога была на редкость безлюдная и тихая. Лишь изредка попадались крестьяне да порой дребезжала навстречу какая-нибудь дедовская колымага, которую сопровождал целый эскорт гусар. В стеклянную дверцу была видна то сухая, то толстая физиономия с черной шапочкой чиновника на затылке. Около полудня Ян заметил при дороге серый камень с надписью «До Быковой Елины…» Дальше все было сбито чьей-то старательной рукой, и путнику предоставлялось самому гадать, сколько же осталось до главного города Боровины. Теперь Ян стал гораздо внимательнее присматриваться к опушке леса. Лес темнел все больше, пуща уже начала смыкать свои густые вершины над дорогой, и тут уже было так густо, что свет солнца только кое-где выхватывал светлые пятна на непросохшей после давешнего дождя дороге. Было очень прохладно и сыро, и копыта сильно чавкали по мокрой дороге. Все чаще по краям дороги попадался бурелом, белый и сухой, как кость, огромный лесной великан перегородил один раз дорогу на высоте в два человеческих роста. Почти сразу за ним лес отступил, немного, образовав небольшой уступ, нечто вроде поляны, поросшей светло-зеленой, сырой на вид травой. Посредине этой поляны стояли останки бревенчатого строения, несколько венцов невероятной толщины, слегка обгоревших сверху. Несколько бревен валялось в стороне, образуя довольно хаотичную кучу, поросшую одеялом влажной мокрицы с мелкими листьями. И надо всем царил невероятный покой замершего от первой жары леса.

Это было древнее укрепление повстанцев Боровины — место, славное некогда, а теперь совершенно пустое и забытое. Не меньше десяти раз переходило оно из рук в руки — от угнетателей к угнетенным, и не меньше полусотни штурмов выдержало оно. Стены из дуба невероятной толщины и крепости много раз подновлялись, в последний раз перед окончательным разрушением повстанцы обложили их толстым слоем земли и дерна для предохранения от пожара. Это помогло мало — укрепление сгорело, и повстанцы погибли в огне, не пожелав выйти и сдаться врагу. Еще и сейчас на местах, где когда-то были вырыты осаждавшими окопы, на выброшенной оттуда и более сухой земле рос неизбежный спутник болотных тропинок — невзрачный цветок, кольцом охватывающий развалины.

Не доезжая до укрепления, уходила влево по окраине болотца довольно узкая, но выбитая тропа, по которой Яну, следуя инструкции, данной Анжеликой, следовало ехать. Он помедлил немного, с сожалением взглянул на ровную дорогу к Быковой Елине, по которой так быстро бежала Струнка и, предвидя опасный и трудный путь, свернул на тропу. Он был склонен к мышлению образами и поэтому подумал сейчас о том, что с этого времени для него, пожалуй, надолго заказаны прямые пути. Он свернул вовремя, потому что как только исчез из виду, со стороны Быковой Елины появился большой отряд жандармов и стражи, сопровождаемой частью регулярного войска, конного и с оружием.

Но этот же самый отряд помог избежать Яну большой неприятности. Две пары глаз, следивших за Яном из кустов, заметили яркие блики от оружия и голубизну полицейских мундиров, и один из лежащих предостерегающе крикнул, подражая чибису. Когда Ян скрылся из виду, с дерева, перекинутого невысоко над дорогой, чертыхаясь, слез третий — высокий мужчина с совершенно голым лицом и длинным волосами, в шелком расшитой куртке. Сдирая с лица мятую тряпку, которой была повязана нижняя часть лица, он спросил, затыкая за пояс небольшой кривой нож:

— Ну, что там еще такое, ребята?

— «Пакканы», — коротко ответил второй, кивнув в сторону дороги.

— Я бы снял его, если бы знал, в чем дело, — разочарованно ответил мужчина. — Жаль, что вы испугались отряда, который в доброй сотне саженей отсюда.

— Черт же его знает, — ответил первый, совсем еще молоденький паренек, — кто он такой. Если бы кто-либо другой, а то подозрительно, один едет, без охраны… и одет богато. Кто бы это мог быть?

— Во всяком случае, — бросил длинноволосый мужчина, — это или осел, или человек дикой храбрости. А может, просто не знает, что бывает иногда на лесных дорогах. Пусть едет, может, это такая же травимая крыса, как мы. Догонять его, во всяком случае, не стоит, храбрый малый. Хай себе едет.

— А есть хочется, — сказал молоденький, — просто жуть. И надо же — за три дня ни одного подходящего. Я говорил, гиблое это дело идти втроем.

Длинноволосый мужчина решительно поднялся и взял лук, прислоненный к дереву.

— Ты куда?

— Надо хоть оленя свалить.

— Пистолет возьми.

— Ну его к черту. Лучше уж по старинке. Этой машиной ворон по заборам пугать. Жаль зверя. Выбивают все кому не лень. Скоро, пожалуй, он только в глуши и останется.

Дорога была пока нетрудной, хотя и неровной. Ян то спускался в тяжелые сырые овраги, заросшие кустарником с мелкими и очень холодными ручьями, переливавшимися через бурелом и обомшелые камни; то поднимался на высоты, покрытые звенящим смолистым бором. Он, во всяком случае, решил быть поосторожнее и держать оружие наготове, опасаясь неожиданных встреч. Но пока дорога не давала причин к беспокойству, и он ехал спокойно.

Попробуем описать более или менее полно, что представляла собой Боровина, куда он ехал скрываться.

Это была невеселая земля, годная, пожалуй, для того, чтобы скрыться, но мало пригодная для жизни долгой и основательной. Огромное корыто страны, вздыбленной холмами Боровинской гряды на севере и примыкавшей на востоке к огромному потоку Одрова, главной реки Боровины, текущей на юг, было залито водой, пропитавшей здесь все. С левого берега в Одров впадал Пандур, с правой из гущи боровинских лесов текли большие и коварные реки Пятица, Медведь и, наконец, в самой жуткой глухомани, впадал в Одров еще не вполне изученный Зубр. Земля лежала низко, возвышаясь над течением рек на каких-нибудь полсажени, и была покрыта сетью болот, рек, речек, больших и малых озер. Все, что не занимала вода, было занято лесом. Человек чувствовал себя одиноким и забитым среди этих долин. Он был один, один перед лицом зверя, которым изобиловал этот край, перед лицом его огромной и коварной природы.