Мох покрывал землю так глубоко, что в нем тонула нога. Вековечная тишина царила в первобытном лесу, и, как бы подчеркивая его, звучал изредка голос какой-то странной птицы: «Кать! Кать!» Ян удовлетворенно осмотрелся, опустил казавшееся безжизненным тело, развьючил Струнку и привязал к дереву у ручья, где можно было найти немного травы. Потом он принес воды и плеснул на лицо Косы. Тот по-прежнему лежал неподвижно. Ян вынул из сумки флягу с вином и, с трудом разжав зубы, влил глоток в рот, с облегчением заметив, что у того вздрогнули ресницы. Ян вспомнил, каким голосом он кричал на него, как хотел выдать, но вдруг изменив решение, прошептал, закидывая хворостом: «Лежи! Говорю — не выдам. Но потом я с тобой рассчитаюсь», — и ему стало стыдно.
В тот самый час, когда разъяренные «пакканы» ни с чем возвращались в лощину, намереваясь содрать шкуру с лгуна, направившего их на неверный путь, и Фокс погонял коня, с наслаждением предвкушая месть, в тот самый час в лесу творилось следующее.
Очухавшийся уже Ян Коса сидел на обомшелом пне и с удивлением смотрел на Яна, хлопотавшего у вьюков. Ему было не по себе при виде человека, который его спас, несмотря на то, что он, Коса, покушался его убить.
У Косы вспыхивали жадными огнями глаза, когда он видел припасы, которые Ян раскладывал на свой пропахший за день лошадиным потом плащ.
Он не видел их за все время сидения в Золане, а некоторые не пробовал никогда в жизни и поэтому, когда Ян позвал его, набросился на еду с жадностью голодного волка. Он охмелел от свободы и сытной еды и глядел на мир блестящими, но осоловелыми глазами. Он ел, глотал, жевал, давился, виновато посматривая на сотрапезника, но тот успокоительно кивал ему, и Коса снова принимался за еду. Ему очень понравилась икра, он слышал, что ее привозят из дальних русских краев, но никогда не пробовал, и теперь ел, глотая слюну и радуясь с каждым ломтем хлеба, что в банке еще много. Однако съев половину большой банки, с сожалением оставил ее и принялся за услужливо подсунутый паштет в жестянке.
Сытый и благодарный, он опустился на мох у «стола» и, вспомнив вдруг о давешней привычке, о которой думать позабыл в Золане, попросил закурить.
Ян дал ему сигару из своего запаса (держал их, хотя сам курил редко и только во время работы), и Коса блаженно задымил, неумело держа сигару между средним и безымянным пальцем. Некоторое время, пока Ян не убрал припасы во вьюк, царило напряженное молчание. Потом Коса сказал:
— Прости, браток. Я уж просто озверел: думал, схватят — опять будут мучить, загонять иголки под ногти, казнят.
— Ничего, — ответил Ян, — все хорошо, что хорошо кончается. Теперь ты выбрался из их лап или еще нет?
— Вряд ли, панок. Они поставят на ноги всю стражу. Но во всяком случае, я сейчас могу немного передохнуть. Теперь я уверен, что они меня словят не скоро.
— А кстати, что ты сделал такое, что тебя засадили в Золан? Почту ограбил, или что?
— Плохо ты думаешь обо мне, — сумрачно сказал Ян. — Я зарезал на своем веку шесть десятков этих сволочей, даже больше. Я палил маентки, я бандит. Спасибо тебе… вам, за все, но я вас не собираюсь подвергать опасности. Лучше будет, если вы не со мной.
— Так ты мститель, да? Но почему ты вдруг бросил работу в поле?
— Тяжело, брат, — уклончиво ответил Ян. — Мы далеко от столицы, но теперь и в наши леса они уже запустили лапы. Эти скоты сушат болота, кладут гати, вырубают леса, напугали все зверье. Нам нужны, конечно, и дороги, и гати, и лучше бы у нас совсем не было болот, но если по дорогам увозят наше добро, а взамен везут целые возы с плетками, то — слуга покорный. Сухая земля нам тоже нужна, но нас оттесняют все глубже в болота. Весь Жинский край теперь у них в лапах, а мы любим свободу и уходим в Боровинские пущи от еще худших бед. Сколько они пролили крови, сколько разлучили семей, сколько народу продали в рабство. Мы — смирный, тихий народ, нас можно гнуть, как проволоку, но если эту проволоку сгибать постоянно, то она сломается, а может и ударить обидчика в глаз. Словом, к чертовой матери, извините. Ничего, когда-нибудь они получат. Оставим только добрых, вроде вас. А остальным выпустим кишки. Грабят песьеголовцы — все эти Нервы, Рингенау, Штайницы, Лёве, грабят денежные мешки, вроде Зверыяды, Гартмана, Мануса, Джонса. Мало того, грабят и наши продажные шкуры, наши богачи — всех на одну осину — наши Милковичи, Бущеки, Поповы. А наш Замойский, этот выскочка-граф. Вы сегодня целый день ехали по его поместьям. Дома у дороги богатые, но там живут его гайдуки. Кто посмеет сказать после этого, что у ясновельможного графа люди живут хуже скотины? А крестьяне живут в халупах в стороне от дороги. Говорят, у этого графа богатый, как сказка дворец, но он не показывает и носа в лачуги этих несчастных.
Ян не мог признаться, что он был в этом дворце, что дочь Замойского его невеста, и он неопределенно промычал что-то. А Ян Коса продолжал:
— Я даже не спросил, как звать хорошего человека.
— Ян Вар. А тебя как?
— Ян Коса. Значит, два Яна… А кто вы такой?
— Я ученый.
— Ага, пишете книжки. Понятное дело. У нас их не читает никто — все безграмотные. А я если бы и знал грамоту лучше, чем сейчас, — все равно не смог бы купить эти книги. Пишете для господ, значит?
— Что ж, — сказал Ян грустно, — когда-нибудь и наши смогут читать. Плохо, что в загоне наш язык.
— Ого, значит, вы за него болеете.
— А как же. Но пока пишу на чужом.
— Что ж вам еще делать. А я резал этих врагов, этих чужаков. Нам с вами не по пути, хоть вы и добрый. На вас богатая одежда. Благодарю всем сердцем за помощь, в случае чего помогу с хлопцами, если жизнь повернется против вас. У нас в крае только наденьте три кувшина рядом на плетень, чтобы средний был разбитый, и вскоре увидите человека, который спросит, зачем понадобилась защита. Обещаю помощь и в Свайнвессене. Для этого нужно воткнуть у ворот палку или наклеить на окно треугольник из красной бумаги. За спасение смогу вас отблагодарить. Но я не хочу, чтобы вас за знакомство со мной посадили в равелин. Вот что. Вы уж меня за грубость простите. И еще раз спасибо… Вот.
Яну было ясно одно: его отвергали за белые руки, отвергал труженик, которого могли двадцать раз поймать, пока он доберется до своих болот.
Положим, это не большая беда, но Ян Коса ему нравился неистребимой стойкостью. Он бежал из Золана, он провел «пакканов» и был хорошим парнем, хотя и смешным в своей ненависти к феодалам. Это неправильно, пусть среди них и немало сволочей. Коса нравился ему, но стыд за себя и Нису подмывал его ответить что-нибудь этому грабителю. Поэтому он сказал холодно:
— Вы не туда попали со своим воплем, приятель. Вы думаете, что я их прихвостень, а я — такая же загнанная крыса, как вы, хотя приказ о том, чтобы меня взяли, не дошел сюда. Я тоже бегу, меня могут схватить, как и вас, и участь моя в таком случае будет тоже весьма плачевна. Дело в том, что я заколол аристократа.
— Кого? — встрепенулся Коса.
— Гая фон Рингенау.
— Этого магната, что повесил в Андреевщине семерых лет десять назад?
— Нет, вряд ли. Скорее всего, его сына. Вот такие-то дела. Он сейчас, наверное, при смерти. Неужели вы думаете, что я выйду сухим из этой переделки? Я был тоже тихим человеком, но они задрали меня. Я был с девушкой, очень хорошей девушкой, и теперь рухнула и моя жизнь, и моя карьера. Я тоже заяц, по следам которого идут гончие.
Коса чувствовал себя подавленно оттого, что не разгадал этого красивого парня, и произнес сквозь зубы: «Прости, браток». И желая добавить что-нибудь приятное, сказал:
— Эта девушка поедет за тобой и в глушь, если она хорошая и любит тебя.
— Д-да, поедет, — растерянно сказал Ян и потом решительно добавил: — А скоро меня будут ловить еще настойчивее. Я ввязался в скверную историю: выпорол плеткой управляющего у Замойских, отнял у него ружье (вольно ему бить батраков) и едва не застрелил гайдука. Здорово, правда? Если бы я этого не сделал… тогда другое дело. Я всегда ненавидел драки и кровь, а против воли стал убийцей, и меня приняли за бандита. Так вот, вы никуда не поедете: это единственная награда, которую я у вас требую за спасение. Вы будете последним человеком, если пренебрежете ею. Сейчас мы переоденемся, благо у меня три верхних платья, потом купим коня и доберемся до границы Боровины, где и расстанемся на повороте: вы по Жинской дороге, а я направо в Быкову Елину. Не смейте возражать. Только сперва вымойтесь в ручье, а то это подозрительно: корка грязи под белым воротником. Вот вам мыло.
