Охотник никогда не заходил так далеко, но слышал рассказы жителей лесов северо-востока, торговцев мехами, янтарем и диким рисом. И сам иногда ловил карибу в лесу.

Понадобилась целая ночь, чтобы переправилось стадо. Случись такое дюжину лет назад, он помчался бы в поселение, собрав как можно больше охотников, и они устроили бы побоище, мечтая о грудах мяса, всех этих шкурах и целом состоянии копыт.

Жажда крови, решил он сейчас, самое стойкое чувство, но ушло и оно. Он устал от убийств.

Так что сидел, созерцая зрелище под серебристым лунным светом. Тысячи стали одним - одним нарушением вековой повадки. Не стоило лишь сидеть и восхищаться. Тут могла быть дюжина причин, и все важные, все следует разузнать... но то, что завладело его душой, заняло его мысли, пока ночь медленно ползла мимо и звери выходили на берег и разбегались, направившись на юг по пастбищам и обширным топким лугам на месте сведенных лесов, было куда как более глубоким. Люди смотрят на зверей и видят в повадках инстинкты, видят в зверях рабов своей натуры.

Во многих смыслах так и было. Но увиденное ночью показало охотнику, что любое животное - каждое животное - не только собрание инстинктов. Что звери не отличаются от людей. Каждая жизнь жива. Жива на людской манер. Надежды, даже мечты. Желания, о да, наверняка у них есть желания.

"Не желаю тонуть.

Не желаю, чтобы моего теленка утянула вода или сожрали волки.

Не желаю, чтобы стрела остановила мое сердце. Или пробила легкое, заставив захлебываться кровью, слабея, шатаясь, падая на колени".

Когда небо начало бледнеть, остатки стада покинули озеро, бредя в глубь лугов среди южных туманов. С мокрыми щеками он смотрел, как они уходят.

Приятели-охотники придут в ярость. Многие помчатся по следам, чтобы звери падали под ударами стрел. Но самое опасное, самое уязвимое для стада время миновало.

Лишь затем он решился сойти с холма, собрать заячьи силки и спуститься по дороге в этот последний день убийств. Последний.

Таверна "Трехлапый пес" стояла на конце улицы, у озера, занимая угол прибрежной дороги и главной улицы городка. Под нависающим над дверью балконом уместился огромный череп коня, в два раза больше нормального по южным, людским меркам.

В таверне над каменным камином бара висел закопченный череп серого медведя без нижней челюсти. В сами камни очага был вделан череп Теблора, свод над глазницами весь в трещинах и вмятинах.

Глядя на север, за озеро, на туманные горы, Рент всякий раз воображал себя в мире, в котором он стал маленьким, незаметным для зверя и человека. Ребенком он восхищался тремя черепами "Трехлапого пса", но восторг - все чудеса воображения - не пережил череды болезненных откровений роста. Давние друзья перестали играть с ним, начав избегать.

Истины не заставили себя ждать. Весь город знал, что мать его поразило безумие. Все считали ее больной, хотя Рент был ребенком и мать была единственным окошком в мир взрослых и естественно, он считал ее нормальной. Взрослые, понял он затем, имеют по два лица. Одно показывают днем, в общественных местах; и другое надевают ночами, в своих домах.

Он долгое время считал и алые зубы матери нормальными. Пока не осознал иное и в миг сконфуженного откровения не услышал слова: "улыбка шлюхи кровяного масла". Что добавило новый пункт в список слов, которые пока непонятны.

Кажется, ему было девять лет, когда он вырос выше любого взрослого в Серебряном Озере. А прежние друзья сбились в трусливую банду и швырялись камнями - с другой стороны улицы. Еще через два года взрослые смотрели ему чуть выше пупа. А дружки бросали камни всё увесистей. Вскоре все в городке звали его теблорским полукровкой и слали ему всю ярость, родившуюся во время мятежа рабов.

Конечно, он видел рабов-Теблоров и успел понять, что череп в камине тоже принадлежал Теблору. Но долгое время он не связывал этих великанов и свой быстрый рост, ширину в плечах и дикую свою силу.

Мятеж был кратким, но жестоким. Вольные Теблоры, не ведающие кандалов и цепей, пришли с гор освобождать сородичей. Убивали всех, кто решился им сопротивляться. Это заняло одну ночь, и он мог видеть из окошка своего дома на Прибрежной улице лишь тусклое зарево пожара рабьих бараков далеко справа и россыпь недвижных тел на немощеной улице внизу. Доносившиеся вопли заставляли кожу покрываться мурашками.

С той поры к страху добавилась злоба и Рент, печалившийся потере друзей, отчаянно пытавшийся понять причину их измены, оказался еще более одиноким. В таком одиночестве, какого не мог вообразить.

В матери он не мог найти большого утешения. Истина медленно входила в разум Рента, осознание того, что она была ненадежна и непостижима, что дикий лихорадочный блеск в глазах не был признаком любви, ничем подобным. Это было безумие. Ее улыбка не была признаком чувства. Это была улыбка шлюхи кровяного масла, полная алчной нужды.

На своем чердаке, оттащив кровать как можно дальше от окна, он застыл, сжавшись клубком, весь в смятении; соломенный матрац был колючим и влажным, в комнате пахло чем-то незнакомым.

А она бродила внизу, издавая вопли вперемежку со всхлипами, и вместе с всхлипами доносились звуки кулаков: она била себя по лицу, до синяков, в кровь, и кожа лопалась там, где вспухла слишком сильно.

Из своего закутка он видел лишь тусклое озеро и смутные тени туманных гор, почти обесцвеченных грязным стеклом. Он не видел ее лица. Но знал, на что оно походит.

Ведь она хихикала, плакала и била себя по лицу и когда оседлала его, сжимая бедрами, а он смотрел снизу, не понимая, и странное ощущение возникло между ног, и штука для писанья отвердела и удлинилась, и болела, потому что попала вовнутрь.

Глаза безумия. Улыбка кровяного масла. Внезапные сполохи ужаса. Кулаками по лицу, чтобы кровоточили разрывы, ноздри, глаза. Пока эта его часть пронзала ее, Рент думал о втором имени, которым его звали. Ублюдок Кровяного Масла.

Он не знал, что такое Кровяное Масло. Может, их фамилия? "Ублюдок" означало, что у него нет отца. Это он понимал, это было очевидным, ведь друзья пользовались словом "отец", а он нет. Хотя "матери" были у всех.

У некоторых "отцы" были убиты во время мятежа.

Смятение охватило все его мысли. Не только от безумия матери и того, что она сделала впервые. Впервые для него. Он видел ее с другими мужчинами, ведь такова была ее работа. Мужчины платили, и тем жили она и сын. Рент решил, что теперь сам должен ей заплатить. Дело не только в загадке кровяного масла, которое было не единственной фамилией вероятного отца - отца, которого нет - ведь пьяница Менжер, владелец "Трехлапого пса" однажды попытался пнуть его в переулке за таверной, где Рент привык прятаться, играя с парой бродячих собак, а когда нога промахнулась, Менжер с искаженным лицом проклял Рента.

"Тащи отсюда свой вшивый остов! Думал, ты единственный ублюдок, оставленный за собой треклятым Разбитым Богом? Полукровка Карсы Орлонга! Нет, ты не был единственным, но с остальными мы покончили давным-давно! Зарезали, едва они явили знаки поганого родства с Теблором! И с тобой нужно было так же! Ублюдок Кровяного Масла!"

Вот что тревожило его всего сильнее. Карса Орлонг. Это имя выпевала мать, скача на нем с безумными глазами и улыбкой кровяного масла, пока Рент лихорадочно искал способ ей заплатить, ведь без этого им нечего будет есть.

А он и так всегда был голоден.

Закончив, она уползла с чердака под сопровождение стонов, а он сжался клубком, ожидая, когда же встанет солнце.

Теперь, в нарастающем свете, он смотрел в окошко. Через тусклое озеро, на смутную черную полосу леса и зубчатые склоны таких далеких горных вершин.

- Рент!

Он пошевелился в ответ на сиплый зов. - Ничего не добыл! - ответил он и внезапные слезы залили глаза.