Всю ночь напролет, в кромешной тьме тряслось и скрипело окно. Оно так и не разбилось.

Как медведь попал с полки, висевшей в спальне пригорода, в хижину, находившуюся в лесу, где его и арестовали? Необычное путешествие началось всего лишь с мысли. Той, которая не раз появлялась у Винки до этого, но на сей раз он также знал, что у него получится.

Казалось, дом тихо шумел в предвкушении чего-то нового. В нем никого не было. Своими силами Винки поднялся на ноги, стряхнул с морды пыль, медленно прошелся по книжной полке и спрыгнул на подоконник. Его ноги смягчили прыжок — он немного отскочил от подоконника и снова опустился на него. Винки посмотрел через прозрачное стекло. Светило солнце, и в округе было абсолютно тихо. У тротуара было посажено молодое деревце, и его немногочисленные бледные листья трепетали на ветру. Мимо проехал пожилой мужчина на гигантском трехколесном велосипеде, и снова никого.

Винки прекрасно знал истории, начинающиеся с «Давным-давно, когда все еще имело смысл чего-то желать…». Теперь он видел, что пришло новое время желаний, так же как никуда не уходило и старое, и оно продолжалось и в этот день. Он поднял с подоконника большую старую книгу и швырнул ее в окно. Грохот совсем не испугал его — настолько твердым было его намерение. Он медленно выполз из окна, пробираясь сквозь торчащие в нем осколки стекла.

Винки стоял на ящике для растений, что находился за окном: в нем ничего не росло, и он был немало потрепан непогодой. Медведь огляделся по сторонам, щурясь от солнца. Он не был на улице вот уже почти сорок лет, с тех пор как однажды «принял участие» в кукольном представлении на лужайке. Тусклость этого воспоминания заставила его усомниться в том, было ли это на самом деле. Он посмотрел на свою мягкую круглую медвежью лапу, ту, что швырнула книгу. На ней не было ни пальцев, ни когтей, ни мышц, ни связок — это была лишь потертая меховая ткань да опилки. И несмотря на это, его лапа взяла книгу и бросила ее.

— Ха, — пожал плечами Винки, — я способен на многое.

С ящика он сошел на живую изгородь. Он немного повертелся на подрезанных колючих ветках, усеянных темно-зелеными листьями. Хотя он и натыкался постоянно на эти колючки, они не пронзали его. Изгородь колыхалась и дрожала под его мягкими шагами.

— Ха, — сказал он себе, — так вот каков мир.

Порою в своей камере Винки думал о том времени и спрашивал себя, почему же, если уж он смог ожить, у него не могут теперь вырасти крылья или почему он не может превратиться в мощное чудовище, которое смогло бы рушить стены на своем пути? Или даже в чудовище, которому все равно?

Тогда, находясь в доме, на своей полке, Винки совсем забыл, что такое любовь. Семья переезжала с места на место, и его перемещали на новую полку. Больше ничего не менялось. Шли годы, в воздухе поднималась и оседала пыль, в комнате становилось жарко, потом холодно и снова жарко. Он потерял всякую надежду на то, что его когда-нибудь снимут с полки и обнимут. Еще годы. Но, когда прошло уже так много времени с тех пор, он оставил свои надежды абсолютно бесповоротно и достиг конечного состояния — непорочности, способной творить чудеса. Он моргнул лишь раз, поняв при этом нечто новое и ужасающее, как раз в тот момент, когда достиг этой точки. И то, что он мигнул, то есть просто опустил и поднял свои стеклянные глаза, которые при этом издали характерный щелчок, означало, что он проявил впервые свою новую способность, совсем даже не намереваясь этого делать. Ведь он моргнул сам, его даже никто и ничто не наклонило ни вперед, ни назад Вполне возможно, что это произошло от землетрясения, и на самом деле это событие не имело колоссального значения в жизни медведя. Однако Винки знал, что собою представляет землетрясение, и знал, что ничего подобного не происходило.

Изнуренный, боясь подумать о чем-то еще, он заснул и проспал несколько дней с широко раскрытыми глазами. Ему снилось несметное количество снов, каждый из которых он забывал, лишь только сон заканчивался. Время от времени Винки просыпался. Ему казалось, что он сидит на дне пруда с прозрачной жидкостью и смотрит на мерцающий свет в небе. Но затем он увидел, что находится в своей светлой комнате, как и прежде, оперевшись на все ту же старую книгу, печально и абсолютно неподвижно взирая на две двуспальные кровати синего цвета, аккуратно убранные. Возможно, само время остановилось. И вот тогда у него и возникли три желания, и это означало, что они вполне могут сбыться.

Во-первых, он хотел обрести свободу; во-вторых, хорошенько покушать; и в-третьих, научиться ходить по-большому в туалет.

Теперь, находясь на улице, на живой изгороди, впервые по своей воле, Винки медлил. Он боялся. На своем привычном месте, на полке, он тоскливо смотрел в окно на этот зеленый прямоугольник столько раз, сколько он просто не смог бы сосчитать. И вот теперь он прикасается к нему, заставляет его трястись. Цвета казались ярче. У него заболели глаза. Он посмотрел в голубое небо, на пятнистую, зеленую с желто-коричневым лужайку, на противоположную сторону улицы, где стоял белый, покрытый ржавчиной пикап. Почему-то машина придала ему смелости.

— Хорошо, — сказал он. — Давай-ка попробуем сделать что-нибудь еще.

И со звуком «умф» он спрыгнул с ограды. Затем вытянул в сторону лапы и почувствовал, как махровая ткань его одежды хлопает на ветру по его талии. Он моргнул, когда упал.

Винки наслаждался силой притяжения. Но расстояние от ограды до лужайки было намного больше, чем от полки до подоконника. Винки думал, что если принять во внимание все те возможности, которые преподнес ему этот день, то он не просто упадет, а мягко приземлится на лужайку, словно дельтаплан, равномерно движимый той же самой невидимой рукой, что подарила ему жизнь и радость движения. Но, несмотря на то что его падение, казалось, длилось долго, приземление было стремительным и жестким. Винки несколько раз споткнулся, прежде чем оказался лежащим на животе рядом с одуванчиком, его ворсистые лапы при этом были раскинуты в стороны.

Он вздрогнул и, тяжело дыша, стал ловить ртом воздух. Что-то проворчав, он перевернулся и посмотрел в небо, которое кружилось где-то над ярким желтым цветком одуванчика. Кислород придал ему сил. Всем своим пухлым телом он ощущал столько странного, и особенно конечностями: скрытое движение, покалывание, легкое подергивание. Винки вдруг почувствовал, что одет в рубашку из махровой ткани, которую когда-то давно для него сшили.

— Это не я, — медленно произнес он с полным убеждением. Он лишь хотел быть нагим. Эта мысль пробудила в нем необъятное желание бороться. Рубашка была его прошлым, его прежним существованием, с которым он покончил; и он сорвал ее с себя и бросил на траву, где она теперь лежала скомканная. Ему бы очень хотелось, чтобы она каким-нибудь образом сгорела на нем, пока он летел из дома на лужайку. Казалось, он путешествовал во времени: то ли назад в прошлое, к своему тогда еще невинному «Я», то ли вперед, к своему более совершенному воплощению, — он не знал наверняка. С гордостью, от которой кружилась голова, он нагнулся и внимательно осмотрел торчащий светло-коричневый мех своего выпирающего живота, выгоревшего, всего в пятнах и потертого.

— Чесотка, — удовлетворенно сказал он.

Ощущая слабость в теле, он присел и осмотрелся. Мир и его место в нем изумляли его. Винки мысленно строил причудливые треугольники, начиная от себя к недавно посаженному дереву, к кончику соседской крыши и назад к себе; затем к другому дереву с красными колючими цветами, или унылой серой улице, или, возможно, к покрытому ржавчиной пикапу, и назад — опять и опять. Он увидел, что при особом, красивом, бесконечном сочетании как раз таких треугольников он оказывался в обнаженном, древнем, убогом бытии.