— В такой ветер? — кричала Рут. — Нести с собой еду и постель?

Ветер. Грохот. По телевизору сказали что-то еще, и Рут произнесла в ответ:

— С какой стати мы будем там в большей безопасности — в какой-то школе, с кучей других людей?

Винки находился в тревожном замешательстве от услышанного. Была ли она права? Пол пропел еще один мрачный куплет, предупреждения по телевизору продолжались, и затем за мокрым окном можно было видеть, как во всем квартале погас свет.

— Ох! — сказали Кен и Клифф. Пол прекратил свое бренчание.

— Так, — вымолвила Рут, будто случилась обычная мелкая неприятность, и Винки почти успокоился.

Единственное, что можно было слышать, — это шум ветра и дождя, молотящего по окну в спальне и другим окнам в доме.

— Куда папа положил фонарик? — пожаловалась Рут. — Он должен был лежать на холодильнике.

— Отойди, — сказал Кен, видимо, Клиффу.

— Вот он, — пропела наконец Рут, и Винки мог представить себе круг из света на кухонном полу, его отблески на лицах Кена и Клиффа. Здесь же было темно, как в пещере. Рут крикнула:

— Пол!

— Да, — мужественным голосом отозвался подросток, и Винки услышал, как он пробирается вниз по лестнице к остальным.

— Ну и что теперь? — спросила Рут с юмором, как обычно, будто в доме произошел очередной непредвиденный случай. Однако дождь и ветер не утихали, а становились все сильнее.

Рут сказала что-то о свечах и о еще одном фонарике в багажнике «Фалькона». Будто какой-то измерительный прибор для погоды, окно, рядом с которым находился Винки, стало грохотать еще сильнее. В темноте он представил себе, как скотч, наклеенный на окно в виде буквы «X», дрожит все яростнее и яростнее. Так помечают место, где…

— Что, если будет наводнение? — спросил Клифф.

— У нас двухэтажный дом, придурок, — сказал Кен. — Мы просто поднимемся наверх.

Это немного успокоило Винки, ведь он уже был наверху, но тут Рут заметила:

— Держитесь подальше от гостиной. То окно, боюсь, может разбиться. — Окно в гостиной выходило туда же, куда и окно в спальне, в которой находился Винки.

— Вам уже давно пора лечь спать, — заметила Рут Кену и Клиффу сквозь шум от их быстрых шагов по лестнице.

В фиолетовых бусах, что принесли с праздника Марди-Гра, отразилась вспышка света, и Рут зашла в спальню с фонариком в руках. Винки почувствовал, как его слабый желтоватый свет проплыл мимо его потертого лица.

— Это самое никудышное, — сказала Рут, посветив на окно. — Только послушайте.

При очередном порыве ветра окно загремело снова. Пол пришел в комнату следом за матерью со своим фонариком.

— Ух ты, оно может разбиться в любой момент, — сказал он.

— Пол! — Рут раздраженно вздохнула. — Что ж, Клиффу и Кену здесь лучше не спать. Вот, подержи-ка.

Рут отдала Полу свой фонарик, и Винки увидел, как она стянула с матрасов простыни и одеяла и понесла их в прихожую, откуда донеслось раздражающее шарканье ее ног, такое же, как обычно, когда она занималась хозяйством.

— Ты можешь светить в одно место?

— Почему они просто не могут спать на диване в гостиной? — поинтересовался Пол.

— Рядом со стеклянными дверьми? Вода уже в доме. — Она поспешно забрала с кроватей подушки и кинула их в прихожую. — Я не буду спать всю ночь, буду вытирать полы.

— Хорошо, хорошо…

— Пойди-ка поищи свой транзисторный приемник.

Он пошел осторожным шагом, и вскоре из комнаты Пола стали доноситься резкие отрывистые металлические звуки радио, по которому передавали новости: «…сборы… Портчартрейн… уровень моря…» Рут, видимо, спустилась вниз и перед тем, как Винки услышал приближающиеся полоса Кена и Клиффа, сказала:

— Хорошо, сходите и принесите пижамы.

На какое-то мгновение Винки почувствовал себя почти в безопасности, представляя себе пижамы, теплые одеяла и подушки на полу прихожей, как будто приходили гости и остались ночевать. Ему казалось, что он уже там лежит, удобно устроившись, что о нем позаботились.

— А разве не будет наводнения? — взволнованно спросил Клифф. Он уже давно должен был лечь спать.

— Только в черных кварталах, — поправил его Кен. — В нашей части города ничего не произойдет.

Винки хотелось знать, правда ли это. Вероятно.

Свет фонарика Рут снова осветил комнату, и Клифф с Кеном зашли на цыпочках, будто стараясь не потревожить окно, которое продолжало с грохотом трястись от дождя и ветра. Фонарь осветил бледные полосы ленты на окне, которые все так же дрожали. Рут направила размытое пятно света на комод, чтобы Клифф мог видеть — и именно в тот момент, когда семилетний мальчик открывал второй ящик, Винки понял то, что уже давно должно было стать очевидным, — Клифф тоже пришел за пижамой, не за медведем.

Мальчик взял то, за чем пришел, закрыл ящик и поспешил из комнаты. За ним проследовали Кен и Рут, закрыв за собой дверь, оставив Винки наедине с темнотой, грохочущим окном и ураганом.

Грохот, грохот. Ребенок должен жить, ребенок должен расти, и, пока он растет, он должен был с чем-то расставаться, как, например, всегда расставались с Винки. И как только он мог подумать, что на этот раз его не бросят?

Предательство, и ветер, и темнота, и дождь, и грохот.

Глупо, глупо, глупо было думать, что с Клиффом все произойдет иначе, не так, как с другими детьми. На сей раз, который наверняка был последним, и, следовательно, это был конец. Винки был один. Одинокий глупый медведь, одинокие опилки и ткань, скрытые глупые мысли и медленная смерть во время урагана — все это должно было случиться, и лишь глупый медведь мог допустить мысль о том, что все будет иначе.

Стекло затряслось, на мгновение замерло, снова затряслось от сильнейшего ветра, который дул прямо на медведя и лишь в последний момент сдерживался этим единственным прозрачным оконным стеклом.

Но как же?.. Что?.. И надолго?.. Почему же?.. И что же делать?..

Порывы ветра принесли с собой ужас, и Винки тысячу раз представлял, как это бледное стекло наконец разбивается: осколки, ветер, ярость, впившиеся в него кусочки стекла — все кружится в водовороте, который поднимает и уносит прочь медведя, всего в грязи, в бешенстве, несет над деревьями, скрытыми под водой, залитыми лужайками, тротуаром и домами, и грязью, где-то там, в страшной, грохочущей от ветра темноте.

Но даже если так должно было случиться, что он останется один… Тогда медведь надеялся, что по крайней мере — надеялся, что по крайней мере — надеялся, что по крайней мере… Он все не мог постичь — ни тогда, в этой ужасной комнате, ни сейчас, спустя годы, в своей камере, — о чем же он так мечтал; что же он надеялся не потерять в этот последний раз; что же такое, не имеющее имени, если оно на самом деле не было потеряно, каким-то образом могло уберечь этого мальчика от неизбежной судьбы всего человечества и, возможно, всех других существ тоже; и почему же он чувствовал, что, если Клифф спасется, что бы это «спасется» ни означало, это спасет и его самого тоже?

Ни бессердечие, которому отдавали предпочтение, ни невинность, которая была так недолговечна, ни ложь, в которую верили, ни разбитые мечты, ни ярость, которая накатывала на него снова, ни потерянные знания, ни пережитая печаль, ни перенесенный стыд. Нет, ни от одного из вышеперечисленного он не собирался спасать мальчика, а от чего-то всеобъемлющего — чего? — чего-то, что было не меньше, чем законы этого мира, и тем не менее он надеялся, вопреки своему разуму и опыту, что, может, на сей раз законы этого мира не сработают.

— Только один раз, сейчас, — сказал себе медведь тогда, в темноте урагана, и теперь, в своей слишком светлой камере, для того чтобы сделать себе больно за подобное желание, и в то же время продолжая этого хотеть. И все же… все же… Глупый, глупый, глупый! Как законы этого мира могли не сработать?

Винки и законы этого мира. Винки и законы этого мира. Дождь, молотящий по стеклу. Винки и законы этого мира. Он смотрел прямо перед собой на дождь, молотящий по стеклу.