Продолжая скрести себя лапой по тому месту живота, где у него зудело сильнее всего, медвежонок позволил себе испытать ужас от того, что он докатился до такого. Он уже не впервые задумывался об этом. Но иногда, как, например, сегодня, переживание каждого мучительного воспоминания, прочувствованное до своего ужасного конца, обрело некую роковую силу, которая доставляла медведю странное удовольствие. Ему было жалко, что он не может в буквальном смысле засунуть свой нос в него. И таким образом, если это и был его конечный пункт, спрашивал он себя — как спрашивал всегда, достигнув этой точки, будто вопрос мог спасти его, — чему научила его эта жизнь?

— Во-первых, — отвечал он себе, не пытаясь уклониться от удара, — любовь будет наказана. Во-вторых..

Однако он не знал, что было во-вторых.

Прокурор встал и откашлялся.

— Ваша честь, вследствие чрезвычайной опасности, которой подвергаются свидетели обвинения, не говоря уже об их семьях, со стороны международной преступной сети терроризма, которая находится в руках у подзащитного и которой, как мы полагаем, он продолжает управлять, находясь в своей камере, многих из свидетелей будут представлять специально обученные актеры.

Разгневанный Неудалый начал возражать:

— Гм, гм, гм, гм…

— Для того чтобы дополнительно защитить свидетелей, — продолжал прокурор, — и чтобы у присяжных не создалось предвзятого мнения, мы не станем разглашать, кто является настоящим свидетелем, а кто — актером. В некоторых случаях, — добавил он быстро, — актеры будет представлять тех свидетелей, которые по той или иной причине не в состоянии дать показания.

К этому моменту даже костлявые руки Неудалого покраснели от возмущения.

— Ваша честь, это… Ваша честь, я не могу… Ваша честь, вы непременно должны…

Молоток стукнул три раза.

— Отклоняется, отклоняется, отклоняется, мистер Неудалый, эти постоянные прерывания должны прекратиться, или я заменю вас самого актером. — Бум. — По крайней мере тогда кто-то сможет выговорить то, что хочет сказать.

Зал впал в дикое веселье, даже слышались аплодисменты. Неудалый откинулся на кресло. Винки злобно посмотрел на судью.

— Общественное обвинение вызывает Джейн Коттер!

Худощавая молодая женщина в черном платье, черных чулках и белом фартуке и чепце, украшенными оборками, заняла место свидетеля. На мгновение Винки вообразил, что это Франсуаз, хотя униформа женщины не совсем походила на то, что носила Франсуаз; будто во сне она пришла выступить в его защиту, сменив свою привычную одежде, в момент, когда он меньше всего ее ожидал. Но, конечно же, это была не Франсуаз, и сердце Винки наполнилось привычным отчаянием.

— Я работаю горничной в гостинице «Савой», — очень тихо начала мисс Коттер с быстрым ирландским акцентом. — Я помню, как мистер Винки останавливался в нашей гостинице в марте 1893 года. — Она нервно откашлялась.

Как в то утро прокурор объяснил своим помощникам, он надеялся сотворить историю права, играя на чувствах присяжных так, как еще никто до этого не делал. Неудалый наполовину поднялся, чтобы выдвинуть возражение, но судья помахал ему молоточком, и тот успокоился, присел и принялся что-то яростно царапать в своем блокноте.

Мисс Коттер продолжала:

— Я сочла необходимым привлечь внимание экономки к тому, в каком состоянии находилась кровать мистера Винки. — Она снова откашлялась. — На простынях были пятна… особого происхождения.

Зал зашептался. Даже Неудалый на минуту оторвался от своего занятия, а Винки хотелось спрятаться под одеялом в своей камере.

— Продолжайте, — сказал прокурор.

— На третье утро его пребывания, — рассказывала мисс Коттер, — около одиннадцати часов мистер Винки позвонил экономке. Когда на звонок пришла я, то встретилась в дверях с мистером Винки, и он сказал мне, что ему нужно зажечь камин. — Она сглотнула. — В комнате я увидела юношу лет восемнадцати с темными, коротко постриженными волосами и болезненным цветом лица.

Опять шум.

— Вопросов больше нет. Народ благодарит вас за то, что вы пришли, мисс Коттер.

— Гм… Ваша честь, секунду… Секунду… Гм… Гм… Ваша честь, секунду… Гм, гм…

— Мистер Неудалый, если вы через десять минут не начнете перекрестный допрос…

— Да, ах да, конечно… — Но, когда Неудалый направился к месту, где находился свидетель, он задел несколько кип папок, компакт-дисков и дискет.

— Оставьте! — вырвалось у судьи, когда Неудалый остановился, чтобы все собрать. Это случалось уже столько раз, что зал даже не засмеялся. В мертвой тишине Неудалому удалось лишь наполовину выпрямиться, перед тем как он обратился к свидетелю.

— Мисс Коттер, сколько вам лет?

— Протестую. Ваша честь, какое отношение… — начал прокурор, но свидетельница уже ответила:

— Двадцать четыре.

Судья даже на мгновение показался заинтересованным.

— Разрешаю.

— Двадцать четыре года, — повторил Неудалый. К этому моменту он полностью выпрямился. — Хорошо. И при этом вы утверждаете, будто бы видели подзащитного в 1893 году?

— Да, — ответила она.

— Более ста лет тому назад?

— Да. И что с того?

Неудалый поднял руки, как обычно делают адвокаты в знак удивления.

— Итак, мисс Коттер, как же такое возможно?

— Протестую! — снова послышался крик. — Мисс Коттер не является экспертом по части вопросов времени и места.

Судья на секунду задумался, но, как оказалось, быстро сумел взять себя в руки.

— Протест принят, — сказал он категорично.

Если такое было вообще возможно, то можно сказать, что Неудалый еще никогда не выглядел более пораженным.

— Что ж, тогда, что ж, тогда у меня больше ничего, ничего, ничего нет! — закричал он.

Бум!

— Защита, пожалуйста, воздержитесь от этой театральности, или вам выдвинут обвинение в неуважении к суду.

Неудалый сел на место, что-то бормоча. Это поражение имело ключевое значение, поскольку оно открыло путь остальным свидетелям, которые давали свои показания в течение последующих нескольких месяцев.

— Мистер Винки обманул меня и заманил в ловушку черной магии, — сказал свидетель «С», чье имя не разглашалось «в целях безопасности». Это был низкий коренастый мужчина, который, как и свидетели «А» и «Б», обильно потел в своем черном шерстяном пиджаке и таких же коротких штанах, туфлях с пряжкой и высокой черной шляпе. — За это он пообещал мне хорошую одежду. Он приносил мне кукол и спицы, которые надо было втыкать в них, чтобы причинять боль другим; и он убеждал меня вместе со своей компанией заколдовать всю Америку, но сказал, чтобы я делал это постепенно, если у нас все-таки будет получаться.

Винки рассвирепел: он бы никогда не воткнул никакой спицы в куклу или какую-либо другую игрушку.

— Америка благодарит вас за вашу смелость, — сказал прокурор.

— Ваша честь… — вздохнул Неудалый, закатывая глаза.

Судья резко махнул рукой.

— И что же происходит с вами с тех пор, как вы признались в том, что занимаетесь черной магией? — мягким тоном задал вопрос прокурор.

— С тех пор как я признался в том, что занимаюсь ею, меня самого мучают злые духи, другие колдуны, и в связи с этим за свое признание мне пришлось пережить боль многих смертей.

Несмотря на то что Винки, безусловно, не раз представлял себе, как люди мучаются в пытках, он, естественно, никогда ничего подобного не совершал. Но достаточно было всего лишь подумать об этом.

Говард Морган, подросток с густыми блестящими волосами, только что дал клятву. Он потянул за свой накрахмаленный воротничок и «бабочку». Прокурор сдул пыль со старого учебника и поднес книгу к месту, где находился свидетель.

— Мистер Морган, вы обучались у профессора Винки?

— Да, сэр.

— Вы учились по этой книге, «Основы естественных наук»? — Прокурор высоко держал книгу.