— Неля, не пугайтесь. Я больше не буду вам докучать собою. Может, я и в самом деле виноват… Ну, одним словом, я не затем пришел. Я хочу попросить вас, чтобы вы с лаборантками приготовили для меня суспензию. Я сам уже не успею, да и не сумею как надо. А гороху там наросло…
Она удивленно и пристально посмотрела на него, он не опустил глаз, хотя и побледнел.
— У меня есть одна идея… Вы мне поверьте, ничего дурного не будет. Слово чести… — Он тяжело перевел дыхание, выдав этим свое волнение, — в которую, то есть в мою честь, вы, конечно, не верите. Но ведь, бывает, верят даже преступникам. — Борозна усмехнулся горько, одними глазами. — Считайте, что это именно тот случай. Преступник раскаялся… Простите, я не то говорю. Но во имя того лучшего, что было между нами, вы сделайте. А навредить я уже и впрямь не смогу, даже если бы и хотел или… по глупости. Я оставляю институт… Уезжаю отсюда совсем.
Она тогда сразу почувствовала, как кровь отхлынула от сердца, она боялась, что он заметит ее волнение и новый, уже совсем иной страх, опустила голову и тихо сказала:
— Хорошо, я сделаю.
И вот сегодня она передала Борозне суспензию. И теперь не знала, что делать. Ей было как-то по-особенному тревожно, так тревожно, что хотелось куда-то убежать, где-то забыться или попросить у кого-нибудь защиты. Или хотя бы совета. Она сделала глупость и должна ждать, чем все кончится. Вот так же, подумалось ей, невольный преступник ждет наказания за содеянное зло. Ее охватил почти мистический ужас, подсознательное предчувствие какой-то большой беды. Она еще не знала, с какой стороны придет беда, но чувствовала ее, как чувствуют охотники присутствие хищного зверя, хотя и не видят его. Правда, это предчувствие было не только мистическим, оно начиналось с того, что Борозна не пошел в лабораторию радиоактивных изотопов, где должен бы был выполнять всю последующую работу. Он оставался в своей комнате, вскоре после обеда она не выдержала и заглянула к нему, он сидел за столом и писал. День пролетел, а Борозна с суспензией ничего не делал. Она догадалась, что он не сделал заявку в изотопную лабораторию, и это наполняло ее тревогой. «Тогда зачем же ему суспензия?» — спрашивала она себя. Она вспомнила это, а растревоженная собственными словами и мыслями Зоя пыталась выспросить, бывал ли у нее дома Борозна. И поэтому она ответила так резко. И Зоя рассердилась и пошла к своему столу. А вскоре ушла совсем. Неля проводила ее вниз, к столу вахтера, по дороге попросила прощения за грубость — сослалась на головную боль, посмотрела на щит: ключа от тридцать восьмой комнаты, комнаты, в которой работал Борозна, еще не было.
Она пошла по коридору и спустилась в подвал. Лаборатория радиоактивных изотопов была почти пустая; только в последней комнате возился возле штатива с пробирками Костя Вечеренко, да и тот, видимо, собирался домой — даже не домой, а на свидание или на вечеринку: был в новом костюме, при галстуке. В коридоре гудел смеситель, квадратное сито бегало по кругу, но оно иногда бегает и тогда, когда тут никого нет. Дверь в комнату, в которой работали с ядерными фотоэмульсиями, радиоактивными порошками и жидкостями, была закрыта. На ней на толстой веревке висел лист картона с неумело нарисованным черепом и перекрещенными внизу костями. Острословы говорили, что это Николай Яструбец, который ведает всем этим и в самом деле смертоносным хозяйством, вывешивает череп, а сам спокойнехонько укладывается тут же спать.
Подавляя волнение, Неля легонько толкнула тяжелую металлическую дверь. Она заскрипела и до половины приоткрылась. В комнате никого не было.
Она закрыла дверь и пошла наверх. Уже можно было идти домой, но она не уходила. Тревога не отпускала ее. Неля полила цветы, убрала у себя на столе и села с книжкой к окну. Это был «Солярис» Станислава Лема. Она недавно посмотрела фильм, и ей захотелось прочитать книгу.
Но, видимо, такое чтение было не для сегодня. Она чувствовала, что жуткие таинственные силы, гнетущие героев книги, гнетут и ее, что вокруг нее и в ней самой тоже бродило что-то таинственное, предостерегающее и что ее волнение и страх от чтения «Соляриса» только возрастают. Она отложила «Солярис» и прошлась по комнате вокруг стоящего посредине большого лабораторного стола. Вдоль стен стояло шесть обычных, однотумбовых и двухтумбовых столов. Рыбченко привыкла видеть за ними своих коллег, слышать рабочий гомон и шорохи, и тишина и пустота, царившие здесь сегодня, заставили ее сердце сжаться. Наверное, убегая от них, она подошла к окну. Но и парк, и сад в эту пору года и дня тоже были пусты, какие-то молчаливые и настороженные. В саду уже краснели на верхних ветках яблоки (с нижних оборвала детвора), чуть краснела листва на американских кленах, и легкая печаль легла Неле на душу. Она вспомнила, как весело кружила с девушками между деревьев в прошлом году, как они задевали парней и парни задевали их, ей стало грустно. А потом перед глазами явилась фигура Борозны, он стоял вон там, возле бассейна, и смотрел на ее окно, и страх опять холодно екнул в ее сердце. Так екает молодой ледок, когда на него впервые ступают ногой. Она снова вышла из комнаты и спустилась в подвал. Но едва сошла со ступенек, увидела, что дверь в лабораторию изотопов заперта. Ее перекрещивала широкая железная накладка, запертая большим висячим замком. Значит, там не было никого. Она поднялась на первый этаж и опять прошла мимо вахтера. Ключа от тридцать восьмой комнаты не было.
Поднимаясь по центральной лестнице на третий этаж, она вдруг подумала: из-за чего ей, собственно, переживать и волноваться. Она приготовила суспензию, а теперь боится спросить, что намеревается делать с нею Борозна. И сразу же поняла: не спросить боится, а того, что он в комнате один, и ей придется смотреть ему в глаза и разговаривать с ним в этой особенной тишине, в какой они ни единого раза не разговаривали со дня разрыва, происшедшего между ними. Она боялась именно этой тишины, в которой нужно доверяться чему-то одному — сердцу или мысли, глазам или мысли, и не хотела входить в нее. Но и носить в груди тревогу тоже стало невмочь.
Неля решительно подошла к тридцать восьмой комнате и нажала на ручку. Дверь была заперта. Неля постучала, прислушалась и постучала еще раз. Никто не отозвался. Ощущая, как гулко колотится в груди сердце, Неля вернулась к себе. И едва переступила порог, едва взгляд ее упал на вытяжной шкаф в углу, как в голове словно открылся затемненный до сих пор уголок. Она вспомнила, что с другой стороны дома, в подвале возле котельной, есть еще две комнаты. И в них вытяжные шкафы. В тех комнатах уже не работали, но шкафы остались.
Неля быстро прошла по коридору и спустилась в подвал. С этой стороны дома он был совсем иной — облупленные стены, ободранные перила, песок, угольная пыль. В углу горела одна-единственная лампочка, слабенькая, ватт на сорок, она еле рассеивала мрак, сгустившийся под тяжелым черным сводом. Но дверь слева была ярко освещена. Точнее, светились щели в ней. Она открывалась внутрь. Неля коснулась двери плечом, за нею что-то затарахтело, она нажала сильнее и подвинула дверь вместе с подпиравшим ее стулом. Еще не открыв дверь до конца, увидела все. Залитую ярким светом маленькую подвальную комнатку с поломанным столом в углу, маленьким оконцем напротив двери и старым вытяжным шкафом с разбитыми стеклами. Возле шкафа, спиной к двери, стоял Борозна. У его ног валялись два черных распломбированных контейнера, в которых транспортируют радиоактивные изотопы, в шкаф было вставлено защитное стекло. Борозна был в длинных, выше локтей, резиновых перчатках и в маске-респираторе.
Услышав скрип двери и грохот стула, Борозна повернул голову. Неля увидела только его глаза — всю нижнюю часть лица закрывал круглый мягкий диск респиратора, — широко раскрытые, черные, налитые напряжением и каким-то тяжелым огнем. Она почувствовала, как что-то закричало в ней, поднесла руку ко рту, чтобы не выпустить тот крик, и враз увидела, что глаза Борозны расширились еще больше и в них вспыхнул гнев.
