— Откуда у вас такие аристократические замашки? — дуя в эмалированную кружку и смешно придерживая ее растопыренными пальцами обеих рук, спросила она.
Сергей улыбнулся.
— Мой отец был ветеринаром.
— Ну тогда понятно. Настоящая сельская аристократия, — сказала Клава. — Очень выгодная профессия, между прочим. Выхолостил поросенка — получи свое; заколол хозяин того же поросенка — снова к фельдшеру: напиши справку, что кабанчик имел цветущее здоровье, хочу, мол, продать на базаре сало и мясо, — снова отблагодарить надо.
— И все-то ты… все-то ты, Клава, готова опошлить, — поморщилась Ирина. — Откуда это?
— У нас в селе по соседству жил ветфельдшер. А у него был сын Славка, мой ровесник. Все меня через забор к себе в сад заманивал. Будто бы уроки учить. А сам тупой, как валенок. Кое-как доконал десять классов, отец зарезал подсвинка, сложил в чемодан, повез в Винницу, — и пожалуйста: Славка поступил в ветеринарный институт. А когда мы приезжали на летние каникулы, девушки вечерами на посиделках подсмеивались над Славкой, а ребята прозвали его Завертайлом — была когда-то такая профессия на селе, по бычкам. Ну, Славка стеснялся… Парень он был неплохой.
— Отец мой погиб, — тихо сказал Сергей.
Клава виновато склонила голову и, спрятавшись за парко́м, вьющимся над кружкой, сосредоточилась на чае.
— Сергей, а как к вам на стройке относятся? — чтобы снять неловкость, сменила тему Ирина.
— Боятся, — сказала Клава.
— Боятся? — Ирина рассмеялась. — Сергея?
— Вот именно, — серьезно подтвердила Клава.
Ирина окинула ее насмешливым взглядом, чувствовала: разрушается былая дружба, уже нет прежней симпатии и тепла, ушло все куда-то, а почему так случилось, не знала.
— Трудно объяснить — почему. Он умеет как-то так тихо, вроде бы и не обидно… Неужели сама не замечала? А я чувствую, будто все время чего-то недоделываю: краснеет он, а переживаю я… — Она тряхнула головой, короткие густые волосы привычно откинулись со лба. — А может, так и надо. Распустился народ. Дай волю — растащат все. Сергей знает людей.
— Откуда ему знать? — не соглашаясь, Ирина посмотрела на Иршу. Он молча пил чай, словно разговор его не касался. — Ты же сама называла Сергея теленком.
— Одни и те же улицы, а днем и ночью кажутся разными. Идешь днем — ничего не замечаешь, а ночью идешь — страшно. В прошлый раз мы говорили о любви. В любви тоже нужен опыт, как в каждом деле.
Ирина протянула чашку, и Сергей налил ей душистого, настоянного на листьях смородины и мяты чаю.
— Опыт в любви? Какая чепуха! — сказала она уверенно, и это выглядело немного смешно. — Человек всегда любит впервые. Тут все решает мгновение.
Клава смотрела за окно. Она, казалось, не слушала Ирину, задумалась о своем. А может, поняла то, чего еще не понимали эти двое.
…В воскресенье Ирина едва уломала Клаву повторить лыжную прогулку. После обеда Клава отправилась на телеграф звонить домой, условились встретиться в четверть шестого около домика, где жил Ирша. Но в назначенное время Клава не пришла, не было ее и в половине шестого. Ирина бродила под разлапистыми соснами — в домик к Ирше зайти не решалась, — нервничала, сердилась. Без четверти шесть прибежала Клава, она была в пальто и сапогах, встревоженная, с чемоданчиком в руках.
— Я на поезд… Мальчишка заболел.
Ирине показалось — Клава рада, что можно не идти на лыжах, но тут же и опомнилась: какая радость — болезнь сына. На их голоса из домика вышел Ирша, посочувствовал Клаве, а о работе, сказал, не стоит тревожиться, они справятся, главное, чтоб мальчик был здоров, пусть будет все хорошо. Клава махнула на прощание рукой, побежала.
— Пойдемте на лыжах вдвоем, — предложил Ирша.
Ирина заколебалась.
— Скоро стемнеет…
— Ну и что? Не маленькие, не заблудимся, — настаивал Сергей. — Вы ходили когда-нибудь на лыжах ночью? При луне и звездах? И белым-бело вокруг, снег серебрится, и тишина, только легкое шуршание лыж. Хорошо!
Все было, как вчера. Та же поляна, та же речушка, тот же лес. Но немного все-таки иначе. Сегодня они шли каждый по себе, Ирина впереди, Сергей не старался ее догнать. Только один раз она остановилась и, развернув лыжи, бросилась к Сергею:
— Волки!
Кинулась под его защиту, и, хотя у Сергея тоже мороз пробежал по спине, он спокойно возразил:
— Откуда им взяться? Волки теперь только в Сибири.
А сам прочесал взглядом лес: просеку впереди пересекала стая собак. Большие серые псы, только один маленький, белолобый, по нему-то Сергей и определил, что это не волчья стая. Он слышал про одичавших собак, знал, что они опасны, но успокаивал себя: наверное, просто собачья свадьба.
— Видели белолобого? Это же щенок, — попытался шутить.
Собаки пробежали по реденькому дубняку и вскоре исчезли, словно растворились в прозрачных сумерках предвечерья. Поворачивало на оттепель, долину наполняла молочно-синяя мгла, быстро сгущавшаяся. Снег лежал тяжелыми пластами, слегка поскрипывая под палками. Ирина, чтобы взбодрить себя, побежала быстрее и не вчерашней лыжней, а напрямик по целине, сильно оттолкнулась палками и бросилась с крутизны вниз.
Она не расслышала, что ей крикнул Ирша, легко, словно играя, мчалась по склону. В первую минуту даже не поняла, что произошло: окинув глазами противоположный пологий склон, хотела одним махом, оттолкнувшись палками, вылететь на него, и вдруг лыжи будто попали в капкан, а ее швырнуло в сторону, окатило ледяной, жгучей водой. Больно ударившись плечом, она поняла, что попала в незамерзающую полынью, испуганно рванулась из ледяной купели, но встать не смогла — мешали лыжи. Догадалась, что речка неглубока, однако страх не отпускал, пока не подъехал Ирша. Он подал руку, помог сначала стать на колени, а потом выбраться на лед. Ирина стояла, обессиленно опустив руки, — вода стекала с куртки, брюк. Ирша быстро отстегнул ей лыжи — свои он уже снял, взвалил их на плечо и крикнул:
— Бегом, быстро!
Он бежал впереди, то и дело покрикивая на нее, чтобы не отставала, вскоре Ирине стало жарко. Вдруг ее начал разбирать смех: Сергей так потешно вскидывал ноги и такой в его голосе слышался испуг… Хотя и сама понимала, что может простудиться, и даже мелькнула мысль, что, случись эта беда, ей пришлось бы здесь задержаться надолго. Когда поднимались на бугор, снег скользил под ногами и Сергей тянул ее за собой, как на буксире, от этого ей снова стало смешно, — так и вошли они в домик. Выпустив ее руку, чиркнул спичкой — зажег свечу и быстро, ловко растопил печь, дрова были загодя приготовлены и подсушены. Как только загорелась свеча и запылало пламя в очаге, ее веселость, бесшабашность исчезли: вид у нее стал растерянный и жалкий:
— Я минуточку погреюсь… и побегу, — проговорила она.
— Вы с ума сошли! Она побежит! Да на вас сухой нитки нет. А ну! — крикнул он почти грубо и схватил с кровати какую-то одежду, подал ей. — За печку и переодеваться! Немедленно!
На стене суматошно колыхалась ее тень. Робко шагнула из-за печки и остановилась в нерешительности. Была она смешной в одежде Ирши: брюки длинные, клетчатая рубашка широка, и потому как-то непривычно присмирела, оглядела себя, хотела пошутить, но ничего подходящего не приходило на ум.
— Смешная я? Как мокрая курица. — Ей казалось, что шутка получилась.
— Нет, как птица! Добрая и беззащитная. — Он посмотрел ей в глаза прямым, долгим взглядом.
Она почувствовала себя будто на юру.
— Беззащитная?
Сергей отвел взгляд.
— Я хотел сказать: в чужой одежде человек всегда чувствует себя неуверенно. Но… это не чужое. Я сейчас приготовлю чай. Жаль, коньяк весь выпили. Но есть немного спирта. — Он поставил на огонь чайник, достал из ящика однотумбового конторского стола банку, плеснул из нее в стакан. — Тут всего один глоток.
Она выпила, задохнулась, закашлялась до слез, замахала руками. Огненный клубок скользнул по горлу и веселым пламенем побежал по телу. Стало вдруг тепло, уютно и свободно, и она принялась разглядывать комнату, будто очутилась в ней впервые. Комната была почти пустая, только старый стол — его, наверное, выбросили за ненадобностью — и кровать, но стол Сергей застелил чистым листом чертежной бумаги, еще и пришпилил по краям; подоконники и стены старые, в трещинах, но это было почти незаметно — их прикрывали букеты и пучки сосновых и еловых веток, калины, сухой травы, расположенные в продуманном беспорядке. Нужно иметь немалый вкус, чтобы из ничего создать такой уют и красоту: вроде бы и мелочь, а как согревает душу. Василий притащил в их квартиру тахту «лиру», громадину, занявшую полкомнаты, на стенах понавешал картин: половодье, затопившее хату, а на крыше, на трубе петух; перепуганные кони, несущие повозку вскачь, кони у реки, кони при закате солнца. Она только сейчас поняла — ей надоели эти лошади. Раньше они почему-то нравились.