Прохрипели часы, кукушка прокуковала и повисла вниз головой. Он вогнал ее щелчком в дупло. Вышел на улицу. Было темно, горели только три фонаря из десяти, от пруда тянуло сыростью. В конце тротуара под вербами тлел огонек сигареты. Там кто-то стоял с девушкой. «Кто бы это?» — подумал. Вроде бы в их доме девушек не было. Но мало ли кто мог забрести в этакую темень. Чтобы не вспугнуть их, пошел не тротуаром, а протоптанной в траве стежкой.

Утром Тищенко и Майдан закрылись в директорском кабинете, потом к ним вошел замминистра Прядько и секретарь парткома, они не выходили оттуда до двенадцати часов. В комнате, где работали Ирина и Ирша, делали вид, что ничего не случилось, хотя необычное напряжение овладело всеми, даже Клавой, и тишина была звонкой и хрупкой, как стекло. Пожалуй, все это не касалось только Нины: новенькая склонилась над горкой синьки, наматывала на палец левой руки светлые локончики. Они походили на золотые пузырики на воде. Клава задумалась, сложив руки на столе, Ирина боялась посмотреть на Сергея и только один раз, когда вышла Клава, бросила быстрый отчаянный взгляд, полный сочувствия и любви, как бы говоря: «Я с тобой». Он наклонил голову, еще крепче сжал губы.

Когда в кабинете директора собрались все, вызванные на совещание, Майдан перешел к столу заседаний. Служебному ритуалу он придавал особое значение. Возле стены стоял еще один ряд стульев, Ирша сел с краю, хотя свободные стулья были и за столом.

Майдан поднялся, долго откашливался, хмурился, раскладывал перед собой бумаги, потом, взяв одну из них, начал говорить, и трудно было понять, читает он или сразу формулирует свои мысли.

— Так вот, товарищи, партком занимался делом Ирши, и сейчас многое прояснилось. Я хочу вас проинформировать. Была получена бумага, официальное сообщение из районной прокуратуры. Я, пожалуй, лучше зачитаю. «Директору института тов. Майдану И. Д.», то есть мне. Хотя запрос делал товарищ Тищенко, это не имеет принципиального значения. «Сообщаем, что товарищ Трепет (Климовский) подтвердил свое устное свидетельство официально. Удалось взять свидетельство и от бывшего районного старосты Саливона Сака. Гнат Ирша действительно согласился стать старостой по просьбе крестьян села Колодязи и по рекомендации партизанского штаба, Спас многих людей от вербовки в Германию, передал в лес несколько винтовок и пулемет «максим», который был закопан в колхозной сушилке нашими бойцами при отступлении. Дважды перенес экзекуцию шомполами за то, что утаивал от оккупантов скотину и отказывался размещать фашистов по хатам. Осужденным органами Советской власти не был, так что в реабилитации не нуждается. Гнат Ирша — советский патриот, о чем сообщено жителям села Колодязи и напечатано в районной газете». — Майдан окончил читать, но продолжал смотреть на бумагу, хмурил темный, иссеченный морщинами лоб. — Следовательно, мы обязаны учесть это письмо. (Это «обязаны» проступило на лице Сергея бледными пятнами, заставило его нервно вертеть пуговицу на пиджаке.) Что касается станции в Кремянном, то тоже… тоже там виновата геологическая группа. Намывной грунт, а глубже — лёсс. Геологи, конечно, возражают, как всегда, валят все на строителей. Но факты… Одним словом, в этих тонкостях еще придется разбираться. И все же… если учесть еще и то, что Ирша приступил к разработке рабочих чертежей на основе заключения геологов, то его вина, так сказать, проблематична…

— Нет никакой! — не выдержал Тищенко.

— Разрешите, — по-ученически поднял руку Бас. Его седой ежик топорщился воинственно, задиристо. — Строили мы. Наш институт. Кто-то должен нести ответственность? Проект контролировался…

— Мною, — сказал Тищенко.

Майдан откашлялся в кулак. Последнее время он кашлял часто и сейчас подумал, что надо бы провериться, показаться врачам.

— Да, Тищенко должен был поинтересоваться, перепроверить еще раз. Подсказать. Это в том случае, если принял на себя ответственность, контроль. Но он мог его и не брать, не его функции…

— Казуистика. Он сам признал. — Бас одернул на себе серый полуфренч. — Хочу пояснить то, чего не захотели пояснить вы, Иван Денисович. Рукой Тищенко внесены исправления уже в рабочие чертежи проекта. Но об этом после. Я считаю, что зачитанное письмо не снимает ответственности с товарища Тищенко. Когда Иршу принимали на работу, подлинное его лицо не было известно. Тищенко взял в отдел сына старосты, еще и посоветовал ему скрыть прошлое своего отца. Может, он скажет…

— Я уже говорил. Я верил, потому что знал Гната Иршу, — как-то нехотя ответил Тищенко.

— Да, я понимаю, интуиция! — скривил губы Бас. — Так вот, как вы знаете, я человек прямой…

— Прямее палки, — бросил Огиенко.

— Пусть. Не скрываю. К врагам, верхоглядам, расхитителям…

— Ну, почему вы всегда берете на себя прокурорские функции? Кто вас уполномочивал? — в сердцах крикнул Огиенко.

— Народ, именем народа…

— Эх, его именем…

— Не перебивайте. Если бы такое совершил я, нарушил порядок, и слова бы не сказал. Судить! На полную катушку. От — и до!

«Может, действительно не стал бы защищаться», — подумал Тищенко.

— Это утрата не только бдительности, но и позиции. Кто скажет, что страшнее? А если уж быть откровенным до конца, это вообще стиль руководства Тищенко. Сплошной самотек! От и до! Он никогда не придерживался инструкций. Вот эта станция — лучшая иллюстрация! Ведь авария все-таки произошла, государственные средства пущены на ветер. И это в то время, когда вся страна борется за экономию…

— Не нужно, — поморщился Майдан. — Короче и по существу.

— Это и есть суть. Повторяю, анархия, волюнтаризм во всем. Проекты почти фантастические. Фантазия на свободную тему. И кто только этим не занимается. Даже вчерашние студенты. Либерализм. Вот скажите, — обратился Бас к Тищенко, — сколько выговоров вы вынесли за последние три года?

Тищенко посмотрел на него с улыбкой, почесал затылок, развел руками.

— Приготовил было один — вам за грубость и превышение власти, но и тот разорвал.

— Демагогия! Вы хотите сбить меня с принципиальной позиции.

— Ваша позиция — всегда упрощенная. До примитива.

— А ваша, наоборот, скользкая.

Майдан постучал карандашом по столу.

— Разговор не по существу. Кто еще просит слова? Вы, Вечирко?

Вечирко давно ерзал на стуле, досадуя, что Ирша выскользнул, как мокрый обмылок. «Если я не заявлю о себе и на этот раз… Майдан, похоже, придерживается линии Баса. Да и поздно, неудобно отказываться от того, что говорил на предыдущем заседании».

— Мне кажется… То есть я думаю, — начал он, как всегда, вежливо и слегка вкрадчиво, — инициатива — это хорошо, но если она… взнуздана. А с другой стороны, мы видим и возвеличивание собственной личности. Только и слышим: «Товарищ Тищенко говорит… Товарищ Тищенко считает…» А это, так сказать, метод. Весь коллектив работает на одного человека. — Вечирко немного зарывался, он это сознавал, но также сознавал, что Тищенко никогда не будет ему мстить — не унизится до мести, и потому, ощущая безнаказанность, упивался «разоблачением». Знал: тех, кто обличает, боятся, пусть не уважают, но опасаются. А еще он будто бы «отрабатывал» свои грехи, показывал: вот, мол, я какой — в быту, в малом, оступился, зато в главном, в основном — принципиален до конца.

— Разрешите, — попросил слово Огиенко. — Два последних выступления напоминают мне побасенку про умирающего льва и про осла…

Майдан поморщился, как от зубной боли.

— Ваши аналогии неуместны.

— Но нельзя же так… Допустим, Василий Васильевич не идеальный руководитель. Из выступления Вечирко выходит: либерал и зажимщик! Инициатива — и отсутствие линии! А не проще ли сказать — авторитет. Он сам необычайно одаренный архитектор. По его проектам только в нашей республике построены десятки интересных сооружений, общественные здания и жилые дома. Он поддерживает все талантливое. Временами смотришь — вроде бы и традиционно, а трактовка современная. Да, он иногда отступает от общепринятого, смело ищет новое, он враг примитива. Правда и то: не выполнить его поручения или указания не так страшно, как стыдно. Он любит творчество, а не слепое подчинение. И выговоров не выносил, потому что коллектив сам сурово наказывает нарушителей трудовой дисциплины. В этом сила руководства товарища Тищенко.