Литмир - Электронная Библиотека
A
A
Когда уходят бригантины…

Втемяшилось в голову. А дождь сечет сосны, хотя им, наверное, не больно, им все равно. Им все равно, а ему нет… Кто-то протопал в сенях, коротко постучал в дверь, он даже не успел отозваться, как порог переступила Клава.

— Ну, чего киснешь? — затараторила она. — Рабочий класс в ресторане развлекается. Он, как это у Маяковского говорится, выпить не дурак. Местных девушек обучают столичным танцам. Тоже прогресс. А меня повар французским коньяком угощал. Хочет жениться на мне. Знаешь, как он стал поваром? Попал в плен, и эсэсовцы возили его с собой, заставляли пробовать еду — на нем проверяли, не отравлена ли. Тогда он и начал приглядываться, что и как готовят настоящие повара. А потом представился случай, убежал… Правда, интересно?

Сергей улыбался. Но по его глазам Клава поняла, что он эту историю знал, и вспомнила: сама же ему и рассказывала.

— Да я тебе уже говорила. — Она села на самодельную табуретку и сказала уже другим, посерьезневшим голосом: — Почему же тогда улыбаешься? Впрочем, ты улыбаешься всем. Ты уважаешь Вечирко?

— Как вам сказать…

— Говори правду: его никто не уважает, но ты и ему улыбаешься. Это что — жизненный принцип?

— При чем тут принцип, просто не хочу усложнять себе жизнь.

— Не крути. — Поднялась с табуретки, прошлась по комнате, глаза ее лукаво играли. — А хочешь, я у тебя останусь? — Ирша, следивший за ней глазами, покраснел. — Впрочем, не бойся… Это я так, просто испытать тебя вздумала… Понять, кто ты.

— И что же, поняла?

— Сам знаешь.

— Я ничего о себе не знаю. Живу как живется.

— Не ври. Я тебя знаю лучше, чем кто-либо другой… Скажем, Ирина. — Он поднял голову, в его глазах тлела заинтересованность, но какая-то холодная, словно он наперед обдумывал, что скажет в ответ. — Я изучаю тебя. Далеко пойдешь… если не споткнешься.

У него в мыслях вертелось сразу два ответа: «Мне это приятно» и «Мне это неприятно». Он не мог решиться ни на один из них, сказал притворно безразлично:

— Как хотите… Изучайте, если времени не жалко.

— И то правда, — вздохнула Клава. — Зачем мне все это? — И опять неожиданно прищурила серые лукавые глаза. — А может, хочу передать свои знания кому-нибудь другому.

— Кому? — и пожалел о своей поспешности.

— Мало ли кому… Между прочим, из Киева приехала одна особа. Побежала на стройку — такая торопыга. Привезла наконец бумаги.

Он принялся сметать с самодельного стола крошки, обертки от вафель. От волнения сел и, сложив руки, зажал их между коленями, но тут же вскочил.

В избушку вбежала Ирина. Раскраснелась с холода, в белой меховой шапочке, в кожаном пальто с меховым воротником, красных сапожках-румынках. Видно было, что чувствовала она себя великолепно, нравилась ей ее миссия, и место это нравилось, и горел, согревая, какой-то огонек в сердце. Говорила весело, даже с какой-то отчаянной лихостью, но когда к ней подошел Ирша и стал снимать мокрое пальто, растерялась, быстро и неловко склонилась к портфелю.

— Вот привезла… Утвердили все… Радуйтесь.

— Спасибо… Хотя… радоваться особенно нечему. Видите, какая погода.

— Завтра будет мороз. И снег, — твердо сказала Ирина.

— Ты тоже привезла их в портфеле? — усмехнулась Клава.

— Просто нужно слушать прогноз. Идет циклон, в Киеве уже минус восемь. Все лето мечтала покататься на лыжах. О, у вас тоже лыжи, — заметила в углу возле порога лыжи на распорках. — Завтра и пойдем… Правда, Клава?

— Я на лыжах? — Она повела крутыми бедрами. — Не умею.

— Э, нет, — запротестовала Ирина. — Я без тебя ни шагу.

— Что мы спорим? Ведь дождь… До утра смоет и этот снег.

— Сергей, вы нелюбезный хозяин, никакого внимания дамам, они же скучают, — сказала Ирина, видя, что Ирша, рассматривая чертежи, забыл обо всем на свете.

— Кто здесь вносил поправки?

— Вам не нравится? — Ирина насторожилась.

— Наоборот. Гениальные! Мысль моя, но… Ее повернули как-то так… Кто же?

— Василий Васильевич. Но он решил оставить все на ваше усмотрение. И хватит о проекте. У вас же женщины в гостях…

Ее будто поднимали сильные крылья и несли над широкой синей рекой, было легко, хотелось смеяться, шутить, и Клава сейчас казалась хорошей и доброй — расцеловать бы ее. Но та почему-то стала задумчивой и грустной.

— Дамам пора отправляться восвояси.

— Я вас угощу чаем, — спохватился Ирша.

— А что у тебя к чаю? — усмехнулась Клава. — Сухари и цитаты из справочника Келлера?

— Я сбегаю…

— Сиди уж! Тебе сейчас не до нас. Мы пойдем, а он, Ирина, будет лелеять свое великое творение, перед которым померкнут Вавилон, Парфенон, Колосс Родосский, вместе взятые. Ему хватит пищи духовной, а нам, сирым и убогим, подавай отварную картошку.

Клава вышла, а Ирина, укладывая портфель, задержалась на минуту. Ее внимание привлекла мастерски вырезанная из дерева фигурка, стоявшая на подоконнике. Человечек был в очках и напоминал кого-то очень знакомого.

— Господи, так он же на меня похож! — воскликнула она, вдруг озаренная догадкой.

— Да, чем-то напоминает, я и вырезал его для вас. Хотел привезти в Киев, — сказал, запинаясь, Ирша.

Она, собиравшаяся было открыть дверь, вдруг замерла, горячая волна обдала сердце и мгновенно отхлынула, оставив после себя холод и страх.

— Можно, я возьму его?

И спрятала фигурку в карман, а потом вечером несколько раз вынимала потихоньку и смеялась. И снова ей было хорошо и легко на душе. Милый, смешной человечек, он, конечно, не походил на нее, разве только очки, да еще, пожалуй, ироническая усмешка, но мастерили его с мыслью о ней, Ирине, и думали, видно по всему, хорошо, иначе разве получился бы такой забавный!

Клава жила в маленькой гостинице в центре поселка, рядом проходила дорога. Когда-то Кремянное было обычным селом, потом стало районным центром, теперь район ликвидировали, и оно снова стало селом, но называлось уже поселком. От района остались двухэтажный Дворец культуры, универмаг и эта гостиница. В длинном, узком номере, кроме Клавы, жили еще две женщины, там же поставили раскладушку и для Ирины. По-видимому, у Клавы на столовую не хватало денег, она питалась в номере; втайне от обслуживающего персонала варила под столом на электроплитке: так частенько питаются актеры провинциальных театров, выезжая на гастроли. Что ж, ей можно посочувствовать: на руках ребенок и мать, получавшая из-за болезни маленькую пенсию.

Они сварили картошку, поджарили сала, ели картошку с квашеной капустой и солеными огурцами, аппетитно похрустывавшими на зубах. Огурцы и капуста с базара, да и картошка и сало тоже. Соседки отправились в кино, и им никто не мешал. Ирина пересказывала киевские новости, Клава злословила насчет здешней жизни: кто за кем волочится, кто из их мастерской приударяет за местными молодицами и кому из них уже намяли за это бока.

— Голодной куме все крупа на уме, так и у тебя, Клава. Хлебом не корми, дай язык почесать: кто с ком. Всё косточки другим перемываешь. Зачем ты мне это рассказываешь?

— Разве не понятно? Люблю забавные истории. — Она посмотрела в окно и сказала с удивлением: — А дождь и в самом деле перестал. И вроде бы морозцем потянуло.

На следующий день они на лыжах не пошли, но в субботу Ирина все-таки вытащила Клаву из гостиницы. Клава насмешливо и смущенно осматривала себя, боялась сдвинуться с места.

— Я только в школе, в четвертом или в пятом классе… Бывало, физрук вынесет палки…

Ирина в синем спортивном костюме, белой шерстяной шапочке кружила вокруг нее, как синий мотылек. Легко побежала впереди, едва касаясь палками снега. Утро было морозным, тихим. Выпавший за ночь пушистый снег припорошил старый, покрытый наледью, и лыжи скользили легко, будто шли сами. Там, где снегу намело много, он проседал под тяжестью лыжника, будто бы охал, и тогда радостно, чуть испуганно обмирало сердце. Клава в эти минуты озорно взвизгивала, однако шла, хоть медленно, а упорно. Около речки к ним присоединился Ирша. За неимением спортивного костюма он надел старенький свитер, к тому же женский, о чем, возможно, и не подозревал (на этот раз Клава не решилась злословить, прикусила язычок), синие суконные брюки заправил в белые, домашней вязки носки. Может, их вязала мама? Так и подумала Ирина — «мама», и тихое тепло разлилось в ее груди.

28
{"b":"849268","o":1}