Учителя Дмитрий нашёл в примыкающем к натурному классу небольшом кабинете. С облегчением отметил отсутствие картин — кажется, это расследование привьёт ему стойкое отвращение к живописи на всю оставшуюся жизнь. Тут везде лишь фотокарточки какой-то брюнетки, да из-за стёкол книжного шкафа сверкает очками чучело бобра в цилиндре. Ну и причуды у этой творческой богемы.

— Крайне досадно это слышать, — Орест Максимович выглядел расстроенным. — Я, знаете ли, привязался к Анисиму за эти годы. Он очень старательный студент, аккуратный, трудолюбивый. Но ему почему-то постоянно не везёт. Уж не знаю, что тому причиной. Может, несдержанный характер или нетерпеливость.

— Боюсь, Самокрасова одолевают более опасные демоны, чем отсутствие выдержки. Сейчас он главный подозреваемый в деле о серии убийств. Постоянные неудачи любого выведут из равновесия, тем более, такого горячего человека. Как думаете, он способен на убийство?

— Не знаю, — Ганеман задумался, пригладил аккуратную бородку. — Сложно поверить в такое. Видите ли, он вспыльчив, но труслив. У него было несколько разногласий со студентами, но он никогда не нападал первым, лишь огрызался в ответ. Он как… суслик, загнанный в угол. Шипит, скалится, но ущерба причинить не может.

— Знаете, даже жалкая мышь в безвыходной ситуации способна напасть на кота.

— Не тот типаж, как по мне. Я давно преподаю, вижу, как ученики выражают себя через рисование. Холст обмануть невозможно. Суть художника будет там видна, даже если он пытается её скрыть. Видите эту картину?

Ганеман повернулся в кресле и выдвинул из-за спины прислонённое к стене полотно. Митя, если честно, подумал, что в холст просто нечаянно бросили банку с красной краской и забыли выкинуть в мусор.

— Это работа одной из новых учениц, мадмуазель Нечаевой. Смотрите, сколько динамики, энергии, азарта. Автор, как она есть — квинтэссенция темперамента и страсти.

«Скорее, эксцентричности и своеволия», — мысленно поправил Ганемана Дмитрий, услышав знакомое имя, и убедился, что швыряться банками — это в Полинином духе.

— А это последняя зарисовка Анисима, — Ганеман достал еще один холст и поставил рядом. — Что думаете?

— Я не силён в живописи, — сыщик рассеянно скользил взглядом по полотну. — Ну, дома, скамейки, улица. Варварка, кажется? Вон та церковь кажется знакомой. Где тут суть, о которой вы говорили?

— В том и дело, — Орест Максимович засунул большие пальцы в карманы жилета и чем-то напомнил Мите профессоров своего студенчества. Сейчас будет долго и терпеливо объяснять очевидные для него вещи. — С технической точки зрения картина безупречна. Правильные цвета, выдержанные пропорции, оптимальное распределение света и тени, идеальная композиция. В ней нет изъяна, и в этом проблема. Не неё не хочется смотреть, она слишком… правильная. Я бы даже сказал «мёртвая», но, боюсь, в контексте нашей беседы, эта метафора будет неуместной. Анисим каждый раз очень старается, стремится к красоте, к законченности. Но выходит лишь безукоризненный оттиск реальности. А ведь прелесть настоящего шедевра — в его несовершенстве.

— Вы сейчас, наверное, хотели защитить ученика, но вышло ровно наоборот. Стремление к безупречности как раз отличает нашего душегуба, он очень дотошен в деталях. Так что это, скорее, если не отягчающее обстоятельство, то уж явно ещё один подозрительный штрих.

— Жаль, если так. Я лишь хотел сказать, что не вижу в Анисиме тёмных демонов, о которых вы сказали. Вот здесь их полно, самого разного толка, — Ганеман указал на Полинину картину. — А его внутренние духи, мне кажется, желают лишь спокойствия и признания.

— Не буду спорить. В конце концов, это лишь рассуждения, их к делу не подошьёшь. Хотел у вас узнать ещё одну вещь. Мы нашли у Самокрасова много копий известных полотен. У вас часто практикуется такой метод преподавания?

— Не то, чтобы часто, но бывает. Я знаю, он любит копировать. У него очень неплохо получается. Я заметил ещё на первых курсах, что он помогал другим ученикам, сразу улавливал их стиль и легко мог закончить за них работу.

— Это ведь жульничество, разве нет?

— Он делал это лишь изредка и никогда не брал денег, насколько я знаю. Анисим сильно изменился за это время. Не могу сказать, что в худшую сторону. Был неотёсанным деревенским пареньком, потом поднабрался манер, связей, стал лучше одеваться, правильнее говорить. Возможно, богатые студенты именно этим ему и платили за помощь в учёбе, он всегда искал знакомств в среде состоятельных учеников. Но так и остался для них чужим.

— А что насчёт девушек?

— Барышни в нашем заведении до сих пор редкость, хотя двери открыты для всех. В новой группе есть сразу две. Не могу сказать, что Анисим с ними дружен, но и вражды я не заметил.

— Что ж, спасибо за помощь, Орест Максимович. Скажите, Самокрасова отчислят за азартные игры?

— Я буду ходатайствовать, чтобы этого не случилось, — Ганеман посуровел лицом, но отвечал уверенно. — Ему и так досталось от судьбы, пусть доучится оставшийся год. Он порвал связи с родными, я в какой-то мере отвечаю за него. Каждый имеет право на ошибку и на прощение.

— А если подтвердится, что он не только игрок, но ещё и убийца?

— На всё воля Жизуса, Дмитрий Александрович. Буду лишь надеяться, что это всё — череда ужасных совпадений, и Анисим непричастен. А ежели нет… Значит, в этом есть и часть моей вины. Недоглядел, не увидел зла. Буду взывать к его покаянию и милости судей.

«До чего же ответственный человек, — размышлял Митя, покидая кабинет преподавателя. — Переживает за студента как за непутёвого сына. Заслуживает ли он такого отношения?».

Разговор с Ганеманом ещё больше убедил Дмитрия в том, что педантичный Самокрасов как нельзя лучше подходит на роль Визионера. Перфекционизм и стремление к совершенству — есть природа что одного, что второго. Значит ли это, что оба человека — суть одно лицо?

Как бы ещё добыть прямых улик и отодвинуть с дороги адвоката?

*Тотошник — участник розыгрыша призов в тотализаторе, заядлый игрок.

«Всё-таки шарлот глясс* в такую погоду — лучший выбор», — мысленно похвалила себя Соня, аккуратно отломив ложечкой холодный десерт. Вот так — сверху вниз, чтобы в ложку попали и замороженные сливки с сахаром, и бисквит, пропитанный вареньем, и кусочек клубники маседуан*. И запить ледяным лимонадом.

Софья даже зажмурилась от удовольствия. А когда открыла глаза и посмотрела через большое окно на улицу — увидела на тротуаре рыжего кота, который так же жмурился, наслаждаясь солнцем.

Конец апреля в Москве выдался очень солнечным и тёплым. Здесь, на Кузнецком Мосту, где почти нет зелени, только каменные стены и булыжная мостовая, неожиданная жара чувствовалась особо явственно. Час пополудни, а всех снаружи уже разморило.

Хорошо, что в Сонином «убежище» — небольшой кофейне — царили тень и прохлада. Других пПосетителей не было, лишь буфетчик за кассой протирал и без того чистый прилавок. Тихо гудел вентилятор, покачивался прозрачный тюль на окнах, пахло ванилью и крокусами, расставленными на столах.

А ещё отсюда открывался отличный вид на улицу. Слева, чуть подальше, располагалось ателье некой мадам Шаттэ. Там сейчас стояла пышная дама в диковинном наряде, энергично обмахивалась веером и чихвостила какую-то девушку. Кажется, та забыла вовремя прислать извозчика. Справа находился магазин тканей товарищества Потапова. Шикарная витрина пестрела разноцветными рулонами, шелка и шифоны красиво переливались на солнце. У входа скучал белобрысый мальчик-посыльный, пытался вовлечь в игру кота, дёргая перед его мордой верёвочку с привязанным куском ситца. Котику было лениво. Он не хотел играть и вяло отмахивался лапой.

А почти напротив окна блестела золотая с голубым, поддерживаемая двумя амурами, вывеска «Модный дом месье Франка». Примерно двадцать минут назад туда вошла Полина.