— Это наша главная задача — узнать, кто именно ему нужен.

— Есть одна мысль… Через неделю состоится Цветочный бал.

— В марте? В разгар Поста святой Ашеры?

Митя порой сам удивлялся, как его церковное воспитание вылезает иногда в самые неподходящие моменты.

— Общественный бал. Коммерсанты устраивают. Они люди новой формации, могут себе позволить манкировать правилами. Дело в другом. Ежегодно на балу выбирают цветочную царевну, коронуют самую красивую девушку. Я бы на месте вашего Визионера выбирала там.

— Соня, вам с мятой или с чабрецом заварить? — в проёме двери возникла худая фигура Вишневского.

— На ваш вкус, Лев Янович, благодарю.

«Ну, надо же, даже этого педанта очаровала», — поразился Митя и ощутил что-то похожее на лёгкую досаду.

Если бы кто-то сведущий сказал сейчас сыщику, что это чувство называется «ревность», Дмитрий рассмеялся бы ему в лицо.

Глупость какая.

— … шут гороховый — этот ваш Язвицкий! Чёрная клякса, уродующая белизну листа!

— Дали бы ему шанс, глядишь, молодёжь больше бы интересовалась искусством.

— Только через мой труп!

— Поддержу. Это, простите, не живопись, а мазня!

— Тихо, тихо, коллеги, мы отвлеклись…

«Культурные, творческие люди, а кричат, как зазывалы на ярмарке», — размышлял Дмитрий в ожидании за дверями кабинета, где заседали двенадцать членов комитета Московского художественного общества.

За полчаса сыщик успел изучить все завитушки на резной ручке, паркетные узоры под ногами и пересчитать по три раза яблоки на натюрмортах. Томительное безделье иногда прерывалось шумными выкриками, которые не могла приглушить даже тяжёлая створка. Горячие у них там дискуссии. Кто же знал, что живопись — такой азартный вид искусства?

Дверь внезапно приоткрылась, и в коридор выкатился смущённый секретарь Попышев.

— Извините, Дмитрий Александрович, обсуждение авангардистов неожиданно затянулось. Такое случается. Сейчас с ними закончат, и я вас приглашу. Прошу прощения за задержку.

— Ничего, ничего, я подожду. Конечно, авангардисты важнее, чем три мёртвые барышни.

Попышев вздохнул и снова скрылся за дверью, чтобы через пять минут пригласить сыщика внутрь.

Собрание, судя по атмосфере, продолжалось уже не первый час. В комнате было душно и накурено, на большом овальном столе вперемешку теснились бумаги, рюмки и тарелки, пепельницы щетинились окурками. Кое-кто из комитетчиков уже развязал галстук, а иные и вовсе сняли пиджаки.

Двенадцать представительных мужчин. В возрасте от сорока и выше. Уработались. Расслабились. Немного устали. Лучший момент для «десерта».

Митя представился и занял место за столом.

— Сыскная полиция? — удивился кто-то из присутствующих. — Признавайтесь, господа, кто сверх меры пошалил? Никак вы, Марковец?

— Будет вам, Степан Степаныч…

— Что за балаган снова? Дайте послушать уже.

— Прежде всего, хочу предупредить о конфиденциальности нашей с вами беседы, — продолжил Дмитрий, когда утихли шепотки и смех. — Я рассчитываю на ваши благоразумие и честность. Подробности этого разговора должны остаться между нами. По крайней мере, до тех пор, пока идёт расследование и пока полиция сама не сделала публичной информацию, которую я вам намерен сообщить.

— Что за расследование? О чём речь?

— Три убийства, совершённые с начала года. Не без помощи изданного вашим обществом календаря.

Митя кратко изложил подробности.

В комнате повисло недоброе молчание. Потом некоторые нервно закурили, а кто-то начал лихорадочно теребить галстук.

— Неслыханно!

— Какая дерзость!

— Календарный убийца, надо же, какая фантазия.

— Это всё занятно, конечно, но мы-то здесь при чём?

— Вы нас в чём-то обвиняете?

На последний вопрос сыщик ответил.

— Не в моих привычках выдвигать обвинения без всяких на то оснований. Вы все уважаемые, влиятельные люди. Смею надеяться, что к тому же законопослушные. По крайней мере, без душегубских привычек. Но эта история отчасти задевает вашу организацию. Потому я счёл своим долгом предупредить, что ваш календарь фигурирует в этой прискорбной истории.

— Что вы от нас-то хотите?

— В общем-то, ничего исключительного. Возможно, вы что-то вспомните. Может, кто-то из вашего окружения проявлял повышенный интерес к календарю, выспрашивал о нём.

— То есть, кто преступник — вы не знаете?

— Ведём поиск. В одном мы уверены точно — вкус у него имеется.

— Эстет, значит…

— Декадентская эстетика, Василий Петрович. Хтоническая, я бы сказал. В вашем духе.

— Я бы попросил… Вы, как всегда, путаете автора и замысел. А художник не есть его творение.

— Ради бога, не затевайте снова этот пустопорожний спор…

— А когда этих барышень находили? В первых числах?

— Да.

— У меня алиби имеется! Меня не было в Москве!

— Да что вы всё о себе, Чепелев? Кого волнует ваше алиби?

— Меня! Так и запишите себе, уважаемый сыщик.

— О, господи, какая бессмыслица…

— Налить вам ещё?

— И мне, и мне капельку.

— Попышев, а кто там этот календарь печатал?

— Студент Самокрасов занимался сопровождением.

— Это же наш подопечный! Мы ему обучение оплатили, помните?

— Точно, был такой. А вы с ним не говорили, господин сыщик?

— Он мне никогда не нравился. Такой нервный, раздражённый юноша.

— Точно! Подозрительный тип. Вы его допросите с пристрастием.

— Оставьте Самокрасова в покое! Не похож он на душегуба.

— А вы много душегубов видели, Степан Степаныч? Не поделитесь, как они должны выглядеть?

— Да хватит уже!

— Говорил я, надо было открытки выпускать. С видами Москвы.

— Снова вы своего маляра Юмина тащите. Не будет ему протекции.

— Меня тоже в Новый год в Москве не было!

Митя молча наблюдал, как собрание превращается в балаган. Столько шума. И как все по-разному отреагировали. Один хмурился, второй кричал, третий курил не переставая, четвёртый оправдывался… Ситуация напоминала комическую сцену из какого-нибудь спектакля. Неплохая бы вышла постановка. Ещё бы дать ей яркое название. «Двенадцать разгневанных мужчин», например. А что, неплохо…

— Тихо! — седовласый председатель, наконец, не выдержал. — Господа, бессодержательные прения ни к чему не приведут. Дмитрий Александрович, благодарю вас за информацию. Думаю, все понимают, что разглашать её пока не следует. Престиж общества и репутация не должны пострадать. А мы, со своей стороны, постараемся оказать следствию необходимую помощь. Согласны?

Раздались нестройные одобрительные возгласы.

Выходя из здания Художественного общества, Митя подумал, что своим заявлением спровоцировал бурную реакцию. Подобную той, что вызывает капля крови в банке с пероксидом водорода. Шипение и пена, лезущая во все стороны. Теперь эти приличные люди будут сердито ворчать и подозревать друг друга. Пусть. Может, из этого бурчания родится хоть крупинка полезной информации.

* * *

Не менее шумно было и в издательстве Сытина, куда Митя заехал узнать технические подробности изготовления календаря.

Типографские помещения занимали все четыре этажа монументального здания на Пятницкой. Большие полукруглые окна с частыми переплётами плохо пропускали свет из-за въевшейся чёрной пыли. Шум станков доносился на улицу через стены.

Митя вдруг подумал, что работа у него хоть и хлопотная, но всё-таки интересная. Не каждому любопытному доведётся посмотреть вживую, как делают книги и журналы. А здесь печатают треть всей продукции, издающейся в Москве.

В большом цеху сыщик практически оглох от грохота станков, которые как раз выдавали свежий тираж «Московского листка». Огромные рулоны бумаги медленно крутились, уходя в недра лязгающей машины, с другой стороны которой выезжали один за одним ещё тёплые, пахнущие краской экземпляры. Двое рабочих тут же их подхватывали и ловко сгибали, складывая в стопки. Пачки упакованных газет, перевязанные бечёвкой, ожидали оправки. Вот, значит, как делается ежедневная пресса.