— Сонечка! Как я рада! Не ждала до лета увидеть, а тут такая нечаянная оказия! — женщина лет сорока крепко обняла и расцеловала Соню и лишь потом обратила внимание на её спутника. Дмитрий представился.

— Тётя Саша, вы не подумайте, он хороший, хоть и из полиции, — затараторила Соня. — Я ему помогаю с очень важным делом, и ему правда очень-очень надо с вами поговорить. Мы ловим преступника, это ужасный человек. А Дмитрий Александрович его обязательно поймает, если вы ему расскажете.

— Соня, Соня… Угомонись, душа моя. Если так нужно — всё расскажу. Но сначала обед. Надеюсь, вы голодные?

Когда, наконец, унесли пустые тарелки, Митя, не спускавший глаз с картины в течение последнего часа, попросил разрешения рассмотреть её поближе.

Полотно разительно контрастировало с окружающей обстановкой, но при этом, как ни странно, не казалось чем-то инородным. Интерьеры усадьбы напоминали чёрно-белую фотокарточку — мебель в чехлах, тусклые цвета, приглушённые оттенки. При этом дом не смотрелся заброшенным — казалось, он просто спал до наступления лета.

И оно уже просачивалось сюда с этой большой картины на стене. Там был жаркий август, солнце грело дом через большие окна, играло бликами на мебели. И пахло луговыми травами и персиками. И девочка, присевшая за стол, лукаво улыбалась и готова была в любой момент вскочить и побежать дальше по своим девчачьим делам.

— Очень красиво, — произнёс Дмитрий.

— Веруша… — лицо женщины на миг просветлело. Она сама удивительно подходила этому дому — с поблёкшими глазами и строгой причёской, в чёрном платье, украшенном лишь серебряным кулоном на цепочке. — Честно говоря, не знаю, Дмитрий Александрович, чем могу вам помочь. Картина написана более тридцати лет назад и с тех пор тут и находится. Она и до смерти отца редко выезжала на выставки, а после и подавно.

— Что тогда произошло? Я немного навёл справки. Ваш отец, оказывается, был богатым предпринимателем, известным меценатом.

— Он был великим человеком. Увлечённым, смелым, прогрессивным. И авантюристом немного. Это его и подвело. Отца обвинили в злоупотреблениях и бросили в тюрьму. У него было много проектов, зачастую он спонсировал одно строительство за счёт прибыли от других предприятий. Что здесь преступного? Обвинители посчитали иначе. Прошёл суд. У нас был хороший адвокат, он сумел доказать, что отец невиновен. Но это уже не помогло.

— Кредиторы?

— Они самые. Слетелись как коршуны на умирающего льва. Отец продавал всё — акции, ценные бумаги, дома, картины… Мама плакала и умоляла его не оставлять семью без средств. Он был непреклонен, сказал, что пока не отдаст долги до последней копейки — не сможет восстановить своё честное имя. На это ушло два года. Он рассчитался со всеми, но сам уже не смог оправиться. Через год его не стало.* А в восьмом году умерла и мама. Эта усадьба и несколько картин — всё, что осталось от огромного состояния.

— Какая страшная история. Мне, правда, очень жаль, что на долю вашей семьи выпало столько испытаний. Такое непросто пережить. Я слышал, до того, как всё случилось, здесь, в Абрамцеве, было что-то вроде объединения художников?

— Художественный кружок, всё верно. Это тоже идея отца. Он приглашал сюда знаменитых живописцев, музыкантов, актёров. Они жили тут месяцами — рисовали, творили, пели, ставили спектакли. Сейчас в это сложно поверить, но в доме всегда было полно народу, и отец это только приветствовал. Он обожал искусство, творческую богему. А после ареста и суда они враз исчезли, как отрезало.

— И больше никто сюда не приезжал?

— Отчего же, кредиторы наведывались. Многие из картин отец продал, но эту оставил, она была ему очень дорога. А художников и прочих «друзей» как ветром сдуло. Нас избегали, как прокажённых. Пожалуй, только Анечка, моя давняя подруга и Сонина мама, а потом и муж её, не перестали общаться, я им так благодарна за это. Аня наперекор всем тогда пошла, заявила, что если общество решило не принимать Мамонтовых, то и ей такое общество без надобности. С тех пор, боюсь, кроме Загорских, картину особо никто и не видел. Лет пятнадцать назад ещё спрашивали про неё, хотели выкупить, а потом тишина. Нет, я её никогда не продам. Когда умру — подарю галерее Третьяковых, я так решила.

— Это очень благородно с вашей стороны. Скажите, а ваша сестра, Вера, которая здесь нарисована, как сложилась её судьба?

Женщина обхватила ладонью кулон на шее.

— Отца называли «Саввой Великолепным», он был блистателен и очень самолюбив. Вы знаете, что если сложить первые буквы имён его детей, то получится «САВВА»? Вот так. Серёжа, старший, скончался пять лет назад от болезни. Андрей в девяносто первом, отёк лёгких. Всеволод… считай, что тоже умер — уехал в глушь и ни с кем не хочет знаться. Веруша ушла в седьмом году, воспаление лёгких. Одна я осталась.

Александра перечисляла ушедших родственников так спокойно, словно зачитывала список покупок. И лишь пальцы, стискивающие кулон, стали очень белыми.

Митя покидал Абрамцево со смешанными чувствами. Собственные переживания детства и юности, и даже недолгое пребывание на войне вдруг показались ему такими несущественными. Он тоже потерял родителей и не раз потом видел смерть, но никогда не был настолько одинок. У этой женщины рухнул весь её мир, а она держится и мечтает открыть в усадьбе музей в честь отца.

Об этом Александра рассказала сыщику напоследок, а также посоветовала заглянуть в Московское художественное общество. Все известные люди, связанные с миром искусства — живописцы, меценаты, коллекционеры, искусствоведы, критики — так или иначе связаны с этой организацией. Если где-то и искать информацию по делу, а, возможно, и преступника — то там.

Соня выглядела удивительно притихшей. Живая и болтливая ещё во время обеда, после разговора сыщика с хозяйкой поместья, девушка присмирела и даже в поезде продолжала молчать. Митя забеспокоился:

— Соня, с вами всё в порядке? Вы молчите всю дорогу, это на вас непохоже.

— Я такая глупая!

— Что? Зачем вы так о себе?

— Я ведь туда езжу с детства, каждый год. И мне почему-то в голову не приходило узнать подробнее про тётю Сашу — почему она живёт совсем одна, где её родственники? Я принимала всё, как есть. А сегодня услышала её историю, и у меня мурашки прям побежали. Это так несправедливо!

— Да, история немыслимая и жестокая. Но с другой стороны, подумайте, ваша семья не оставила её в беде, поддерживает всё это время. Такая дружба дорогого стоит.

— Наверное. И это меня тоже… беспокоит. Я не знаю, как объяснить. Вот тётя Саша сегодня рассказала про маму, и я… Понимаете, у нас сложные отношения. Она считает, что я несговорчивая и взбалмошная. А мне кажется, что её волнуют только наряды и мнение светского общества. Что скажут, что подумают, как сохранить лицо. И то, что тётя Саша рассказала сегодня, что мама её защищала вопреки всем, у меня это не укладывается в голове. И я не знаю, что с этим делать. Это же… очень смелый поступок, да?

— Конечно. Я восхищён её храбростью. И ваши переживания мне тоже близки. Ваше волнение и растерянность говорят о том, что вам не всё равно. Просто люди сложнее, чем кажутся на первый взгляд. Поверьте, если бы все преступники были абсолютными негодяями, полиции было бы легко работать. Но среди них есть обаятельные мошенники и убийцы, которые кормят бездомных котят. Что уж говорить про обычных, законопослушных людей. А ваша мама… Думаю, она очень вас любит и волнуется, просто выражает заботу так, что вам кажется, будто вас ограничивают.

— Иногда её опека просто невыносима. Мне скоро восемнадцать! Я сама могу решать, что делать. Без ежедневных указаний и постоянного контроля.

— Сможете, конечно. Но вспомните рассказ Александры. Думаю, когда случилась та история, вашей матери было ненамного больше лет, чем вам. И она приняла очень смелое решение. Смелое, но не безрассудное. Мне кажется, от безрассудства она и пытается вас уберечь, зная ваш упрямый характер. И тут я с ней согласен.