– Здесь вы угадали. Как раз всякие происшествия – это мой, так сказать, конёк.

– Ах, это моя любимая рубрика. Вы так увлекательно пишете, невозможно оторваться.

Проглотит наживку? Люди так любят рассказывать о себе. А уж когда их хвалят…

– Благодарю. – Журналист смущался уже меньше, и было заметно, что Сонина похвала ему приятна. – Хотя, признаться, места под хроники мало дают, не распишешься.

– О, вам просто нужен большой репортаж о каком-нибудь интересном деле. Наверняка вам попадалось что-то ужасно волнующее?

– Не сказал бы… В нашей провинции нечасто случается интересное. Сегодня вот наблюдал, как студенты подрались в очереди в театральную кассу.

– Нет, не то. Вот если бы, к примеру, случилось загадочное убийство…

– Ну, на днях был достойный внимания случай.

– Расскажите же, не томите.

– Девушку в пролётке кто-то привёз на вокзал. Хватились – а она бездыханная.

– Боже мой! Совсем неживая? Что с ней случилось?

– Полиция сказала – переохлаждение, но по секрету мне в полицейском морге сообщили, что это не так. Опоили её и уже такую привезли. Правда, просили пока не писать об этом – мол, расследование ещё идёт.

– Батюшки-светы, страсти-то какие… А вы её видели? Красивая?

– Видел. Пожалуй, красивая. Брюнетка, молодая. Меня, признаться, её взгляд удивил.

– А что взгляд?

– Надменный очень, высокомерный даже. Нелепо говорить об этом, но она там сидела безжизненная и смотрела на нас так – сверху вниз, презрительно. Ох, я увлёкся… Зачем вам, милой девушке, такие жуткие подробности.

– Что вы, что вы! Я такие тайны люблю. Там наверняка трагическая история несчастной любви. – Соня сложила руки внутри заячьей муфты и сделала драматическое лицо. В кино так делают: глаза вверх и мировая скорбь во взгляде. – А кстати – она слева или справа сидела? Или посередине?

Чижов удивлённо посмотрел на девушку. Ох, Соня, опасно балансируешь.

– Вдруг там мужчина рядом сидел? Бросил бедняжку, отверг её и опоил? – поспешила добавить Софья.

– Справа она была. А мужчин никаких не наблюдалось.

– А может, всё-таки замёрзла, как думаете?

– Сомневаюсь. Одета она тепло была, по погоде, только вот несколько странно.

– В чём же странность?

– Фасон старинный совсем. Я-то, признаться, в этом мало понимаю, но мой источник в полиции всё подробно описал. Слова ещё архаичные такие, в статью не возьмёшь, все их забыли давно. Информатор сказал, что лет сорок назад такое носили. Вот, смотрите.

Чижов развернул блокнот, который всё это время держал в руках:

– Я всё записал, да не пригодилось.

Зрительная память у Сони всегда была отменная. А обстоятельный журналист не упустил ни одной детали: и костюм, и внешность убиенной описал во всех подробностях.

– Занимательно вы рассказываете, но, боюсь, мне уже пора. Я и так вас задержала сверх меры. – Соня покрутила носком ботинка. – И нога совсем не болит. Премного благодарна за помощь, и приятно было познакомиться.

– И мне. Жаль, что вы так скоро уходите. Может быть, увидимся ещё? Я тут всякий день бываю. Как вас найти? Где вы живёте?

Ох, Соня, всё-таки немного переиграла. Не надо было так на него глаза таращить. Слишком восторженно.

– Какой вы расторопный, сразу адрес вам сказать. – Соня нахмурила лоб. – Я девушка приличная. Можете написать свой номер, я вам телефонирую как-нибудь. Хозяйка вообще-то не разрешает, но я иногда пользуюсь. Ну, до свидания!

Листок с номером Софья, подумав, решила всё же не выбрасывать. Вдруг ещё пригодится. Болтливые журналисты на дороге не валяются.

Попугай в голове звонил не переставая.

– Так и знала, что ЭТА плохо закончит.

Взгляд помещицы Шиповой – цепкий, насторожённый – прошёлся от Митиных штиблет вверх, по слегка измятым брюкам, по клетчатому пиджаку, задержался на белом воротничке и наконец сердито остановился в районе левой брови со шрамом. Митя давно привык к тому, что собеседники бесцеремонно разглядывают его внешность, отмечая (порой вслух) разноцветие радужки. «Гетерохромия, Митя, у одного из ста, не такая уж и редкость», – успокоил когда-то Глеб Шталь. Да только всем разве объяснишь?

Старухины глаза – выцветшие, но бдительные – не обещали ничего хорошего. Вдова поджала губы, отчего на лице её обострились неприятные складки.

Особняку Шиповой на Большой Никитской более всего подходил эпитет «былая роскошь», остатки которой проглядывали тут и там – в облупленных барельефах на фасаде, в траченных молью тяжёлых шторах, в ярких квадратах обоев на фоне их блёклых собратьев.

Посреди ветшающих элементов уходящей эпохи вдова Шипова смотрелась как капитан тонущего корабля, который до последнего с гордо вздетой головой будет стоять на мостике, пока волны смывают в небытие его команду и подотчётное имущество.

В самом деле, проглядывало что-то офицерское в прямой осанке старухи и её наглухо застёгнутом под горло чёрном платье с двумя рядами блестящих пуговиц. Кажется, покойный Шипов был генерал-майором. Или полковником?

Покойная же пассажирка номера 432 оказалась девицей Анастасией Лазаренко, которая по сведениям числилась при жизни прислугой в этом тоскливом доме.

«Пальчики» её в полицейской картотеке обнаружил Вишневский. Вот же любопытный поворот – все отпечатки с экипажа оказались пустышками, а сама убитая в базе данных нашлась. Проходила по делу о мелкой краже в лавке пять лет назад. Ввиду несовершеннолетия и малости ущерба, а также поимки на месте преступления вместе с поличным юную воришку пожурили, сделали внушение и отпустили. Поскольку обильно рыдала и изображала искреннее раскаяние, хозяйке сообщать не стали. Но отпечатки взять озаботились. Мол, не балуй больше, а то сразу найдём.

Так Дмитрий оказался в особняке Шиповых.

– Вы не похожи на полицейского, – с подозрением заявила старуха, внимательно изучив перед этим Митины документы.

– Я из сыскного. Нам разрешено носить штатское.

– А зря. Форма дисциплинирует.

Представителя закона вдова приняла в видавшей виды гостиной, самым нарядным в которой был портрет покойного мужа в богатой раме. Всё-таки генерал-майор. И до чего же неудобные тут стулья. Ей-богу, медные шляпки гвоздей – тайные инструменты экзекуции. Митя ёрзал. Старуха глядела не мигая. Под этим взглядом сыщику показалось, что это его сейчас будут допрашивать.

– Прислугу надлежит держать в строгости, – изрекла вдова. – Но некоторых даже пороть бесполезно. Рассчитала я её. В конце января. Вернее сказать, расчёта не дала. Просто выгнала.

– За что, позвольте узнать?

– За кражу. Ложечки покрала. Серебряные. Столовый набор, ещё из моего приданого.

– Серьёзный грех. А почему украла, выяснили? Просто понравились или, может статься, из крайней нужды?

– Нужда? Не смешите меня. В чём ей нуждаться? Жалованье достойное – пятнадцать рублей в месяц, крыша над головой, питание. Одежду ей свою старую отдавала. А ей лучшей жизни хотелось. Выше головы не прыгнешь. Родилась прислугой – прислугой и помрёшь!

– Вот и померла, как видите. – Митя сделал паузу. Может, мелькнёт в глазах старухи жалость? Нет, ни проблеска. – Вы её знали, помогите разобраться. Что за человек была Анастасия?

– Дрянь. Дрянь и вертихвостка. Чуть что – сразу за порог. Кинофильму смотреть любила. Ага, знаем мы эту кинофильму. То один её встретит, то другой провожает. Дворник-то всё видел, докладывал. Гулящая она. Я уж по-всякому вразумить её пыталась. Может, сурово, но как мать – неразумную дочерь. Да только впустую.

Митя поёжился. Такая мать – ехидна. Или самка богомола. Откусит голову и не поморщится. А может, и вправду вдова руку приложила? Хотя вряд ли. Силы не те. Ходит вон как медленно, с тростью, хоть и спину прямо держит.