В это время сильный плевок вышвырнул из кратера множество больших и малых осколков, которые, как испуганные птицы, разлетелись во все стороны. Несколько черных кувыркающихся «птиц» направились в нашу сторону, одна, размером с откормленного гуся, ударила в то место, где несколько минут назад стоял Алеша. Камень, не задев теодолит, угодил прямо в вытоптанную Алешей площадку, и теперь там зияла дымящаяся воронка.
— Точно бьет, чертяка, — сказал Алеша.
После этого взрыва вулкан вдруг притих, перестал плеваться. Мы переглянулись.
— Что-то будет, — сказал Алеша.
Все уставились на кратер в ожидании чего-то необычного, что невозможно угадать или предвидеть заранее. Однако необычное началось не там, а поблизости от нас, в щели, откуда вытекала лава. Мы стояли как загипнотизированные, не в силах оторвать взгляд от ярко-красного пузыря лавы, который рос, ширился у нас на глазах. Казалось, какой-то великан надувает красный воздушный шар. Через несколько секунд он вырос до размеров трехэтажного дома, затем было начал опадать, уменьшаться, но тут же снова раздулся и внезапно лопнул с оглушительным грохотом. Во все стороны полетели красные осколки. Некоторые упали около нас, другие со свистом понеслись дальше. Все это время щелкали фотоаппараты, но никто не произнес ни слова. Только когда на месте пузыря осталось большое алое пятно, Валерий сказал:
— Ребята, надо тикать отсюда.
Я никогда не думал, что у меня такие спортивные способности. Точно во сне перемахнул я через лавовый шлак, на собственном заду съехал с обледенелой горки, быстрее ветра промчался по узкой лощине и как птица взлетел на следующую высотку. Только тут я остановился и посмотрел назад. Четверо моих товарищей все еще стояли там, где я их оставил. А на ярко-красном пространстве начинал вздуваться новый пузырь. Тогда и они разбежались по сторонам и, притаившись за большими камнями или перегоревшими глыбами шлака, заработали аппаратами. Я тоже забился за камень и наблюдал, как надувался громадный пылающий купол, как он лопнул и от него со свистом разлетелись осколки, как они осыпались на обледенелый снег, шипя, словно неразорвавшиеся снаряды, как вокруг повалил дым, будто кто-то одновременно зажег десятки костров. Но от того, что я увидел затем, у меня действительно захватило дух. Все четверо вдруг повыскакивали из своих укрытий, сбились в кучу, коротко посовещались о чем-то и кинулись бежать к тому месту, где только что взорвался огненный пузырь. Самым прямым и коротким путем. Подбежали, наклонились над зиявшим отверстием (издали мне показалось, что они все вместе плюнули туда) и тем же путем понеслись обратно. И только тогда, когда они очутились на прежнем месте, я спохватился, что разговариваю сам с собой.
И тут мне стало тошно. Меня душили стыд и злость на самого себя. Не было никакого желания возвращаться к ребятам, не хотелось ни с кем встречаться, а тем более разговаривать.
В грустном одиночестве я спустился к палатке, прибрал в ней, растопил печку, приготовил на всех ужин. Потом вышел наружу и долго смотрел на вулкан, который снова метал в небо раскаленные камни. Я видел, как над ним вырос новый гигантский гриб, словно там взорвалась атомная бомба. И тогда я дал себе торжественную клятву…
С беспокойством дожидался я возвращения товарищей, думая, как объясню им, почему сбежал. Мне казалось, что перед другими можно всегда найти объяснение и оправдание. Можно даже убедить людей, что все это — чистейшая правда. Я решил, что просто-напросто скажу ребятам: посмотрел на текущую из кратера лаву, и будет с меня. Я ведь не вулканолог и не фотограф, который гонится за все новыми, все более интересными кадрами. Но как обманешь самого себя?
Когда они вернулись в палатку, Вадим без обиняков спросил, какого черта я почти целую неделю торчал здесь, дожидаясь возможности встретиться с вулканом, а как только этот случай представился — дал тягу. Придуманное заранее объяснение будто ветром сдуло, и я не почувствовал, как выпалил в ответ:
— Мне стало страшно.
Все поглядели на меня, потом друг на друга, и, хотя никто ничего не сказал, я видел, что им стало легче, точно какой-то гнетущий груз упал с плеч. Впоследствии Вадим говорил мне:
— Мы думали, ты будешь выкручиваться. Этот страх испытывает каждый, кто впервые очутился у кратера. Потом — свыкаешься. Привыкнуть никогда не привыкнешь, но свыкаешься настолько, что можешь держать себя в руках.
В тот вечер в нашей палатке разгорелся спор.
Олег обмолвился, что рассчитывает привезти из этого путешествия короткометражку минут на семь.
— Почему именно семь? — спросил Вадим. — Как можно заранее предвидеть это?
Олег пытался доказать, что для зрителя ничего не изменится, если он будет смотреть на кратер целый час: любой эффект на экране очень скоро приедается.
Вадим считал иначе: все, что здесь происходит, бесконечно интересно, и успех фильма зависит от того, как режиссер сумеет это подать зрителю.
Алеша изложил свой взгляд в следующих словах:
— И книга, и кинофильм интересны постольку, поскольку содержат информацию — как фактическую, так и эмоциональную.
Валерий не принял ни ту, ни другую сторону. Мне казалось, что он старается только подлить масла в огонь, а у самого есть собственное мнение, которое ему хочется проверить. В конце концов он все-таки высказался. Дело в том, заявил Валерий, что, как бы интересно ни была написана книга о конкретном человеке, все равно этот человек останется недоволен ею. Почему? Да потому, что пишущий никогда не сумеет объективно познать человека и либо подсластит его портрет, либо сгустит краски, либо просто сделает его мельче, чем он есть на самом деле.
— Если писатель не понимает другого человека, то не имеет права писать, — сказал Олег.
— Фотография — другое дело, — продолжал Валерий. — Тут как в зеркале: отражается лишь то, что есть у человека, а чего нет, того и не ищи.
— Но ведь люди позируют перед аппаратом, невольно делаются не такими, как в обычной жизни. К тому же аппарат фиксирует только внешность, физическую оболочку человека, — сказал Алеша.
Дальше спор шел уже между Вадимом и Олегом. Кинооператор и мастер художественной фотографии еще долго излагали свои взгляды на искусство.
А поздно ночью, когда мы залезли в спальные мешки и задули коптилку, Валерий, точно желая подкрепить свое мнение, рассказал нам случай из жизни Института вулканологии. Работает у них там один вулканолог. Росту — почти два метра, плечи — косая сажень, но очень стеснительный и скромный юноша. Однажды явилась в институт корреспондентка Петропавловского радио с магнитофоном для записи интервью. Она спросила у нашего вулканолога фамилию, и он ответил, спросила имя и снова получила ответ, но когда попросила дать интервью — вулканолог отказался, сославшись на то, что вулканология наука молодая, множество тайн остаются не раскрытыми, и для всяких речей, тем более хвастливых, еще не время, и вообще не по душе ему это. Каково же было его изумление, когда вечером того же дня он услышал по радио свой голос: сам назвал свою фамилию, имя, должность. А дальше о нем рассказывала корреспондентша. Господи, чего только она не наплела! Начала с того, что была немало удивлена, увидев такого великана за крохотным письменным столом. Ей показалось, тут какая-то ошибка, недоразумение, она представила, как этот гигант вдруг встанет, подойдет к вулкану и могучим голосом воскликнет: «Эге-гей, горы, я пришел вас покорить!» И пошло-поехало, точно пустая бочка покатилась под гору. А на другое утро в институте нашего товарища встретили насмешливыми репликами: «Эге-гей, горы!» Так и пристало это глупое восклицание к человеку, словно кличка.
Ничего не скажешь — случай характерный, не только для нашего радио, но и для собратьев по перу. Как часто мы обедняем своих героев, делаем их какими-то смешными выскочками, хотя намерения, казалось, были самые благие — рассказать о том, как силен и могуществен наш человек. Если не знать меры, даже мед набьет оскомину.
